Здесь порвано начало свинцовым одеялом. До свидания! Устали мои плечи — гудбай, аривидерчи! Антуан Де Сент-Экзюпери.
Дима, сидя за столом на кухне в три часа ночи прекрасно осознавал свою новую привычку: продолжать делать то, что в конце концов его погубит. Курить, например, ведь его легкие вновь наполняются дымом, который вскоре его погубит, если он не перестанет. Ну или… Или любить Максима. Тут тоже самое. Осознаёшь, к чему приведёт, но не прекращаешь. Наверное, если бы это тоже было болезнью, как пневмония, то родители бы уже заказывали для Фадеева гроб. Он усмехался таким своим мыслям, как-то по-грустному, а после облизывает губы, ощущая на них привкус горечи. Фадеев выдыхает дым в открытое окно… «Закрой, простудишься, придурок!», в голове голос Голышева. Парень хотел бы сейчас спать мирно в тёплой кроватке, а не травить себя никотином, и он пытался, честно, но голова сама наполняется мыслями о русоволосом. Это нельзя остановить, нельзя контролировать. Это не сделаешь по щелчку пальцев, человек просто пропитан в коже, напоминает тебе каждым твоим же действием. Остаётся лишь подчинение, и Фадеев глубоко ушёл в этот процесс, вспоминая прожитое, режущее между ребрами. Например, как они вместе с парнем сидели в его подъезде, попивая какао и болтая. Тогда Дима не ожидал всего этого, и ведь это было три месяца назад, а такое банальное чувство, будто вчера… Или же… Дима выкидывает остаток третьей сигареты в окно и берёт лежащий на столе фотоаппарат, подаренный Богомолом, щелкает по кнопочке, рассматривая фото, который так и не нашёл время перекинуть на ноутбук. Включает видео, сделанное в день рождения. — Ну-ка, улыбнись! — Ой, отвали! — закрывает лицо тот, не переставая улыбаться, и отодвигается на диване, но Фадеев упорно пододвигается ближе. — Бля, одна фотография, Голышев! — Принцесса, сука, отвали, не люблю я фоткаться… Но тот и не подозревает, что Фадеев снимает на видео уже пять минут, поэтому тот и хохочет с злобными нотками. — Одну фотку! — Ааааа… Только потому что у тебя сегодня др. Дима сглатывает ком у горле и невольная улыбка появляется на его лице, когда он останавливает видео на том моменте, где Богомол соглашается сфотографироваться, выставляя средний палец перед лицом. В голубых глазах детский блеск, и брюнет с покалыванием в сердце хочет вернуть тот день… — Покажи, бля! Это нечестно… — Я тебе в вк скину вечером. Видео обрывается и теперь Фадеев разглядывает фотографии Максима, сделанные в профиль. Сука, какие же у него длинные ресницы… Дима опускает брови от ощущения тоски внутри и сердце сжимается, ведь так хочется опять видеть улыбку русоволосого, блеск в глазах, слушать какие-то истории из его жизни. Да просто слушать его голос, хуле уж тут. Последний раз они виделись аж неделю назад, Фадеев размыто помнит тот день, но помнит запах крови и сырости, помнит звуки стрельбы и помнит слёзы на щеках близкого человека, от которых внизу живота оборвалась что-то. Он никогда не видел людей в таком состоянии, он никогда не видел человеческий труп, а особенно того, кого знал. Ему было ужасно жаль Рому, а ещё больше Голышева, оставшегося один на один с этим жестоким миром. Представить сложно, какого сейчас ему. У него ведь сегодня был суд и судья вынес приговор: «Два года в колонии для несовершеннолетних». Фадеев рвано выдыхает, чувствуя покалывание в носу, и ему очень-очень печально где-то на уровне желудка только от мыслей, что с парнем они не встретятся так долго. Да и встретятся ли вообще? Дима уже сделал некоторые выводы. Знает, что жестокие по отношению к Максиму, но ему самому надо идти дальше. Он закончит школу и тут же уедет в Питер поступать в университет. Это никогда не прекратится, если он останется. Захочет ли Голышев отношений, когда выйдет? Если да, то парни так и будут бить друг другу по живому, ссориться, уничтожать друг друга… Дима и не заметил, как закурил четвёртую сигарету.Ты больше, чем проблема, чётче, чем «наверно»; Ты красишь небо серой килосантиметрой. Ты ложишь мозг мой в землю — из радуги в зебру, Ты больше, чем проблема. Я поздно осознал, что ты не для меня.
— Дим? — на кухне неожиданно появляется мама, и Фадеев даже бровью не повёл, ему уже плевать, внутри сжирает чёрная пустая дыра, ну может он её хотя бы дымом заполнить?.. Кстати, дым стоял на кухне, такой неприятный и грубый… Женщина застывает на входе, в пижаме, сонная и немного потрёпанная, зато какая уютная и домашняя. Дима заглядывает в родные глаза, затягиваясь сигаретой, и ему становится жаль… За то, что он её сын. Инна смотрит сначала с шоком и даже так, будто её оскорбили, но после тяжело вздыхает, молча подходя к столешнице и включая электрический чайник, который после горит голубой подсветкой. Итак, чьи глаза напоминает?.. сука… — Я понимаю, как тебе тяжело. Терять друзей всегда тяжело, — делает чувственный взгляд, и ей действительно жаль сына. — Но ты должен сейчас подумать о себе, — намекает на сигарету, и Дима, не замедляясь, выкидывает её, ожидая лекции о правильности, о здоровье и так далее, но далее ничего не следует. Женщина садится напротив, заглядывая точно в душу карими глазами. Диме плохо. Дима корит себя. Дима гробит себя, не думая о близких. Дима слишком любит свою мать. — Не поделишься мыслями? Он хочет, но не может. Неприятное появляется в горле, и если он хоть слово скажет, понимает, что заплачет. Сломается окончательно. Опускает взгляд, поджимает под себя ноги, и уголки губ грустно падают вниз. Ощущение такое, будто его никто не понимает, будто он один, будто это конец. Нет чего-то хорошего в будущем… Инна лишь кивает, а чайник щёлкает, мол я вскипятил для вас воду, а теперь опустошите меня, как того паренька в углу комнаты. Женщина заваривает чай и протягивает сыну, который после благодарно кивает. Вот, что ему сейчас нужно — чай. Сердце разрывается от эмоций, от мыслей, которые хочется выплеснуть, но он не подаёт виду. Всё нормально, я просто перешёл в новую школу, влюбился в бунтаря, да, мам, в парня, да, мам, я гей, а после мы поссорились, меня похитили, из-за него, кстати, и теперь он сел в детскую колонию. Это банальная история. — Мам, — голос осевший, и Инна с надеждой поднимает взгляд. — Я хочу после одиннадцатого класса уехать отсюда. Поступлю в Питер, хорошо? — Мы обговорим это завтра днём? — кивок. — И… Мне звонила мама Максима… —Инна всё ещё злится на мальчишку, и не будь в таком состоянии сын вряд ли об этом сказала. — Елизавета сказала, что завтра у неё будет свидание с ним. Он очень просил, чтобы ты пошёл с ней, — женщина смотрела на свою чашку с чаем, грея об неё руки, а у парня сердце и душа упали в пол. — Я не имею ничего против. Он твой друг, если хочешь — иди, — поднимает взгляд, слабо улыбнувшись, и Фадеев вновь просто кивает, чувствуя внутри теперь некий бой между двумя выборами…Видишь, я выключил твой кипиш. Вместе с трубкой на выход! Выйди просто на выход. Мне не надо знать, что ты хочешь, Мне не надо знать, где ты будешь, Я не буду бить по посуде. Я поздно осознал, что ты не для меня.
***
Максим опускает голову, кладя на неё руки, проводит по волосам, жмуря глаза, и вдыхает противный запах сырости, табака и пота. Ему приходится сидеть тут, в грязной камере с двумя идиотами, ожидая свидания с матерью и… Димой. В предвкушении встречи внутри всё уже рвалось и металось, парень не мог спокойно сидеть на месте, постоянно изменял комнатушку шагами, тут сядет, там, и это раздражало двух мужчин, сидящих за столом в углу и играющих в карты. — У тебя шило в заду, пацан? Сядь, пока ебальник по стенке не прошёлся, — сурово сказал мужик, лет сорока пяти, с густыми усами и мелкими глазками, бегающими по Богомолу. — Твой? — рыкнул парень, чувствуя, что все нервы в ожидании на пределе, он так раздражён, что уже действительно готов ёбнуть мужика. — Ты самый, сука, храбрый у нас?! — мужчина встаёт из-за стола под внимательным яростным взглядом русоволосого и подходит медленно, напоминая плавными движениями пантеру, осматривает с ног до головы, протирая костяшки правой руки левой, и приподнимает чуть губу, точно от отвращения. — У тебя проблемы, щенок? Максим ударяет, замедляясь и ощущая божье облегчение, точно камень с души, пускай и ненадолго. Кулак встречается с твёрдой челюстью заключённого, и тот слегка отшатывается, после рычит, хмуря густые брови, выплёвывает слюну, перемешенную с кровью на пол, и с рывком пытается ударить парня в лицо, но тот умело уворачивается, сразу же ударяя мужика в живот. Тот сгибается, сомкнув руки на месте удара. Второй сидит на месте не дёргаясь и выглядит довольно беззащитно, сложив костлявые руки на груди. Голышев и не посмотрел на него, бьёт третий раз первого уебка, в лицо коленом, и тот вовсе плюхается теперь свою койку, зажимая кровоточащий нос рукой. — Не в том возрасте ты уже, дядя, — морщится Богомол, а после бросает беглый взгляд, а второго, тут же отвернувшегося. Идёт к своему углу, где садится на бетонный холодный пол, и поджимает коленки к груди, кладя на них руки и сжимая растёртые болящие костяшки. Выпустил пар, стало действительно легче, но в грудной клетке ещё что-то щемит, стоит только вспомнить каре-зелёные глаза, и как точно так же он ударял их хозяина, как этого мужика, пытающегося остановить кровь, сидя на койке. Русоволосый опускает голову, ищет в кармане пачку сигарет и уже через минуту закуривает, заполняя никотином лёгкие, немного спокойнее становится, но опять же тошно, как только он вспоминает, что из-за сигарет Дима теперь болен пневмонией. Идиот, осёл, надо же так запуститься. Он врал ему, врал о здоровье, может и не только об этом врал, кто его уже знает, но Богомол искренне сожалеет о том, что ударил его. У него уже не оставалось ни выбора, ни сил, чтобы бороться с этим упёртым бараном. Второй мужик вдруг встаёт с места и идёт к Максиму, который теперь следит за его действиями. Он примерно такого же возраста, как и первый, только намного меньше по массе, да и выглядит более потрёпанным жизнью. У него синяки и мешки под большими глазами, лицо покрылось морщинами, а волосы коротко пострижены, а телосложением он напоминал Слиппу, у которого кожа да кости. Садится рядом, протирая рукой плечо, и говорит прокуренным, спокойным голосом: — Сигаретки не будет? Голышев облизывает нижнюю губу, подавая мужчине пачку винстона синего, тот берёт сигарету, и парень тут же даёт зажигалку. — Благодарю, — закуривает мужчина. — Я — Аркадий. Можешь звать Аркаша, как тебе удобнее, — протягивает тонкую руку и Максим жмёт её, чуть улыбнувшись. — Максим. Богомол. Как удобнее, — мужчина ухмыляется, делая очередную затяжку. — По какой сидишь? — Сто одиннадцатая. Ты? — Двести двадцать восьмая. — Ооо, — тянет, стряхивая пепел сигареты на пол. — Привычно для твоего возраста, — выдыхает дым, и Богомол отчего-то хмыкает, опуская голову и глядя на свои потрёпанные кроссовки. — Два года в колонии? — Ага… — И что же тебе не жилось-то, на свободе-то? — Вот так, отец, стремился к лучшей жизни. Подвёл немало людей, — грустно улыбается, а ведь он обещал Диме хорошую жизнь… А ведь у него были планы… — Все хотят идеальной жизни, как жаль, что мы не видим того, что у нас под носом. — Это точно. Оставшееся время они курят в тишине, после мужчина встаёт к своей койке и подаёт мужчине, пострадавшему от удара Богомола, платок, взятый из-под подушки, тот только кивает, недовольно ворча под нос. После за Максом наконец приходят, и тот встаёт не замедляясь, а сердце опять горит желанием встретиться с близкими людьми.***
— Не знаю… Мне даже страшно, честно говоря, — Дима запускает пальцы в густые волосы, взъерошивает, а после пытается восстановить прежнюю причёску, хмуря брови. — Расслабься, он тебя не съест, — Катя поправляет волосы у зеркала, потом красит губы красной помадой и улыбается сама себе. — Вам надо встретиться и всё обсудить, — девушка подходит к угрюмому брюнету и делает чувственный взгляд, видя, как мучает всё это парня. — Всё будет хорошо. Фадеев, прильнувший ныне к стене, теперь натянуто улыбается, ловя себя на том, что слова поддержки не очень помогли, и льнёт к подруге, заключая её в объятия, и вдыхает сладкий запах новых духов. Внизу живота что-то тревожит, не даёт покоя вот уже неделю… — Дим, — в комнату входит Елизавета, готовая к выходу. — Нам пора. — Удачи, — Катя целует друга в щёку, и тот просто кивает. — Пятнадцать минут, — сказал строгий голос полицейского и тяжёлая железная дверь закрылась с шумом, а у Димы сердце упало в пятки, он всё ещё стоял спиной, пускай и долгую секунду, но точно вечность. Сглотнув ком в горле, он повернулся, увидев перед собой маленькую серую комнату с столом посередине. Елизавета тут же обняла сына, шепнув ему что-то на ухо, и он кивнул, сдержанно улыбнувшись. Женщина села за стол, пока Фадеев замер на месте, а ноги точно вросли в пол, и ему очень захотелось убежать отсюда как можно дальше, но он, не обращая внимание на бешеное биение сердца при столкновение взглядов с Максимом, сделал несколько шагов вперёд, притупив каре-зелёные глаза в пол, сел рядом с матерью Голышева. Напротив последнего, сидящего уже в униформе, которая представляла собой серый комбинезон. В наручниках. Готовый к отправке в колонию для несовершеннолетних. Дима откинулся на спинку жёсткого стула, медленно поднимая взгляд, и стараясь справиться с горением сердца в груди. Елизавета что-то быстро тараторила, скрепив руки с сыном, лежащие на столе, она выглядела очень взволнованно, даже дрожала. Фадеев не слушал о чём она говорит, как только он поднял взгляд, посмотрев на лицо Богомола, то так и застыл, разглядывая каждый сантиметр бледного лица, стараясь запомнить голубые глаза, пухлые губы и длинные ресницы. Тоска скребла внутри, он боялся забыть это лицо, забыть небесный цвет глаз, ведь отчего-то предполагал, что они больше не увидятся. Он слушал его серьёзный голос, слова, адресованные матери о том, чтобы не волновалась, ждала, шла дальше по жизненному пути, и Фадееву хотелось кричать о помощи. На него не обращали внимание, не взглянули, а он сидел со спокойным лицом, пока внутри разрывалось сердце, холодело и вновь разгоралось. Дышать было нечем… Пальцы чуть подрагивались, Дима опускает взгляд, смотря на них, и мысленно говорит им успокоится, как бы глупо это не было, после поднимает взгляд и не ожидая встретиться с голубыми глазами, внутри всё передёргивает и он перестаёт дышать, оцепенев. Максим разглядывал его внимательно, с редким сожалением в глазах, и кровь от этого приливает к ногам, Дима не двигается, пока Максим, облизнув губы, не переводит взгляд на мать, кивая. — Прошу, будь там осторожнее… — Конечно, — улыбается так, будто его совсем не волнует то, что он два года будет сидеть в колонии. — Прости меня, хорошо? Лиза, сдерживая слёзы, положила руку на щёку сына, кивнула, и взглянув на Диму, сказала: — Ну… Оставлю вас. Мать протянула парню сумку, осмотренную полицейскими ещё при входе, которые убедились, что там только самое необходимое, поцеловала русоволосого в щёку и ушла. Дима готов был поклясться, что его сердце куда-то ускакало в бешеной скачке после закрытия железной двери, а в ушах послышался звон от наступившей тишины. — Даже не поцелуешь? — знакомый ироничный голос, от которого хотелось бежать куда-нибудь далеко-далеко, но Дима лишь поднимает взгляд, поджимая губы, молчит, не знает что ответить на это. Да и ответа, честно говоря, никто не ждёт. Максим усмехается, откидываясь на спинку стула и начинает барабанить большим пальцем по столу, напрягая ещё больше атмосферу… Никто никуда не спешил, не смотря на то, что у них всего-то минут семь, а дальше… А дальше ничего. — Как ты? Долго в больничке лежал? — спросил, сохраняя полную спокойность в лице, только вот самому было смешно и грустно одновременно от всей этой ситуации, и лишь одно хотелось сказать: дожили. — Сойдёт, — ответил сухо. — Нет… Пару дней, — старается справиться с дрожью кадыка в горле, старается не сорваться и не убежать, старается найти в голове подходящие слова. — Ты тут… Как? — кивает на разбитые костяшки и Голышев ухмыляется, вспоминая, как поставил на место несколько упырей. — Как видишь: прекрасно. — Вот и хорошо. — Ага. Максим, не выдержав, вдруг вскакивает с места, заставляя и брюнета, в сердце которого вспыхнуло что-то, подняться на ноги, и вот русоволосый за миг обошёл стол, встав теперь вплотную к Диме, грудь которого вздымалась от глубокого дыхания. Признаться, у самого Голышева сейчас подрагивали коленки, а кровь прильнула к ногам, когда голубые глаза, полные вожделения, опустили взгляд на пухлые губы, а кровь в венах закипела в желании коснуться их… Да и самого Фадеева, исследовать каждый сантиметр его тела прям на этом чёртовом столе, просто выбивать из него сладкие стоны, и знать: он тут, рядом, принадлежит только ему, никуда не исчезнет, знать, что он не утекает, как песок сквозь пальцы. И вот парень поддаётся к брюнету, голова которого слегка кружится от духоты в помещении, поддаётся, чтобы взять своё, но тот ещё в сознание, тот не хочет давать надежды ни себе, ни ему, поэтому лишь отклоняется, взглянув хмуро. Голышев понимает всё сразу, опуская голову и усмехнувшись с горечью, отчего защемляет в груди, и брюнет садится на место, после наблюдая с потерянностью на Богомола, идущего к своему стулу. Сел, продолжая барабанить пальцем по столу, а после протирает ладонью руку на месте татуировки в виде часов, напоминающих знак бесконечности. — Короче, — садится чуть ближе, и смотрит уверено в глаза. — Рома оставил записку одну… Чувак из нашей группы нашёл её у него в комнате, отдал мне. Это он перехватил товар, — слова парня заставили брови брюнета подняться в удивление. — Это всё сделал правильно, — улыбается. — Эх, Ромка… — в глазах мелькнула тоска, и парень поддаётся ещё больше вперёд, сцепляя пальцы, и кладя руки на стол. — Товар дошёл до точки назначения. Бабки будут перечислены сегодня… Я пришлю тебе потом куда, ты должен забрать их. Ну, мою половину. Остальное мои парни распределили между собой. Оставь их себе, делай с ними, что хочешь. Фадеев не реагирует, лишь внутри всё мечется от непонятных нахлынувших чувств. Всё напоминает жалкий спектакль, раздирающий душу, но Дима держится, стараясь в голове найти подходящие слова, пускай после и выпалил всё на выдохе. — Я уезжаю в Питер после одиннадцатого класса. Там поступать буду. — Что? — Голышев сначала изгибает брови, приоткрывая губы, и выглядит, мягко говоря, озадаченном, а после кивает, садясь обратно на стул, с которого ранее привстал. — Хочешь сказать, что мы расстаёмся? Не знали вы, что в сонмище людском Я был как лошадь, загнанная в мыле, Пришпоренная смелым ездоком. Не знали вы, Что я в сплошном дыму, В развороченном бурей быте С того и мучаюсь, что не пойму — Куда несет нас рок событий. — Ты обещал мне, — медленно поднимает взгляд всем сердцем боясь встретиться с взглядом Богомола, облизывает чуть дрожащие губы. Он знал, что будет тяжело, знал, но пришёл сюда. Остаётся только сожалеть. — Ты сказал, что всё будет хорошо. Я поверил, и… — Ну уж прости! — вновь вскакивает, а в глазах читается выраженная бешеность, он ударяет ладонями по железному столу, отчего парень напротив вздрагивает, переставая дышать. — Прости, что всё вышло из-под контроля! Я сам надеялся, что всё будет шик и блеск! Неужели так трудно понять, что некоторые вещи я не в силах контролировать?! Как бы не хотел! — плюхается на кресло, дыша, как собака после долгого бега, крепко сжимает в ярости губы. — Знаешь что? Тогда не стоит давать никакие обещания! — Не стоит наивно верить! — А вот как? — встаёт с места на эмоциях брюнет. — Тогда всё ясно! Не стоило верить тебе с самого начала. Лучше бы мы вообще не встретились, — последние слова ударяют как нож в сердце со спины, и Голышева даже передернуло от осознания, что было бы, если бы тогда дня их встречи не было. Брюнет смотрит с ненавистью, а после, ненавидя самого себя за всё это, парень делает шаги к двери, всё уже решив про себя, но его неожиданно хватают за руку, разворачивая, и каре-зелёные опять встречаются с голубыми, утонув в них, и не в силах отвести полный эмоций взгляд. — Прошу, — хрипит Максим, а желваки на скулах бешено задёргались. — Не надо… Дима поддаётся к парню, поцеловав того легонько в губы и оставляя на них сладких привкус, попытался запомнить их вкус… — Если мы с тобой когда-нибудь встретимся, то я сделаю вид, что не знаю тебя,* — врёт, глядя в глаза, а у самого сердце сейчас разорвётся на куски, разворачивается, одёрнув руку, и быстро уходит, оставляя ошарашенного парня одного.Наверное, это и есть любовь, Когда дороги ведут к тебе. Не остановится стрелок бег, И не вернется обратно. Наверное, это и есть любовь, Когда бессонницей в тишине Всё переломится вдруг во мне Сейчас и так внезапно.