Атлантийские страсти

Родни так устал доказывать всем и каждому простейшие вещи, которые были понятны даже школьнику в математическом классе; так устал без конца заверять окружающих в том, что с точки зрения физики он действительно видит картину намного яснее и чётче, чем любой из них, что простой выпад полковника Эллиса в его сторону заставил его напрочь позабыть о цели дискуссии, в одночасье превратив в того неуверенного в себе, но уверенного в своей правоте старшеклассника, готового до последнего защищать собственную научную теорию — кулаками, если придётся. Шеппард заметил это раньше, чем кто-либо из присутствующих, по одному только взвинченному обороту МакКея, прежде чем его тон резко сменился и перешёл в наступательный. Джон понятия не имел, какую сложную судьбу на научном поприще и в повседневной жизни довелось пережить Родни, но в такие моменты он вполне отчётливо мог себе это представить. МакКей, обычно тушующийся за спинами других в бою, в такие минуты был готов сам лезть в драку, и выглядело это настолько дико и неестественно, настолько непохоже на привычного Родни, что в глубине души Джон невольно ёжился, будто ему невидимым и непостижимым образом передавались все те боль, досада и унижение, через которые МакКею пришлось пройти на протяжение этих лет. И отчаяние, сквозившее в его голосе, лишь усугубляло эту внутреннюю картинку. “Родни”, — чем более вызывающим и нестабильным становился тон учёного, тем тише и спокойнее говорил Шеппард, словно своим собственным тоном пытался усмирить внезапно взбунтовавшихся демонов в МакКеевской душе. Джон всегда любил драки. Ему нравилось заключать пари или ставить на спор, когда кто-то затевал потасовку в отряде. Он неоднократно спорил на деньги и даже разрешал своим ребятам выпустить пар, немного помутузив друг друга, ни капли не тревожась за пролитую кровь и разбитые носы. Но когда на драку нарывался Родни, Джон становился чрезвычайно бдительным и испытывал почти отеческое беспокойство. “Вы пришли на эту встречу неподготовленным, а вместо того, чтобы признать это по-мужски, разыгрываете тут спектакль!” — полковник Эллис напирал не на шутку. Ну вот. Только не этот оскорбительно-приказной тон. Родни его терпеть не может. Внешне сохраняя невозмутимость, Шеппард тем не менее сидел как на пороховой бочке, которая вот-вот должна была взорваться. Нужно срочно что-то сделать... что-то сказать, чтобы Родни не чувствовал себя совсем одиноким в этой словесной битве. “Так теперь Вы усомнились в моей мужественности?” — Ещё немного, и МакКей точно бы сцепился с полковником. Джон словно увидел внутри него того раскрасневшегося мальчишку, с трудом сдерживающего слёзы от обиды. “Родни!” — вырвалось у него чуть громче, чем раньше. Все смолкли. — “Просто закончи мысль” Это был тон в духе "игнорируй этого идиота и не опускайся до его уровня", тон из серии "наплюй на всех, ведь мне интересно то, что ты говоришь" ...и Родни вдруг успокоился, снова став сдержанным и надменно безразличным. Снова став самим собой. Как будто голос Шеппарда и сказанные им слова подействовали на него точно некий переключатель из техники Древних, способный вмиг сменять одни эмоции на другие, за долю секунды изменяя их приоритет. “Если вы дадите мне десять часов, я смогу сделать это”, — обратился он к Картер. “Хорошо, у вас есть десять часов”, — Сэм, как того и следовало ожидать, уступила. Раздражённо выключив презентацию, МакКей вышел из кабинета. Никто из присутствующих не услышал, как в эту секунду с губ Джона сорвался едва различимый вздох облегчения.