Башня

* * * Записи Салазара Слизерина * * * — Салазар, пойми меня, ты не прав!— говорит этот наивный мужчина.— Если ты продолжишь в том же духе, то потеряешь ее! Ровена итак не бросит тебя! Уже одно то, что она осталась... Он не договаривает, но я прекрасно понимаю, что осталось в его мыслях, для этого даже не нужна легиллименция. Мой облик способен напугать многих, мой характер способны вытерпеть единицы, моя ревность...ужасна. Я это понимаю, но одно дело— понять, и совсем другое— измениться. Я даже не уверен, что хочу меняться, так же как не уверен в том, что способен на это. Поэтому я только усмехаюсь старому другу, все-таки нашедшему мой мэнор, затерянный в болотах: — Позволь нам самим разобраться, Годрик. Это наша семья. Я же не спрашиваю, почему ты все еще не женат на Хельге! Я надеялся, что это, по меньшей мере, смутит его, но Гриффиндор удивил меня. Спокойно, даже с ноткой насмешки, он достал из кармана пергамент и произнес: — Это приглашение. В этот Бельтайн состоится наша свадьба,— голос у него все такой же искристый, и я понимаю, что наш свободолюбивый викинг ничуть не тяготится предстоящей церемонией. Это злит, словно бы он насмешливо бросает мне в лицо мои пороки, отрекаясь от своих, такой чистенький и правильный.— Я изменился, Салли, я наконец-то повзрослел. И тебе тоже стоит расстаться с детскими страхами. Уж не знаю за что, но Ровена любит тебя, и этого никому и ничему не изменить. Дай ей хоть сделать шаг в сторону, глотнуть воздуха, не пропитанного этим болотом! Это и тебе бы хорошо сделать! А то не только чешуей, но и мхом покроешься. Мне не смешно. Я не могу понять, как он может смеяться над такими вещами. Годрик знает меня как никто на этом свете, Годрик понимает, что меня трясет от одной мысли, что Она может покинуть меня. Так почему он смеется надо мной? — Приезжайте к нам в школу, посмотрите на наше общее детище,— продолжает этот жестокий человек, кромсающий мою душу.— Ты и представить не можешь, какие змейки собрались на твоем факультете! Как на подбор— умные, хитрые и амбициозные! И благороднейших кровей, что тоже... — Никогда,— выдавливаю я сквозь зубы.— Я никогда не отпущу ее из дома. Годрик скалится, словно не видя моих трясущихся рук, словно искренне веря, что сможет словами изменить меня, излечить болезнь, поразившую все мои органы, отравившую душу. — А когда у тебя родится дочь, Салазар Слизерин, что ты будешь делать? Тоже оставишь ее здесь? В смраде болот? В одиночестве?— больше Гриффиндор не смеется. Он серьезен до нельзя, и это, неожиданно, успокаивает меня.— Ты желаешь ей такой жизни? — Я не знаю, Годрик, не знаю! Но я не могу... Мой голос срывается. Мне жутко от одной мысли, что кто-то еще увидит ее прекрасные глаза, нежную улыбку, что кто-то будет с ней разговаривать, а возможно и попытается ее забрать. А если она внезапно прозреет? Если поймет, что я— не лучший выбор? Что? Карие глаза Гриффиндора смотрят на меня почти что жестко и без жалости, хоть я и замечаю нотки боли и сочувствия в теплой глубине. — Это... — Наше с ним дело,— раздается твой звонкий голос, и моя любовь прижимает меня ближе, к своему животу, где тихо-тихо бьется маленькое сердечко.— Не вмешивайся, Годрик. Этот викинг еще что-то говорит, но я уже не слушаю. Мне просто тепло. Я не хочу думать о будущем. Я хочу жить. Здесь и сейчас. * * * Башня Гриффиндор * * * — Гарри, ты скучаешь? Джинни изящно присела на соседнее кресло, закинув ногу на ногу, и словно бы не заметив, каки так короткая юбка поднялась чуть выше, чем допускали приличия. Поттер на это только слегка удивленно вскинул бровь, неохотно отрываясь от учебника по Рунам. Когда он пару дней назад обратился к профессорам МакГонагалл и Баббет с просьбой, чтобы его перевели с Прорицаний на Руны, те, хоть и удивились неожиданному выбору Гарри, все-таки согласились, выставив, правда, несколько условий. Во-первых, его ждал экзамен на минимальное знание основ дисциплины, во-вторых, ему назначались дополнительные занятия с рэйвенкловцем-старшекурсником— аспирантом профессора Баббет, а в-третьих, если в конце этого года преподавательница не даст добро на сдачу СОВ, то ТРИТОНы по Рунам ему не светят. В принциппе, он был со всем согласен, так что сейчас с упорством Гермионы готовился к экзамену. К слову о Гермионе— его подруга изрядно изменилась за то время, что он провел в Запертой Башне. Нет, это не выражалось как-то особенно во внешности или поведении, но Гарри знал Грэйнджер слишком хорошо, чтобы не уловить тех тысяч мелочей, оговорок и странных взглядов, что говорили о кардинальных изменениях в девушке, произошедших за столь небольшое время. Раньше, когда он только-только вернулся из плена, у него не было ни времени, ни особого желания рассматривать ее, он был погружен исключительно в свои переживания. Но сейчас... Сейчас Гарри, после того разговора несколько дней назад, взглянул на Гермиону совсем другими глазами. Гриффиндорка повзрослела, и теперь Поттер опасался даже думать, что именно стало причиной этих изменений. — Да вот, учу,— пожал плечами парень, улыбаясь рыжей девушке.— Плюс мне и к завтрашнему занятию с Пибоди подготовиться надо... — Кто бы говорил,— засмеялась Джинни, запрокинув голову назад, обнажая тонкую изящную шею, и Гарри против своей воли засмотрелся на нее— приходилось признавать, что с каждым годом сестренка Рона становилась всёкрасивее.— Уж тебе, Гарри, о Защите вообще не стоит беспокоиться! Мне кажется, ты ее преподавать сможешь при желании! — Не сказал бы,— поморщился на это парень, вспоминая весьма неприятного мага, занявшего в этом году место наставника по Практической Защите. Даже те клочки информации, что ему, по подсказке Волдеморта, удалось отыскать в школьной библиотеке, не только не добавляли новому преподавателю привлекательности, но и, напротив, вызывали изрядные вопросы. Убийцы, черные маги и дьяволопоклонники в самом мерзком понимании этого слова— вот кем были Пибоди со времен первого из трех колдунов, Джадидайи Пибоди. А уж учитывая, что его кот крутился рядом с тенью Ньярлатхотепа... Слава Мерлину( хотя в его случае, скорее— Мардуку), что хотя бы лэнгские твари оставили его в покое. Как подозревал Поттер— не надолго. Уж слишком напряженным был взгляд Ползучего Ужаса, да и предсказание С'нъяка забыть никак не получалось. — Да ладно, Гарри,— отмахнулась от его слов Джинни, вырывая из его рук книгу.— Что с тобой творится в последнее время? Ты вообще на себя не похож! Пойдем, полетаем, посидим у озера. Поттер тяжело вздохнул— ему никуда не хотелось идти. Вся эта путаница в собственной голове его изрядно раздражала, раздражали собственные сны, мысли и, в особенности— чувства. Связь ли крестража с его создателем, болезненная ли привязанность пленника или пусть даже мерзкая предательственная влюбленность— все это было одинаково ужасно. Одинаково преступно для него. Ведь этими неправильными, так внезапно возникшими, чувствами он предает все то, что давало ему счастье и надежду в этой жизни— Сириуса, Рона, Гермиону, память о родителях. Поттер был безумно рад за Гермиону, если она смогла разорвать этот проклятый узел— он уже начал подозревать, что ее возлюбленный далек от Света, но ему вот до этого было еще очень далеко. И хотя Гарри уже почти принял то, что желает видеть, чувствовать и разговаривать с Лордом, ждет его прикосновений и поцелуев, смирятся с этим он был не намерен. Виски при этих мыслях прострелило болью. Может, и вправду лучше немного прогуляться? — А давай, Джин! Берег Черного Озера был, как и обычно в это время года, пустынным— пронизывающие осенние ветра и ледяные брызги мало способствовали спокойной прогулке и разговорам. Ученики предпочитали собираться во внутренних двориках школы или у теплиц профессора Спраут, где от замка шло тепло, а каменные стены надежно защищали от ветра. А вот и Гарри, и, как оказалось, Джинни, любили и шквальный ветер, и соленую морось на губах. — Как красиво,— засмеялась девушка, стремительно вбегая на огромный валун у самого берега, где пенилась темная вода, и развела руки так широко, словно бы пыталась обнять весь мир.— Правда, Гарри? Ее глаза сияли так ярко, что затмевали цвет неба, а соленые брызги, усыпавшие на лицо и шею, сверкают на загорелой коже, как осколки хрусталя. "Вот что тебе, Гарри Джеймс Поттер, мешало влюбиться в нее?",— подумал гриффиндорец и тоже вскочил на скользкий камень. Ему не хотелось думать о том, что же делать со всей этой ситуацией. Сильные потоки ветра били в лицо, волосы развивались, скользили по лицу, словно бы он летел в небе— высоко-высоко, там, где можно не думать о земле и своих проблемах, где живет сама вечность. — Гарри, с тобой все в порядке?— парень едва ли не вздрогнул, когда звонкий голос девушки раздался прямо у его уха.— Я понимаю... Нет, не так. Гарри обернулся к ней. Джинни прикусила нижнюю губу и посмотрела на парня как-то странно вопрошающе и неуверенно, словно бы готовясь сказать что-то очень важное. — Я ничего не понимаю о том, что тебе пришлось пережить. Но,— она так близко, что Поттер видит золотые звездочки в ее голубых глазах. Красиво. У Волдеморта глаза тоже отблескивают каплями золота. — Если я могу хоть что-то сделать, хоть как-то помочь... — Мерлин, Джинни, а тебе-то какое дело?— Мало ему было Рона и Гермионы из раза в раз пытающихся влезть ему в душу, так теперь что, еще и сестра его лучшего друга будет бередить его так и не зажившие раны? — Ты этого так и не понял?— с каким-то полуистеричным смешком выговорила Джинни, не смотря в глаза Поттеру.— Вы, мальчишки, такие ненаблюдательные... Девушка подошла еще ближе, и Гарри едва-едва удержался от того, чтобы сделать шаг назад. Ему перестало нравиться происходящее. — Я всегда рядом, всегда так близко к тебе, но ты никогда не смотришь на меня, — в глазах гриффиндорки такая боль, что парню становится не по себе. Наверное, так же он смотрит на Лорда.— Чем я хуже этой Чоу? Почему ты на меня не обращаешь внимания? Гарри не хочет ничего слышать— у него и без этого хватало проблем, но девушка все никак не могла замолчать: — А я просто люблю тебя. Она выговорила это скороговоркой, видимо, почувствовав, что Гарри ничего не хочет слышать, и резко шагнула вперед, отчаянно прижимаясь своими мягкими губами к его. Гарри замер. Этого просто не могло происходить! Мерлин, зачем Джинни все усложняет? "И чшшшто это такоое, Гшарри Поттер?"— раздалось злобное шипение в голове парня, и все тело пронзила нестерпимая боль. Голос Темного лорда был настолько холодным, что юноше казалось, что где-то хрустят льдины. — Ты не так понял,— простонал гриффиндорец, падая на колени. Его голова раскалывалась от непрерывной, как прилив, волны ментального удара, а грудь, запястья и лодыжки, окольцованные камнями древнего артефакта, словно в противовес ледяным словам, жгло, словно бы украшения раскалились от жара лэнговских пустошей.— Все не так... "Не тшшшак? Я вссссе ясссссно вхидел". Боль приходит волнами и, с каждой, нарастает. Она почти нестерпима. — Гарри, Гарри, Гарри,— кто-то кричит над ним. Голос звучит глухо, словно бы из колодца.— Что с тобой? Мерлин! Гарри, Гарри! А парень не понимает, кто это может кричать. Ведь здесь, в Запертой Башне, нет никого кроме него и Волдеморта? Неужели снова игры Ньярлатхотепа? — Гарри, Гарри! "Кшшак ты посссмел?" * * * Святейший Ватикан * * * — Рад вас видеть, Николас. — Давно не виделись, Святейший Папа,— улыбнулся Фламель, проходя в маленькую келью.— К несчастью, мы с вами видимся не часто. — Можешь называть меня Иовом, Николас,— улыбнулся древний старец от которого буквально исходил свет— яркий и при этом безумно холодный.— Вы не приверженец нашего Храма, так что мой титул для вас— пустой звук. — Хорошо, Иов,— усмехнулся Фламель, благодарно принимая из рук служки чашку с ароматным капучино.— Правда, сегодня я пришел к тебе по делу. — Я это понял, едва ты назвал меня "Папой",— засмеялся Иов, не скрывая хитрой смешинки в своих бледно-голубых глазах.— И даже могу предположить, что это за дело. О возрождении Предавшего Бога не знают только глухие к силам. Ты же не считаешь меня таким? — Ну уж нет,— усмехнулся алхимик.— Тогда, я думаю, мы найдем общий язык, Святейший Папа! — Пока наши цели сходятся, Бессмертный Отступник! * * * Слизерин-мэнор, Запертая Башня * * * — Проклятые лемурийцы,— простонал Волдеморт, сползая с дивана на пол. Голова Темного лорда раскалывалась от клубящихся там осколков непонятных мыслей и эмоций, а в груди было как-то пусто, и эта пустота пугала темного мага до дрожи. А он ведь думал, что уже давно забыл, что такое— страх, поэтому-то ощутить это холодное склизкое чувство снова, спустя сколько лет, было более чем неприятно.— Яма, ответь мне, что это со мной? Мужчина снова и снова вспоминал миг, когда он, по привычке заглянул в сознание Поттера и увидел, как тот целует эту рыжую потаскуху. И раз за разом воскрешал свои эмоции, столь чуждые его холодной душе. Что могло вызвать такую ярость? Почему его боль была такой всеобъемлющей? Руки мага дрожали, когда он, обхватив ими голову, сжимал виски, не в силах перестать думать, не в силах избавиться от странных чувств... Ему хотелось, чтобы Гарри оказался здесь, в его руках. Чтобы никто не посмел больше прикоснуться к его телу. Чтобы... — Ревность,— медленно, тягуче, словно бы пробуя слова на вкус, произнес Волдеморт, опрокидывая тяжелый затылок на сидение дивана.— Любовь... Он поморщился— даже думать об этих пустых чувствах было неприятно. Читая записи Салазара, а после похищения Гарри— еще и дневники Ровены, он только смеялся и радовался тому, что уж ему эти "высокие терзания души" не светят. Но сейчас... Вместе со страницами исповеди древних магов в его сознании возникают видения совсем другой беседы. Он снова и снова, как в каком-то проклятом повторяющемся кошмаре, видит Андре, откинувшегося на спинку вычурного кресла и пьющего свое любимое сладкое вино. И снова и снова слышит его спокойный голос: — Ты ничего не знаешь о чувствах, Марволо. Это истинная правда. Он не знает, не умеет, не хочет уметь. Любовь— это слабость, любовь— это трещена. Он знает, на что способны люди ради любви, его несчастная глупая мать этому лучший пример. Именно тогда, когда он наконец-то узнал истинную историю своей семьи, Волдеморт, стоя на заброшенной могиле матери, поклялся, что не повторит ее судьбу, что никогда не бросит честь семьи и планы об ее возрождении на алтарь глупого чувства. Да! Он не позволит разрушиться всем планам его жизни ради какой-то чуши про "вечное счастье". — Ах, мой старый друг,— тем временем продолжал Делакур.— Даже когда ты собирался жениться на моей сестре, ты не любил ее. — Я ничего и не обещал,— огрызнулся тогда Лорд, ненавидящий подобные разговоры. — Да, не обещал,— совершенно спокойно отвечал ему француз.— Да она и не ждала никаких клятв. Ирэн была умной женщиной, и ей было достаточно знать, что ее любимый мужчина рядом, жив и здоров. Ей ничего не надо было от тебя. Но он— не она. Он не согласится лишь на малую частичку тебя... Андре тогда наклонился над столом, чтобы заглянуть прямо в глаза Лорда, прежде чем сказать: — Он молод и ему нужно все и сейчас. И знаешь что— я желаю тебе полюбить его настолько, что ты потеряешь голову, настолько, что будешь готов отдать ему всю свою душу. — Проклинаешь, значит,— засмеялся в тот день Волдеморт, а вот сейчас, почувствовав ту всепоглощающую пустоту от того, что кто-то мог забрать его Гарри, эта фраза уже не казалась такой смешной. Мужчина еле слышно застонал и, как в почти позабытом детстве, прижал лоб к коленям. Эта боль под ребрами, в самом центре грудной клетки не сравнится ни с чем— ни с Круциатусом, ни с болью исторгаемой телом души, даже смерть по сравнению с ней— пустяк. Она ужасна. — Что ты со мною сделал, Гарри Поттер?— шепчет Лорд, царапая когтями пол и нащупывая под диваном какой-то смятый листок.— Боги и демоны, что со мной... Он автоматически поднес смятый пергамент к лицу, всмотрелся в линии, пытаясь понять, что за рисунок попал в его руки. Волдеморт не сразу понял, что же не так в очередном наброске леди Ровены Рэйвенкло, коих он повидал немало, но когда осознал, то из пересохшего горла вырывался только хриплый, шипящий смех, горький как полынь и полный веселья висельника. На желтоватом листе был нарисован он сам и прикорнувший головой на его коленях Гарри Поттер. * * * Хогвартс, Больничное Крыло * * * Гарри метался по кровати. Затухающие волны боли изрядно беспокоили юношу, да и сознание после ментального удара разозленного Лорда было весьма и весьма спутанным. Перед глазами стояла пелена. — Что с ним, мадам Помфри? Что с ним?— кто-то над ним плакал, истерически всхлипывая.— Это я, я во всем виновата! — Милочка, вы-то тут причем? Нет, обморок от поцелуев возможен, но уж точно не от боли! Разговоры раздражали. Он дернул плечом в попытке надвинуть на голову плед. Поттеру в этот миг хотелось только одного— чтобы все замолчали, а он смог свернуться в комочек под одеялом и ни о чем не думать. И ничего не видеть. Хотя... Из его горла вырвался резкий хриплый смех, принятый теми, кто стоял над ним, за стон. На лоб упала мокрая и холодная тряпка, пахнущая каким-то непонятным зельем. Один? Это невозможно. Даже закрывая глаза, Гарри не мог остаться один. Как он может ничего не видеть, если перед его сознанием стоит трижды проклятая Запертая Башня, высокие готическиеиокна и потрескавшиеся в них искусные витражи, разбитая мебель и перекосившиеся книжные стеллажи. Где-то на полу лежат древние фолианты, а сам хозяин даже не шевелится, не пытается их поднять, замерев на полу у дивана. И это пугало. Чтобы Волдеморт оставил валяться книги? Но и это было не самым страшным. Самым жутким, способным потягаться за звание самого большого кошмара последних дней с еще свежими воспоминаниями о реакции артефакта на "измену", был взгляд алых глаз Лорда, направленный поверх сложенных на коленях рук. Гарри видел их разными— злыми, наполненными яростью и болью, возбужденными, усталыми, смеющимися, но никогда прежде в них не было такой бездны. И это заставило сердце Поттера обреченно замереть, покрывшись коркой то ли лавы, то ли жуткой льдистой измороси. Парень не знал, что это за чувство, что скрывается на дне алых, словно бы наполненных кровью, омутов глаз. Не знал он и того, почему оно так пугает Лорда, настолько, что волны магии темными змеями сворачиваются вокруг мужчины в защитный кокон. Но Гарри твердо знал одно— ему оно может принести много боли. Оно пугало. Оно пугало даже больше, чем ярость и ненависть. — Поппи, дорогая, с ним все в порядке? — Физически— да, господин Директор, — выдохнула женщина над кроватью парня. Ее спокойный голос был куда приятнее истеричного плача какой-то девушки.— Но ментальный удар и стресс могут серьезно повлиять на процесс выздоровления. — Поппи, прошу тебя, помоги мальчику! — Я и так делаю все возможное! "Гарри",— говорил Волдеморт, не отрывая своего странного взгляда от бывшего пленника.-"Ты мой, Гарри, только мой! И я непозволю тебе сбежать". Темный лорд медленно поднимается с пола и идет к Поттеру. Его шаги настолько плавные, словно бы он обратился в нага, и не человеческие ноги ступают по коврам леди Ровены, а змеиный хвост. Парень уже не понимает, где сон, а где— реальность, и судорожно пытается сдвинуться с места, чтобы отползти от этого странного, не похожего на себя обычного, Волдеморта. "Думаешшшь, чшшто я тебе не указззз? Думаешшшь, чшшшто можешшшь забыть обо мне? Думаешшшь, чшшто осссвободилссссся, малышш?"— шипел Лорд, полубезумно глядя на Поттера.— " Глупосссть! Зззабудь! Я тебя никому не отдам". Гарри выбросил из головы короткую мысль о том, что забыть Волдеморта невозможно, и упрямо повторял: "Я ужшше сссвободный, сссслышшшишшшшь?" "Сссвободный? Ты хочешшшь сссам ссбежшшать?"— злоба в голосе Лорда мешается с чем-то еще, с чем-то до ужаса напоминавшем дрожь страха. Две руки Волдеморта пришпиливают мальчика к кровати.— "Не поззсссволю. Я тебя сссснова зззаберу, и большшшше ты никогда и никуда от меня не денешься". Под конец фразы Лорд буквально впивается в губы проекции Поттера в этом иллюзорном мире. Парень пытается сдержать стоны, но маг продолжает целовать его как безумный, так сильно, словно бы ставят клейма. Мягкие губы скользят по коже, оставляют красные следы, ласкают плоть, и это как всегда пьянит Гарри. Но даже горько— пряное удовольствие, не способно заслонить собой страх. Гарри не знал, на что способен Волдеморт в этом состоянии, но судя по происходящему, на многое, страшное и опасное именно ему. Поэтому-то, придя в себя и увидев над собой обеспокоенное лицо Дамблдора, Поттер сказал, хрипло выталкивая звуки: — Да, я согласен на ритуал привязки. Теперь он не передумает. Парню нужно было время, чтобы понять, что это только что было, и надо ли это ему. Он, может быть, и влюблен в Темного Лорда, но что-то Гарри подсказывало, что его взаимность— это скорее яд, а не панацея.