Танцы с обрыва

Утро выдаётся тревожным и суетливым. Новости о растерзанном мужчине распространяются быстро и не оставляют равнодушным даже самых сильных духом. О волках в этих краях не было слышно давно и теперь, каждый испуганный житель Бьертана верит, что волки вышли из запретного леса. Но направляясь туда, Регина вовсе не испытывает того ужаса, коим охвачены остальные люди в их поселении. Здесь же тишина, смешиваясь с прохладой, дарит возможность остудить собственные мысли, впивающиеся в сознание раскалёнными жалами. Они зря приехали сюда, но едва ли можно было этого избежать. Ведь что-то неумолимо тянуло её сюда, вело столь настойчиво, что никто не посмел возразить ей, когда она выбрала дорогу. Она снимает сандалии, опуская босые ноги на влажную и свежую от дождя землю. Стопы приятно холодит, и Регина, словно сливается с лесом, становясь его частью. Впереди простирается мрак, потому что солнцу ни за что не пробиться сквозь мощные и густые кроны деревьев. Позади раздаётся хруст веток и чьё-то частое дыхание. Она поворачивается в тот момент, когда слышит сдавленные ругательства. Руби, направляющаяся к ней, пытается переступить через переплетённые над землёй корни дерева, изогнутого будто бы чьей-то властной рукой. - Почему тебе всегда необходимо выбирать места, куда нормальный человек добраться не может? – ворчит она, подходя к Регине, которая только усмехается, опираясь на столб дерева спиной. - Ты не нормальный человек, Руби, - усмешка подёргивает полные губы. Женщина вдыхает полной грудью воздух, пропитанный запахом еловой смолы и подгнивающей коры. – Зачем ты пришла? Я рассчитывала насладиться уединением. - В таборе волнения, Регина, - её голос становится серьёзным и глубоким. Тревога, исходящая от неё, заразительна. – Горожане уверены, что убитый был задран зверем, но волк не оставил бы тело в таком виде. Он был убит не ради пропитания стаи. Регина напрягается, уже зная, что Руби скажет дальше. Холод охватывает её тело и хочется немедленно обуться, но она не шевелится, заводя руки за спину и упираясь ладонями в шершавую поверхность ствола. - Люди говорят об оборотнях, - она замолкает, пытливо глядя на Регину, чьи глаза закрыты. – Нам лучше убраться до того, как они придут сюда с обвинениями. Тут она вспыхивает, глаза темнеют, а на лбу проступает вена. Весь её вид говорит о том, что она разъярена, но сдерживается, потому что вовсе не Руби причина её злости. - Тогда им лучше иметь доказательства, - цедит она сквозь зубы, наконец, обуваясь. – Мы не станем бежать, да и куда? Впереди зима, нам нужно пристанище. Руби только тяжело вздыхает. - А что насчёт городской девчонки, Регина? - А что с ней? – она пытается придать своему лицу пренебрежительный вид, но это бесполезно рядом с кем-то, кто знает тебя с самого детства. - Ты продолжишь с ней видеться? Не думаю, что это хорошая идея, особенно, если учитывать происходящее… - Что ты видела? – прерывает её Регина, оказываясь совсем близко. - Только то, что союзы, образованные разными сословиями, не приводят ни к чему хорошему. Она дочь охотника… - Руби отступает, но Регина хватает её за руки. Глаза блестят, а нижняя губа едва заметно дрожит. - Нет, провидица, - шепчет Регина, - ты о чём-то умалчиваешь. - Может и так, - Руби освобождается из чужой хватки, - только есть то, что и тебе известно, всё уже началось и виновата в этом ты. В последних словах звучит такая тоска, что сердце разрывается от пронзительной боли. Но если бы Регина могла повернуть назад, если бы только могла. Теперь ни ей, ни Эмме не сойти с этого пути, как бы сильно она не хотела, как много не понимала бы. - Что в этой девчонке такого, что ты рискуешь обеими? – спрашивает Руби. Будь у Регины ответ, всё было бы проще в сотни раз. Но она стоит, разведя ладони, и не знает ничего, кроме чувства, что стелется влажной травой под сердцем. Оказываясь рядом с ней, Регина чувствует так много, на что тут же отзывается Эмма, молодая и гордая, чистая, словно карпатские туманы, сошедшие с рек. Она ничего не может сделать с тем, что ощущает её. Как единое с собой, как самое себя. Всё слишком быстро, будто между ними никогда не было лет незнания. Только нить, которая связывала их с момента существования обеих. В первое десятилетие Регины, когда Эмма ещё не появилась, но та самая нить, уже обвивала запястье юной цыганки. - Не знаю, я просто не могу сопротивляться, - тихо проговаривает Регина и больше Руби не спрашивает ни о чём, принимая её слова на веру. Ведь Эмма смотрит так, словно весь мир заключается в женщине, которую ей не постичь, но которой можно коснуться и жить в бессмертии этого прикосновения, потому что ничто в мире не способно будет стереть эту память с руки. - Идём, - говорит Регина уже привычным голосом. Нужно успокоить тех, кто тревожится. Потому что успокоиться самой ей не представляется возможным. Ведь она уже танцует над пропастью. Только шаг. Только один шаг. ______________________________________________________________ Вернувшись домой, Эмма не может успокоиться. На месте сидеть сложно до такой степени, что она помогает отцу собраться на охоту. Он самодовольно ухмыляется, поучая молодого Грэхэма, который даже если бы хотел, не стал возражать. Впервые Эмму это успокаивает – суета и её не беспокоит даже тот факт, что речь идёт об охоте и убитом, которого ей отчего-то вовсе не жаль. Она до конца так и не может понять, что за ужас она испытывает, ведь по сути это единичный случай, да и разве раньше звери не нападали? Когда речь заходит о мифическом оборотне, её становится смешно и всё же что-то внутри клокочет, но она списывает это лишь на беспокойство о том, что ей не удалось увидеть Регину. Брат женщины, Робин, кажется, сказал, что она ушла ещё днём и что, скорее всего, вернётся не скоро, так как вслед за ней пошла её подруга. Он добродушно усмехнулся, окинув Эмму взглядом, в котором было много невысказанного. Но поскольку его ни о чём не спрашивали, он предпочёл оставить это при себе. Когда Дэвид и его друзья отправляются из дому, Эмма облегчённо вздыхает. Думая, что в последнее время совсем не понимает себя. Настроение меняется так быстро, что она не успевает это осознать. В общей комнате горит камин. Самое время взять одну из старых любимых книг, чтобы перечитать за чашкой горячего шоколада, который принесла Эшли. Но едва ли Эмма верит самой себе, когда думает, что книга отвлечёт её, мысли возвращают к тонкому силуэту женщины, которая осмелилась, глядя ей в глаза, сорвать с пояса кошелёк. Дерзкая, смелая и свободолюбивая, до такой степени, что каждое мгновение страшно, что она исчезнет, сорвётся с места, растворится в воздухе, не оставив и следа, чтобы Эмме никогда не удалось доказать, что эта женщина была, что она существовала. И в то же время Регина неописуемо вязкая и плотная, затягивающая. Она оплетает, словно смелые ростки мать-и-мачехи, или того хуже, как болото, из которого путь один – ко дну. А Эмма так тяжела. Её кости как свинцом налиты и так крепки, что, бросься она на скалы, те раскрошились бы в пыль. Так она ощущает себя. Когда луна поднимается высоко в небе, в доме все спят. Эмма распахивает окна, испытывая жар, и впускает свежесть ночи в комнату, подставляя лицо лёгкому ветру. Её не страшит настойчивый треск веток и камушков, бьющихся друг о друга, лай собак, гулким эхом прокатывающийся по всей местности. Мыслями она далеко отсюда, а значит в безопасности. Но так ли спокойно людям, разбившим свой лагерь почти у самого леса? Пылают ли их костры прямо сейчас? В распахнутое окно влетает небольшой камень и с глухим звуком приземляется на пол. Эмма вскакивает с постели, бросаясь к окну. - Выходите, мисс Свон, - Регина ухмыляется, прижимая руки к животу, и смотрит на шокированную Эмму, которая через мгновение улыбается так, что сердце сводит. – Ну, же. - С ума сошла? – Эмма практически свешивается из окна, даже не силясь скрыть восторг. – Лучше иди к двери, я открою тебе. Ты не должна была выходить из дому в такое время. Это опасно. Регина выгибает бровь, качая головой. Смотрит куда-то в небо, позволяя луне пролить серебро на её лицо, а потом снова переводит взгляд на Эмму. - Идём, трусиха, - она делает шаг вперёд, - или ты не рада меня видеть? - Ты ведь сказала, что нам не нужно видеться, - Эмма выпрямляется, складывая руки на груди. Ей всё равно, что Регина сказала раньше, ей всё равно, что на улице ночь и где-то бродит дикий зверь. Она уже там, внизу, крепко держит Регину за руку. И всё же сбрасывает на неё эти слова. - Я и сейчас так считаю, - цыганка пожимает плечами, борясь с тем, чтобы не отвести взгляда. Ибо во взгляде тревога. И тайное знание, знание, которое опалит им кожу, разворошит сердца, - но кто же теперь нас остановит? – в этом вопросе, что должен звучать с задором, сквозит только обречённость, но столь притягательная, что ни одной, ни второй, нет дела до последствий. Какие могут быть последствия? Эмма исчезает и через несколько долгих, бесконечно долгих мгновений, за которые успели смениться луны и времена года, она появляется рядом. Молчит, только дышит чуть слышно и смотрит так, что внутри рождаются звёзды и умирают, мучительно с неугасаемой вспышкой, под ту самую музыку, что играет с тех пор, как они встретились. Регина протягивает ей руку, и Эмма рассматривает раскрытую ладонь перед тем, как вложить в неё свою. Линии жизней соединяются в одну долгую дорогу, расчерчивая одну ладонь и возвращаясь к другой. И сила, что заполняет пространство между ними, сокрушительна даже для них самих. Регина ведёт её за собой, к лошади, стоящей недалеко от высокого забора, помогает забраться Эмме и садится позади неё. А потом всё вокруг отмирает, распадается на куски, на «до» и «после». Они скачут к горам, к самой сути туманов, и Эмма впервые чувствует, каким горячим может быть чьё-то дыхание, разбивающееся о её кожу, как чья-то близость опьяняет, сводит с ума, заставляя обратиться в один сплошной раскалённый нерв. Вот её плечи, а вот плечи Регины, что крепко держит поводья под руками Эммы, и та чувствует, как тело, прижатое к ней, напрягается, как малейшее движение отдаёт вибрацией где-то под рёбрами. Одна продолжает другую и возвращается к истокам. Нет больше ни Эммы, ни Регины, только земля, уходящая горами в небо, верхушки, трогающие звёзды, луна, утонувшая в реках, луна, текущая в крови бурным потоком. Они останавливаются у подножья гор, на небольшом холме, где к небу тянется исполинских размеров дерево. В ночи оно кажется чудовищем, застывшем в ожидании своей жертвы и только ветер, тревожащий ветви, свидетельствует, что это чудовище давно спит мёртвым сном. Шум реки настигает их, откуда-то издалека, напоминая о том, что всё здесь живо и дышит свободой. Регина отпускает лошадь побродить, сняв с её спины небольшую сумку, откуда достаёт одеяло, чтобы бросить на землю, между корней, выпирающих из-под земли. - Говорят, этот дуб исполняет желания, - отчего-то шепчет Эмма, чувствуя дрожь в теле. Ветер свеж, но ей не холодно, напротив, её обволакивает жар, который скорее приятен. Кожа сухая и почти раскалённая, как кажется ей самой. - И чего ты желаешь? – Регина садится на одеяло, опираясь спиной о жёсткую кору. В груди сворачивается странное ощущение, будто бы она боится того, что может сказать Эмма. Или чего она не скажет. - Чтобы у этой ночи не было конца, - Эмма опускается прямо перед ней, на колени. Смотрит в глаза, блестящие во тьме, на приоткрытый рот. – Тебя. Больше всего на свете тебя. Она кладёт ладони на колени, обтянутые мягкой и лёгкой тканью, ощущая округлость коленных чашечек, чуть сжимает, почти неосознанно, но так будто, без этого ей не продержаться. Стоит только прервать контакт, и она расплавится. - Тогда попроси об этом, - произносит Регина, накрывая руки Эммы, что обжигают кожу через слой ткани. Она тянет её к себе, направляя ладони вниз, к бёдрам. А затем дёргает Эмму на себя, из-за чего ткань скользит по ногам, обнажая кожу, собирается складками на бёдрах. Эмма оказывается прижата к ней, смеющейся, дрожащей от смеха, огненной и источающей запах горьких апельсинов, пряностей и совсем немного дыма от сосновых веток, облепленных смолой. А потом она оказывается вдруг прямо перед её лицом и замирает, как тишина после треска обрушившегося дерева или выстрела. Дыхание, разбивающееся о чужие губы, умирающее теплотой на кончике языка. Взгляды, сливаются в противоборстве и разжигают внутри новые небеса и солнца, и даже луны, сотни лун, порождающих зов, на который откликнутся волки. И придут лунные дети их приручить. И останутся приручёнными сами. - Так не бывает, - шепчет Эмма, чувствуя, что всё это больше, чем она способна выдержать, - так не бывает… что в тебе такого, что я теряю рассудок? Что в тебе так сильно пугает меня? Тогда Регина кладёт ладонь Эммы на свою грудную клетку, над сердцем, где кожа не скрыта тканью, где так горячо, непростительно горячо. И если бы можно было погрузиться руку внутрь, достать сердце, оно стало бы биться в ладони. И смотрит в глаза, как же она смотрит. Как горит ладонь, считающая вдохи и выдохи, как болит в груди от тесноты, от переполненности. Эмма не знает, как с этим справиться. Внутри всё переворачивается, разрывается и зарастает новым. А ей хочется ещё, до остервенелости, до сжатых зубов на горячей плоти, до полного безумия. И тогда она склоняется, смыкая пространство между ними, трогая губами чужие губы, влажные и прохладные. Целует неистово, глубоко, и язык утопает в раскалённой глубине рта, пылкого и столь же жадного. Соцветия вкуса расцветают от одного языка к другому, руки находят и гладят, сцепляются, ранят теплом и какой-то болезненной нежностью, как будто впервые и в последний раз. И дышать томительно тяжело, голова идёт кругом, а небо роняет над ними звёзды и луна изливается маревом, серебром и чем-то диким, звериным. Сбитая ткань, спутавшиеся волосы, тихий, но раздирающий полушёпот, перетекающий между губ. Губительно сладкий вкус чужой кожи, шипящий на языке и сотни столкновений губами. Дыхание, потонувшее в прядях волос. Но всё заканчивается столь же стремительно, как началось. Чьё-то присутствие разламывает миг, отпечатавшийся в памяти всего живого вокруг. Зловещее, угрожающее, назойливое. Кто-то рыскает у самых камней, прячется в тени деревьев. Утробный рык выскальзывает из разинутой пасти. Эмма с ужасом вскидывается, рукой отстраняя Регину за себя. Та обхватывает её запястье, что-то шепча. Огромная фигура с горящими глазами не двигается, только скалит пасть и рычит. - Обещай, - заговаривает Эмма, - что если я скажу «беги», ты побежишь? Хватка на запястье становится сильнее, а другую руку Регина кладёт на талию Эммы, цепляясь пальцами за ткань её рубашки. - Нет, я тебя не оставлю, - она говорит спокойно и оттого Эмме становится ещё страшнее. Запахи становятся ярче, кровь внутри горячее, Эмма готова, толком не зная к чему, но она готова. Только зверь медлит, почему он медлит? Они здесь одни, далеко от спящего Бьертана, никто их не спасёт. Но если она бросится на тварь, то Регина успеет добраться до лошади и останется цела. Нужно только убедить её уйти. Но как только Эмма открывает рот, женщина вдруг обхватывает её руками, в одной из которых зажат цветок аконита. - Она моя, - говорит Регина и у Эммы сводит внутренности от этих слов. – Ты ведь чуешь, ты знаешь, кто я. Она моя. Тогда Регина поднимается, выходя вперёд. Медленно, но уверенно. И зверь смыкает пасть, но взгляд остаётся таким же яростным, жадным. Делает шаг в тень. Регина разворачивается, глядя на искажённое ужасом лицо Эммы, которая двигается так быстро, что женщина не сразу понимает, что произошло, когда та, оттолкнув её, падает у ног со рваной раной на плече, а огромная тень с визгом уносится прочь.