Танцы с обрыва

В дали всё ещё раздаётся вой, словно волк получил рану, разодрав Эмме плечо. Она лежит на земле у её ног, бледная и едва дышащая, такая хрупкая. Регина опускается рядом, пытаясь унять дрожь в руках, не этого она хотела, когда вела Эмму за собой, но разве не это ждёт их в конечном итоге? Что если Руби права? Она качает головой, отгоняя прочь эти мысли, осторожно трогает края раны, замечая, что Эмма слабо вздрагивает. Регина нащупывает небольшой камень и, недолго думая, проводит острым краем по ладони, вспарывая кожу и выпуская алое, она прикладывает кровоточащую руку к чужой ране. Боль вспышками проносится по всему телу, обращаясь тяжёлым и томительным теплом. Когда цыганка убирает ладонь, кожа под ней ровная и гладкая, ни что не напоминает о глубоких бороздах, прочерченных от плеча к лопатке. Она не обращает внимания на жгущую боль в собственной руке, тихонько убирает волосы с лица Эммы, приводя её в чувство парой мягких прикосновений. Девушка вскидывает резко и тут же встречается лицом к лицу с Региной и удивлённо смотрит на женщину. - Ты в порядке, - полувопросительно звучит её голос, в котором слышится и облегчение. Она вдруг оглядывается, крутится, пытаясь посмотреть себе за спину, но Регина останавливает её, положив руку чуть выше запястья и сжав. - Раны нет, - тихо произносит Регина, выжидающе глядя на Эмму. - Но он ведь… - Свон чуть отшатывается, не слишком, но достаточно, чтобы Регина убрала руку, - я почувствовала, как разрывает плоть. – Она трогает пальцами разорванную ткань, под которой нет и царапины. Затем, Эмма видит сжатый кулак Регины и дрожащей рукой прикасается к её пальцам. Женщина раскрывает ладонь, позволяя Эмме увидеть рану. - Это был оборотень? – спрашивает Эмма, неотрывно глядя на всё ещё кровоточащую полосу. Регина кивает. - И ты тоже, да? – шёпот срывается с тонких губ, всё ещё поражённых бледнотой. Иначе, как она залечила её рану, Эмма точно знает, она помнит ту боль, что пронзила спину. Страх в карих глазах вспыхивает столь ярко, что Эмме снова приходится отпрянуть, что отзывается новой вспышкой, но теперь уже боли. Регина отворачивается и тогда девушка неожиданно подбирается ближе, трогает кончиками пальцев её лицо, мягко, почти невесомо, и всё же Регина подчиняется этому призыву, встречаясь взглядом с зелёными глазами. - Будь ты хоть дьяволом, - снова шепчет Эмма, поднося её раненую руку к губам, - будь хоть самой сутью зла, если тьма такова, я принимаю тебя. Слышишь, Регина, я не боюсь. – Она целует ладонь, заставляя женщину вздрогнуть то ли от боли, то ли от вида собственной крови на губах Эммы. - Храбрая девочка, - с горькой усмешкой произносит Регина, прежде чем прижать её к себе, - храбрая влюблённая девочка, - рассыпает куда-то в волосы шёпот, и тот путается среди медовых прядей и звенит под хлёсткими ударами ветра, что спустился с гор, неся с собой прохладу туманов. Под утро они возвращаются, скрываясь от слабых лучей восходящего солнца. Для тайных возлюбленных тень предпочтительнее дня, даже если в тени таится зло. Расстаются нехотя и почти в безмолвии, только прощаясь у дома Эммы, та зовёт Регину по имени, чтобы посмотреть ей в глаза, где отражается рассветное небо и множество всего, что ни один другой человек не заметил бы, что не смог бы полюбить. - Ты ведь придёшь снова? – спрашивает Эмма, отчаянно боясь, что это последняя встреча. Теперь ей кажется, что она всю жизнь боялась именно этого, даже ещё не зная Регины, не видя её тень, не слыша её дыхания. Тогда цыганка улыбается, будто видела, как умирают те светлячки, что в небе, и взгляд её заставляет Эмму крепко сжать ей пальцы, словно сама вечность, уставшая и одинокая, смотрит изнутри. - Да, - срывается с её губ, а затем те самые губы целуют неожиданно и крепко, словно на прощание, на самое долгое и жестокое прощание в мире. Когда Эмма решается открыть глаза, рядом никого нет, но она и так это почувствовала, потому что с Региной всегда уходила часть её души, заставляя оставшуюся тосковать до сцепленных зубов и разбитых сновидений, где так много жестокого. Возвращаясь домой, Эмма не крадётся, она слишком устала, чтобы опасаться того, что кто-нибудь может заметить, что её не было всю ночь. В конечном итоге, она здесь хозяйка, пока отец где-то рыщет по лесам в надежде поймать то, что напало на них сегодня ночью. Это присутствие было таким знакомым, что девушка не могла не допустить мысли, что именно этот волк был тогда под её окном, следил. Может быть, он выбирал себе жертву, поэтому Регина была так взволнована. Но теперь Эмма думает о другом. О том, о чём Регина умолчала. Это не пугает её, не вызывает опасений. Она доверяет Регине, даже если это она растерзала того беднягу, оскорбившего их на маскараде, будь она хоть трижды монстром, Эмма будет любить и его. Она снимает одежду, пропитавшуюся её кровью, грязью и утренним воздухом. Бросает в корзину, которую скоро должны унести в стирку и смотрит на себя в зеркале. Огромное старое зеркало в дубовой оправе досталось ей от матери, единственное, что осталось. По краям изображение расходилось в трещинах, но Эмма никогда не боялась зеркал, в то время как её служанки боязливо на него посматривали и пару раз намекали, что нехорошо держать в доме такую вещь. Эмма наспех умывается холодной водой, а после ложится спать, отдаваясь видениям во власть. Ей снятся прикосновения Регины и волчий вой. ________________________________________________________ Пелена дождя застилает город от неба и до земли. Люди суетливо носятся по улицам, спасая от ливня скот, а торговцы свой товар. Солнце ушло слишком резко, словно его вырвали чьей-то крепкой рукой. Эмма просыпается от тревоги, сковавшей грудную клетку. Кожа горячая, словно только из огня, она растирает тело ладонями, как если бы пыталась согнать жар, а после выбегает во двор, тут же вымокая. Служанка суетливо мчится за ней, побросав корзины с чистым бельём, хватает за плечи, что-то кричит, пытается затащить молодую хозяйку обратно в дом, но Эмма как одичавшая, всё стремится куда-то вперёд, ей нужно. Но впереди ничего нет, кроме бесконечного ливня и чернеющего неба. Она подчиняется и спустя некоторое время задумчиво сидит в гостиной, не обращая внимания на ворчание Эшли, которая обтирает её сухим полотенцем. На столике уже стоит горячий травяной чай и пар вьётся над чашкой. Пахнет чабрецом. - Зачем вы выбежали под дождь? – Эшли всё ещё сердится, но продолжает сушить волосы, поправлять одеяло на ногах. Эмма смотрит на неё столь же задумчиво, пытаясь ответить и самой себе. - Я не знаю, - наконец, говорит она, отпивая из чашки, - я вдруг почувствовала необходимость быть там. - Где? – недоуменно интересуется женщина, останавливаясь. - Не знаю, - качает Эмма головой, хотя прекрасно знает, где, но говорить не станет. – Я пойду к себе, обедать не буду. Если кто-нибудь придёт, - добавляет она, набрасывая одеяло на плечи, - немедленно сообщи мне. Эшли только головой качает, не одобряя такой взбалмошности. Она всё ещё считает, что отец позволяет Эмме слишком много. Но её это не касается, в конце концов, у неё совсем другие задачи в этом доме. Волнение поглощает Эмму полностью, она вышагивает по комнате, изредка останавливается напротив зеркала, чтобы посмотреть на свою спину. Она чувствует что-то неладное, а может, просто боится, что Регина не придёт. И тогда подолгу стоит у распахнутого окна, вглядываясь в дождь. Вечером, когда непогода становится тише, она выбирается из своего укрытия и мчится в сторону места, где остановились цыгане. Регина выходит сразу, будто всё это время знала, что не она должна идти за Эммой, а наоборот. Они смотрят друг на друга, а вечер вокруг искрится, сбрасывает с деревьев последние листья и холодные капли. Запах обгоревших поленьев, вымоченных дождём, становится сильнее, словно идёт следом за Региной, приближающейся к Эмме, у которой сбивает дыхание от ощущения Регины в пространстве, словно её аура забивает всё. Нет вокруг больше ни леса, ни домиков с горящими внутри огнями, ни земли, пропитанной дождём, всё это теперь неотъемлемая часть Регины, чьи плечи скрыты под тканью рукавов. Листья сбрасываются с веток к её ногам и ветки падают тоже, и она идёт, она идёт к Эмме и берёт её за руки, и смотрит в глаза. И Эмма видит, как разбиваются корабли о рифы, как гибнут леса в пожарах, как вулканы извергают пепел и лаву, а Регина стоит на руинах мира и смеётся, потому что как только заиграет музыка, она начнёт танцевать. - Идём, - почти шёпотом произносит Эмма, сжимая пальцы цыганки в своих. Если она заговорит громче, пространство треснет от силы эха, что будет в этих словах. И Регина понимает это, потому молча следует за Эммой, больше не спрашивая себя, что же в этой девчонке такого, что она бесконтрольно поддаётся своим чувствам, которые сильнее любого проклятья, которые погубят их или уже погубили. Руби так и не сказала, что видит в своих видениях, только смотрит после этого с дикой тоской во взгляде. Но и это Регине всё равно, потому что Эмма отчаянно сжимает её ладонь и женщине почти слышится, как сердце бьётся пульсом под её кожей. Они идут очень долго, зацепляясь за корни, торчащие из-под земли, поскальзываясь на мокрой траве и прижимаясь друг к другу, как в последний раз. Когда перед ними виднеется небольшой охотничий домик, Эмма останавливается и поворачивается к Регине. - Сегодня последняя ночь охоты, - она кивает на дом, - здесь никого не будет, и нас никто не потревожит. Там безопасно. - Не нужно было сегодня выходить, - говорит ей Регина. - Ты тоже почувствовала? – Эмма хмурится, прижимая ладонь Регины к грудной клетке, - Но я бы сошла с ума, я совершенно обезумела, не видя тебя. Дом, стоящий между двумя массивными дубами, выглядит старым, как и лес, принявший его, словно часть себя. Эмма закрывает дверь на тяжёлый засов, разжигает огонь в камине. Мягкий оранжевый свет расползается по комнате и через мгновение становится теплее. Регина бросает накидку на кресло, стоящее под небольшим и хорошо зашторенным окном. Через такое с улицы никогда не усмотреть, что происходит внутри. Женщина делает глубокий вдох, различая в воздухе запах лаванды и старого дерева. В углу на столе стоит высокая ваза с сухими ветками лаванды, очевидно, источником аромата. Эмма смотрит на Регину как-то тревожно и неистово, так Регина чувствует, вглядываясь в хрупкий силуэт девушки. Её волосы ниспадают с плеч, губы приоткрыты, она тяжело дышит и перебирает пальцами складки своего платья, как если бы нервничала, но это не нервозность. Взгляд её пылает помесью разнообразных чувств, чем-то диким, необузданным. Ни один человек не смотрел на Регину так, ни одно живое существо не способно так смотреть. Этот взгляд выжигает из лёгких воздух, затемняет всё вокруг, оставляя лишь горящее серебристым сиянием в оранжевой кайме, тело. Как смотрят на что-то своё, не потому что хотят обладать, просто не существует другой правды, ибо прямо здесь и сейчас она вся её, потому что так было всегда. Потому Регина медленно, но уверенно делает шаг вперёд, приближаясь и неотрывно глядя в глаза напротив. Сила, что влечёт её за собой, становится ощутимой почти физически. Женщина подходит практически вплотную так, что запахи смешиваются, рождая что-то новое, живое и дикое. Внутри всё становится тугим, распирает, увеличивается, на тело накатывает дрожь, пронзающая позвоночник и выходящая через кончики пальцев. Позади Эммы книжные полки, заставленные старыми увесистыми томами с позолотой на переплётах, мерцающей и перекликающейся с огнём в камине. Играющая бликами на волосах Эммы, она задевает и её шею с правой стороны. Регина наклоняется, размыкая губы и прижимаясь к коже на шее. Эмма, ощутив влажное и горячее прикосновение, вздрагивает и вцепляется в плечи женщины, сжимая ткань рукавов пальцами. Они стоят, не шелохнувшись, впитывая и запечатлевая это прикосновение. После Регина отстраняется и, протянув руку, берёт книгу, отходя к креслу. А Эмма стоит, едва дыша, с колотящимся сердцем. - Это ведь дом охотников? – голос Регины кажется чем-то нереальным среди плотного слоя тишины, сотканного лишь онемением, владевшим ими ещё мгновения назад. Она садится в кресло, листая книгу и предпочитая не смотреть на Эмму сейчас. Свон кладёт руки к груди, как если бы хотела удержать бьющееся и вырывающееся. - Дом принадлежит отцу, - говорит Эмма, едва различимо из-за охрипшего голоса, - но здесь он бывает редко, предпочитая тот, что в другой стороне леса. – Расскажи мне об оборотнях. Регина вздрагивает, но всё ещё не смотрит на Эмму, и та идёт к ней, чтобы опустить на пол и опереться на её колени. - Почему ты думаешь, что я о них знаю? – женщина продолжает перебирать страницу за страницей, а Эмма кладёт свои горячие ладони поверх юбки, но Регина всё равно чувствует, как они горячи, больше она не может думать ни о чём. Эмма молчит, но дикого в ней не стало меньше. Она ждёт, словно притаившийся охотник, и Регина знает, что нужно что-то сказать, но разве теперь время для разговоров? Захлопнув книгу, она с глухим хлопком бросает её куда-то в сторону. И Эмма у её ног замирает, наблюдая за тем, как женщина поднимается, как смотрит сверху вниз, как размыкаются её губы и выдох растекается по ним, словно медовая гуща. Она отходит чуть дальше, чтобы Эмма могла видеть её полностью и поднимает руки, похлопывая пальцами. Она танцует и музыка не нужна ей, чтобы заковать Эмму в цепи. Регина кружится, принимая тени от пляшущего костра. А потом вдруг останавливается и во взгляде её нет прежнего. То другая женщина, та, что суть звериная. Вот сейчас она выведет своих чудовищ наружу и спустит с поводка, а вместо того, спускает юбку, снимает тонкую ткань с плеч, обнажает живот, вздымающийся в такт дыханию, то ли своему, то ли Эммы и продолжает смотреть, как смотрят те, что скрываются в тени. Если Эмма не ведала чувства опасности до этих пор, то теперь смело ступает по краю пропасти, зная, что упадёт и, отдавая себе полный отчёт в действиях, потому что остальное с Регины она снимает сама. Она не целует, только смотрит и даже не смеет касаться руками кожи, чья гладкость ощущается на кончике языка, по-настоящему ещё не знающего её вкуса. Эмма опускает взгляд к плечам, что ласкают тени, то касаясь, то отбегая в никуда. Её взгляд гладит каждый выступ под кожей, а после и пальцы в изнеможении прижимаются к бархатистому и обжигающему, как в расплавленном золоте кончики пальцев тонут в ощущении нежности. Эмма наклоняется, чтобы оставить поцелуй над ключицей, тронуть губами выступающую косточку, задыхается от нахлынувшей волны чувств, уносящей разум далеко за пределы этого миры, вынимающей всё былое из памяти и наполняя её только мгновением, растянутым до вечности. А потом губы находят губы, жаждут и вырывают. Регина целует с горечью и неистовством, словно это всё, что у неё есть сейчас, и всё, что когда-либо будет. От прикосновений из лёгких выбивает воздух и наполняет чем-то раскалённым, густым, и хочется касаться сильнее, глубже, до полного поглощения. Эмма отстраняется, заглядывает в карие глаза, пышущие чернотой, и разворачивается, прислоняясь спиной к животу и груди Регины. Она ощущает её дыхание и движения в такт ему, находит её руки, чтобы обхватить себя ими и провести ладонями до подвздошных костей. Горячие ладони сжимают бёдра, и Эмма медленно покачивается, позволяя волнообразному движению передаться рукам Регины и обратно. Всё приходит в движение, волна следует за волной, кожа, соприкасаясь, выводит дрожь и та перекликается по позвоночнику, охватывает шею, заставляя дрожать. Они танцуют, чередуя поцелуи с выдохами в такт какой-то несуществующей музыке, что если бы и звучала, способна была убить любого, кто оказался бы рядом. Такой силы было то, что выходило из-под прикосновений и из сердец, бьющихся в едином ритме. Они опускаются на раскинутую шкуру перед камином, огонь трещит громче под чужой шёпот и всё исчезает, кроме сладости кожи под языком, тонких пальцев, запутавшихся во влажных волосах, дрожащего живота и рёбер, которые будто бы гудят меж раскрытых обжигающих губ. Волосы Эммы разгоняют дрожь, ссыпаясь по груди Регины, задевая плечи и стекая куда-то под бок, пока рот Эммы блуждает по воспалённой прикосновениями коже, пробует языком. И соль вспенивается на губах, закипает горячей слюной. Эмма чувствует, как нутро распирает, нечто зреет в глубине неё самой, наливается соком, словно розовый бутон, множество бутонов. Она целует дрожащий живот, задевая кожу зубами, и тогда ощущение становится иным, в нём раскрывается больше о дикости, отчаянной до изнеможения, как если бы голод всех зверей мира сосредоточился в ней самой. Свон вдруг поднимается выше, нависая, почти грубо хватая мечущуюся Регину за плечи, заставляя посмотреть себе в глаза. Как если бы была хищником, собирающимся разорвать свою добычу. Чувство – пугающее и очень густое, но такой яростной силы и так подходит тому, что она видит на дне карих глаз. тяжёлое дыхание вырывается из губ, разбиваясь о чужие губы, которые самое время целовать снова и снова, раз за разом. Но Эмма наслаждается этим животным мигом объединения, абсолютом всех чувств, собрались в ней столь стремительно, что теперь для них нет названия. А кожа под пальцами будто плавится, заставляя увязнуть, Эмма растягивает это время между ними, время оголённых чувств, настолько откровенных, что кажущихся низменными, идущими от самой сути порока, что только может быть в человеке, звере. Мучительно медленно она опускается полностью, накрывая тело Регины собой, сминая всю эту обманчивую хрупкость губами. Эмма не закрывает глаза, целуя глубоко и на несколько мгновений замирая, чтобы почувствовать рот Регины, наполнить его своей слюной, своим языком, чтобы стереть само значение слова «поцелуй», оставив лишь первозданное ощущение близости. Регина царапает ей спину, и тогда Эмма понимает, что глухое и утробное рычание исходит от неё, потому что ни стонам, ни выдохам не рассредоточить того безумия, что взрывается в ней и бурлит. И тогда она снова опускается, чтобы пробовать до конца, познавать. Ей не страшно касаться Регины, чья кожа истекает любовью, ей не нужно знать правильно ли она поступает, потому что делает, как хочется и именно это правильно. Язык заполняет впадинки, обводит выступы, гладит кожу, находит раскалённое, чтобы погружаться. Тело Регины вибрирует, исходит чувствами и Эмма пьёт её, словно жаждущий, который знает, что это яд, но продолжает делать глоток за глотком. Внутри Регина горячая, вязкая и терпкая. Эмма сжимает её бёдра, приподнимая и непрестанно касаясь, она слушает рваное дыхание и сбивчивый шёпот, через мгновение стекающий ей в ладонь, которой она накрывает рот женщины, в то время, как она расплавляется у неё на языке. Эмма заходится в агонии ощущений, что волной бьются об неё, схлынув с Регины. Её собственное тело не нуждается в прикосновениях, потому что Регина распахивает рот, погружая её пальцы в обжигающую глубину. Эмма замирает, глядя на Регину и её рот, этого оказывается достаточно, чтобы внутри неё безумие разорвалось мириадами новых звёзд. И тени всё пляшут. Эмма почти в бессилии опускает голову на живот Регины и что-то напевает, пока женщина всё ещё пытается восстановить дыхание. Жар, что скользит между ними, охватывая и поглощая, становится невыносимым, но именно поэтому таким успокаивающим. Ведь неистовство – это то, к чему они привыкают. Огонь в камине гаснет к рассвету. Они говорят странные вещи, которых не могут до конца понять и сами, но слова просто скатываются с языка. А потом снова и снова занимаются любовью, доходя почти до полного безумия, искажая собственные лики, видя друг в друге то зверя, то самого себя. Покидая охотничий домик, они молчат, терзаемые тревогой одной на двоих. Утренний лес кажется ещё более пугающим, чем окутанный ночью, потому что утром видно то, что способна скрыть тьма. Эмма крепко держит Регину за руку, стараясь не оглядываться на шум и хруст веток. Она знает, что нечто следует за ними по пятам, она чувствует чужое присутствие, но не смотрит по сторонам, только на Регину, потому что знает, этого всегда было достаточно. Из леса они выходят с другой стороны, ближе к городу и у черты Регина привлекает Эмму к себе. - Скоро мы должны будем покинуть эти места, - её голос звенит хрипотцой, глаза темнее обычного, а кожа всё ещё хранит прикосновения, Эмма чувствует себя на неё, себя в ней и это выбивает почву из-под ног, - пойдёшь ли ты со мной? - Да, - не медля, не раздумывая, потому что так было задумано с самого начала кем-то очень сильным, самым сильным, потому что только сила могла создать то, что между ними и обуздать. – Я пойду за тобой. - Тогда тебе придётся вынести вечер и ночь без меня, - она оглядывается, а когда поворачивается, выглядит бледнее обычного, шрам кажется глубже и Эмма не выдерживает, она приближается и зажимает его между своих губ, порывисто вдыхая, а когда отстраняется, Регина добавляет, - я расскажу тебе всё, как только мы оставим Бьертан позади. Обещай, что не появишься, пока я не пришлю за тобой. Эмма кивает, а затем прижимает руки Регины ко рту, оставляя несколько поцелуев. После смотрит, как та уходит. Возвращаясь домой в тумане, сошедшем с гор, она вдруг падает на землю от разрывающейся боли в груди. Ладони упираются во влажную землю, дышать становится труднее, будто лёгкие забились от пыли, а потом она слышит или точнее чувствует душераздирающий крик, от которого хочется отслоить кожу от тела или разодрать грудную клетку, потому что только так можно выразить глубину нечеловеческой скорби, сквозящей в этом крике. Эмма выгибается неестественным образом, чтобы посмотреть назад, будто способна разглядеть что-то через туман и то расстояние между ними: - Регина, - шепчет она, оседая на землю полностью и погружаясь во мрак.