Потребность в близости

О том, что у меня действительно появятся дела, я и подумать не мог. В университете внезапно потерялись отчёты за последний месяц, и мне пришлось в срочном порядке их восстанавливать. В воскресенье. В мой законный выходной! А позвонить Моринаге и обо всём рассказать я не догадался. Или мне было слишком стыдно? Не знаю. В любом случае уже четыре, а я только вышел из университета. И иду домой. К нему домой. По дороге я купил свежей выпечки. Я, конечно, безбожно опаздывал, но прийти на обед с пустыми руками было бы слишком некрасиво. Вчера вечером Моринага позвонил мне. Уже второй раз, несмотря на то, что я просил его не звонить! Он переспросил, приду ли я на обед, и я снова согласился. Тецухиро обрадовался так сильно, будто я сообщил, что переезжаю обратно. Мы попрощались, и я уже собирался класть трубку, как услышал тихое и нежное: «Спокойной ночи». На подходе к дому я уже почти бежал: на часах уже начало пятого. Обещанный обед начинал быть похожим на ужин. У двери я остановился, чтобы отдышаться. Спустя минуту, я, с лёгкой дрожью в руках, нажал на звонок. Моринага открыл почти сразу — будто стоял под дверью и ждал, пока я позвоню. Хотя, что-то мне подсказывает, что так всё и было. — Прости! — вырвалось быстрее, чем Тецухиро успел открыть рот. — В университете появились дела, я не заметил как пролетело время, и не додумался позвонить. — Выдохнул, вдохнул и добавил: — Зато я купил булочки в пекарне около университета. Моринага смотрел на меня долго и внимательно (я всё ещё тяжело дышал), а потом отошёл в сторону и рукой пригласил в квартиру. — Спасибо, что пришли, — он грустно улыбнулся (в последнее время он улыбался только так). — Я уже думал, что Вы передумали. Моринага помог мне раздеться (я не просил его об этом!): взял из рук пакет с выпечкой, стянул с плеч рюкзак, аккуратно развернул шарф (он легко улыбнулся, когда заглянул мне в глаза) и помог снять пальто. Я был смущён. Моринага — нет. Впрочем, ничего нового. Пошёл мыть руки, Моринага — на кухню. В ванной я задержался надолго. Сердце билось сильно-сильно (и вовсе не от быстрой ходьбы!), прямо с того момента, как Тецухиро прошёлся своими пальцами по моим, забирая из них пакет с выпечкой. Когда же он снимал с меня шарф, я волновался так сильно, будто он делает со мной что-то неприличное. За это время (а мы не виделись пять дней) я соскучился по нему так сильно, как не скучал никогда раньше. Одиночество, смешанное с неопределённостью, заставляли постоянно думать о Моринаге, не оставляя в голове места для мыслей о других вещах и людях. На кухню я входил с тревогой в сердце и смутой в голове. Моринага возился около стола, накладывая всевозможные блюда во множество разных тарелок и тарелочек, стараясь сделать это как можно более эстетично. На секунду я остановился в дверях, не желая прерывать его, но потом передумал, понимая, что моя остановка может расцениваться двояко. — Садитесь, Семпай, — Тецухиро кивком указал на стул, который можно назвать «моим», потому что на нём всегда сидел только я. — Всё уже готово. — Спасибо, — я благодарно кивнул ему и сел. Непонятное чувство, зародившееся у меня в груди некоторое время назад, разрасталось с новой силой и отступать не собиралось. Палочки не хотели браться в непослушные пальцы, смотреть на Тецухиро опять стало неловко, и я не знал, куда себя деть и как интерпретировать свои чувства. Всё, что происходило сейчас, казалось мне одновременно правильным и не правильным. Воспоминания о многих десятках выходных, что мы провели вместе за этим же столом, едя из этой же посуды, вспыли в моей памяти, как навязчивое напоминание того, что это именно я предпочёл отказаться от всего, что нас связывало, и что именно я этого сделать не смог. От размышлений меня отвлёк Тецухиро, с энтузиазмом накладывающий мне кусочки жареной свинины. По его лицу было заметно, как рад он нашей встрече, но нервозность и некоторая запуганность всё ещё читалась в его движениях. — Скажите, если еда будет холодной. К сожалению, она успела остыть, пока вы шли. Вам стоило предупредить, что вы задержитесь, Семпай, — сказал Моринага с укором, выделив интонацией последнее слово, но я не уловил в нём справедливой, для данного случая, обиды. Зато я заметил, что себе он ничего не положил. — Почему ты ничего не ешь? — Ах, не обращайте внимания. Я поел до вашего прихода. — Точно? — Конечно! — и опять заглянул мне в глаза. С полминуты я смотрел на него, силясь понять, как мне следует вести себя в этой ситуации, но, так ничего и не придумав, принялся за еду. Было вкусно, впрочем, как и всегда, когда за готовку принимался Моринага. Иногда мне казалось, что он просто не в состоянии готовить иначе. Размышления о том, как мы проводили дни раньше, всплывали в моём сознании всё более ярко и уверенно. И я не мог не сравнивать свою прошлую повседневность с повседневностью настоящей. И это сравнение было, ой как не в сторону последней. С каждым съеденным мною кусочком моё настроение от приподнято-взволнованного всё глубже падало в пучины грусти и тоски. Хотелось что-то сделать, но образ этого действия (или результата этого действия) я всё не мог визуализировать в своём сознании. Всё, что всплывало сейчас в моей голове, было воспоминаниями о нашем совместном проживании, и о той тёмной ночи, когда Тецухиро чуть ощутимо сжимал мою руку. Видимо, заметив перепад моего настроения, Моринага сделался взволнованным и, кажется, понял всё по-своему. Он внимательно посмотрел на меня, на мою тарелку, потом опять на меня, и, в конце концов, выдал: — Семпай, Вам не нравится? — Тецухиро сперва потянулся ко мне через стол, но передумал и встал. — Слишком много соли? Или всё-таки еда уже остыла? Тецухиро встал у плиты спиной ко мне, явно собираясь попробовать каждое из блюд, что поставил ко мне на стол. Мой взгляд был прикован к его спине, и она вызывала у меня некоторое желание, которое я не мог интерпретировать сколько-нибудь правильно. Я должен был сказать ему, что дело-то вовсе не в еде, но, по каким-то неведомым мне причинам, не мог выдавить из себя ни звука. Тецухиро уже заканчивал с проверкой всего наготовленного, а у меня руки чесались и ноги не могли сидеть спокойно. Моринага закрывает последнюю крышку. Я пытаюсь успокоить дыхание. Поворачивает голову в мою сторону. Я сжимаю руку в кулак, туда же складывая всё своё мужество. Начинает: «Всё, вроде, в поряд…» Я врезаюсь своей грудью в его спину, и крепко-крепко, обхватив его руки, обнимаю поперёк груди. Выдыхаю. — С… Семпай?.. — Моринага явно шокирован. Не меньше моего. Утыкаюсь лицом промеж его лопаток. — Что Вы делаете, Семпай? — кончиками пальцев он осторожно касается моей руки, боясь, впрочем, применить хоть какое-нибудь усилие. Мотаю головой, не в состоянии вразумительно ответить на вопрос, и лишь сильнее сжимаю его футболку, не боясь порвать или растянуть. Мы простояли так некоторое время. По ощущениям, прошло не больше двух минут. Чувство, евшее меня последнее время, наконец приняло форму. — Семпай? — он продолжает касаться меня. — Можно я повернусь? Нельзя? — Нельзя, — я шептал, потому что боялся говорить громко, но не был уверен в том, что мой шёпот достигал его ушей. — Не поворачивайся. — Ох, хорошо, — постояли ещё с минуту. — Вы тоже скучали, да? Я вот скучал, хах. Возможно, вы хотите остаться здесь сегодня? Заночуете в своей комнате? Обещаю, что ничего не буду делать. Я не ответил. Не ответил не потому, что не хотел отвечать, или потому, что считал его предложение недостойным великолепного меня. Я не ответил потому, что предложенное Моринагой стопроцентно совпадало с моими желаниями. И согласиться было не страшно, но стыдно. Моринага тяжело выдохнул: — Я бы тоже хотел обнять Вас. Почему Вы не разрешаете мне повернуться? — голос звучал взволнованно и нетерпеливо. — Семпай? — Что? — Если мы продолжим так стоять, то всё окончательно остынет. А после очередного подогревания оно уже не будет таким вкусным. — Хорошо. Хорошо, давай есть… Моринага не был глупцом, и даже подобные ситуации предпочитал ещё больше поворачивать в свою сторону. Когда я уже собирался отстраниться (а потому ослабил объятия), он резко развернулся, и прижал меня к себе, на этот раз к груди. А потом крепко схватил за плечи — что не вырваться — и заглянул в лицо. В который раз за сегодня. И зашептал. Страстно и отчаянно: — Я люблю Вас. Люблю Вас не меньше, чем до Вашего ухода. Кажется, люблю даже сильнее. Не представляю свою жизнь без Вас! Здоровые люди так не любят, я спрашивал! Пожалуйста! Пожалуйста, не уходите хотя бы сегодня! Вы не представляете, сколько всего я надумал, пока ждал Вас, пока думал, что Вы передумали и решили окончательно со мной попрощаться. Останьтесь сегодня здесь. Обещаю ничего не делать, если Вы боитесь, что я буду лезть к Вам со всякими «непотребствами». Одно то, что вы будете спать там, за соседней стеной, в своей комнате, будет делать меня очень счастливым! — Моринага, — мой голос, которым совсем недавно я боялся пользоваться, куда-то пропал, оставляя вместо себя лишь чуть слышный шелест. — Ты делаешь мне больно, — плечи под чужими пальцами болели. — Отпусти меня, — хватка ослабла, чужие пальцы дёрнулись и разжались, но тут же спустились вниз, к ладоням, и захватили их в замок. — Семпай? — отчаяние, с которым смотрел на меня Тецухиро, было не поддельным. — Хорошо, — я отвернулся в сторону, в стену. — Хорошо, я останусь сегодня. Моринага тут же просиял, как сиял всякий раз, когда я говорил что-то приятное для него, усадил меня за стол, всунул палочки в руку и поторопился налить чай. Он мельтешил на кухне, делая то одно, то другое, его нервозность была очень заметна. Когда же Тецухиро сел, я заметил, как пальцы его левой руки слегка подрагивают на столе, и то, как он пытался скрыть это, то закрывая правой рукой, то норовя спрятать под стол. — Неужели я довёл тебя до нервных судорог? — если это так, то это совсем даже не весело. И если это так, то чувства, испытанные мной, и рядом не стоят с тем, что испытал Моринага за время нашего «совместного непроживания». — Нет, что Вы! — воскликнул он (не очень убедительно!) — Просто, я очень обрадовался и перевозбудился из-за Вашего согласия. — Хорошо, если так…

***

Обед, плавно перетёкший в ужин, так же плавно перетекал в вечернее чаепитие. И каждому из нас было спокойно, пока он не думал о том, что этой ночью мы наконец-то будем спать в одной квартире. В нашей квартире.