Forgive me for being so

Нет больше никого. Слепая вера в лучшее, так наивно засевшая в подкорке, усугубилась, и проросла сквозь ветвистые нервы, мешая противопоставить наивному желанию чужие ожидания верного и правильного. Нудного, но понятного, должным образом реализованного еще через одну ячейку социума. Тэхен чувствует себя этой ограниченной в жизненных мотивах, ячейкой- шестигранным пазлом. Взволившим себе слабость растечься лужей по инородному пространству, за что получившим очередью дробящих, непонимающих или навеянных запретами ударов. Как себя выключить? А осознание реальности так и не приходит. Сна ни в одном глазу, но воспаленные сыростью веки, многократно груже плавленых свинцовых балок. И мысли. Чугунными, тонными тучами роятся меж надломных выходов из головы, новыми потоками грязной, не из-за цвета, соли. Среди минующей ночи, в непонятках очухиваться, обжимающим ледяное напольное покрытие - привычка, данная в единственное пользование ощущений. Злая память, дарующая воспоминаниям возможность, заполонить собой видимое и осязаемое пространство, внутривенных потребностей недавнего, но уже прошлого — так мешает понять, а было ли вообще что-то? И это что-то — не пьяный угар, разыгранный в порыве горячки. Хочется выдрать из груди щепки, проковырявшие живое до гадких подтеков. Перестать задыхаться от ненависти и злости на себя самого, забывшись в последних дымных завесах, тупящих чувства. Перед глазами сцены, как отрывки бюджетного фильма, развращающего очередную, каленую им же, молодежь. Куда гаже? Намджун простаивает должно у двери в задрапированную глухим плачем комнату, но говорит изредка, как и всегда, и уже не скорбно, оставив глумящийся пафос отцу, а подрезающую жалость матери. Все — глупая потеря, которой бесстарательно не веришь, ровно потому, как чувство невнятной неверности, держалось особническим столпом целых восемнадцать прожитого. Буйство чужого, необходимого смеха под коркой мозговой атрофированности лечит, изредка забывая казаться ненатуральным и самовызванным. Тэхен сходит с ума от этого. Первые часы отхождения с дороги проторенного предыдущей жизнью пути, случаются бессознательно, просто оттого, что сбор в школу занимает не двадцать минут привычности и даже не час, зачастую, невозможного. И какой смысл идти, будучи проебавшим уже половину из поставленных предметов на сегодня? Правильно, никакого; при принятии безропотного и однозначного проигрыша суке-жизни, породившей любовь и мораль в одном мире, якобы одновременно, но наверняка с лестной задержкой и фатальным опозданием. Ни сегодня, ни завтра, никогда нельзя этого делать: открывать противоречащее общественному сознанию. Как и забывать о плевом для остальных предательстве. Гниль, лезущая массовым помешательством, потопит все животворящее в высшем световом положении редких избранных. Дорога избравшим тропы, заведомо запретного, недальновидного признания — низы бесправедных грешников, поступившихся легальной любовью. Выбить крепленую спесь, спасая клокочущие ленивой дремотой души — это их верховная цель. Да уж, святости затраханным морально личностям, выложившим себе красную дорогу на углях к звездам, которые горят предсмертным пламенем, оставшихся позади недостойных — не занимать. Даром пройтись по общенеканонному; так же лучше для общества, так, и только после искоренения неверности, мир вздохнет спокойно, обозначая хрипом униженных, новый рассвет цивилизационного общества. Ха-ха. Морального дна нет. Ниже пасть всегда можно, открутив отходный люк на дне выгребной ямы, и проваливаясь до зловонных глубин Марианской впадины, полноправного бросового смысла. Нового смысла, дарованного при отнятии. Тэхен и хочет, и нет. Но больше — да. Пускай, пускай все твердят о будущем; великом, прекрасном и достойном собственной семейной традиции, как в лучших жанрах мексиканских боевиков, где сын превосходит отца с вольных подачек прекрасного случая, дарованного свыше. Он проиграл. Но возможность унизить не только собственные порывы мелодичными вставками испоганенности, греет до пламенных взоров исподтишка. Выход? Найден. Придется жертвовать собой во всех смысловых нагрузках испорченности, доводя до абсолюта, возведенную в степень, блажь недостойного. Это даже не месть окружению, а прежде всего, запоздалый протест самому себе, вынужденно впихнутый, посредством предательства родственного. Отец каждый раз при встрече выносит свои вердикты сложившегося, давясь хлюпающей под языком желчью. Тэхен получился мерзким сыном. Забыться хочется неимоверно, протопив все естество. Юнги. Опять к нему? Нет. Просто дальше, глубже еще. Куда же? Вниз. Тэхен спит, видя эти нечитаемые фразы в глазах, изодранные чужие и свои руки. Прощупывает шрамы. И отключает, наконец-то чувство жалости организма. Две недели, за которые школа отлетает в такие, заведомо недоходимые дали, что даже добраться до покоящегося на столе учебника - непосильный, внеплановый труд, преисполненный непониманием. Зачем старания даны этому никчемному разуму? Глуши, глуши из всей дури в собственной неправильной башке! Экзамен. Зачем? Куда идти, если мне это не нужно? Второй. Опять проебал. Мама снова плачет. Намджун стоит около двери — молчит. —Тэхен, что ты будешь делать дальше? —А, мам, да… я уже собрал вещи. Завтра… Женщина тонко всхлипывает, дрожит голосом всех осенних листьев и натянутых струн. Кидается на шею, хватая теплыми ладонями лицо своего сына, и рыдает тому в глаза крупными каплями. А Тэхен уже не понимает смысл этой жидкости, выжимаемой из светло-карих кристаллов, ах, да, она блестит — красиво. Свои собственные веки отсырели настолько, что карамельная радужка глаз поблекла тонов на пять, заволоклась, в соответствии с днями, проведенными в полном забытьи. У Тэхена серо-желтые пятные проблески оседают от яркого света, и мутно бликуют на посеревшей тонкой оболочке, прогоркшего жженого сахара подле зрачка. Бледные щеки, ужатые и впавшие до точености крыльев острых скул, непроизвольная анорексичная сутулость, под глазом все еще разливается топь еле фиолетового и золотого. И дыра в груди зияет без крови. Глубоководные высказывания лезут из черепной коробки стадом, и, минуя ротовую полость, сглатываются безмолвием. Не этим людям его слушать. Стервозные метания меж воздвигнутыми порядками, тем, что правильно, а где болезнь — в прошлом. Он осознает и знает, где. В бесконтрольном, неподвластном, ином. Пускай все самотеком, и с обрыва. Хочется почему-то жить. Однозначно перечеркнув курсивные словесные потоки, затекшие в неподготовленные к тому, уши. Развал предвещает начало? Явно нет. Сейчас он - сопутствие самовызванной смерти. Тэхен впопыхах лавирует меж пестрящих интернетных закладок, и раздувает ноздри в порыве выдуть из жизни секундный неизвестный страх. Шлепает, остервенело по клавиатуре, сдирая последние сомнения, как мозоли на пальцах, ломает слабость, как и облупливает под нажимом тонкие, нестриженые ногти. Контакт. Еще один. Это не тот. Друг Юнги. Так. Кореш, значит. Не он. Кто это? Стоит ли впихивать все естество без остатка в продолбленный завуалированным счастьем, тоннель? Да, так хотя бы быстрее, нежели каждодневное надрывное рытье собственной могилы, без грамма спасительного на этой стадии света и иллюзорной вечности, теплящейся огоньком впереди. Ну, уж нет, все это будет. Пускай и таким варварским способом. Каменный обвал, отрезающий сознание от мира — резкая черта, которую не переступит идеализированное прошлое, банально от брезгливого настроя даже. Тэхен все рассчитал. К Чонгуку он, заламывая пальцы и кусая прогоркшие, ссохшиеся губы, не попрется вползь второй раз, а пока внезапный ярый пыл, очевидно, вырывает все сомнения — следует действовать. Есть вариант проебаться еще круче, однако псевдо-маралистически спасти остатки раздолбайски-прежнего себя, хоть чем-то, зацепив предыдущую ипостась, ее маленький скользкий клочок сжать в ослабшем кулаке, прикладывая к сердечной мышце и заставляя ту по памяти биться с прежним не надломным темпом. Диалоговая переписка проста, как самый штамповый узел на шнурках тертых кед. «я от шуги, два за сколько?» «23 улица в шесть сорок, двадцать пять, как обычно» «я с сумкой буду» «ок, красная кепка» Мытарства по новой. — Намджун, подвезешь?— тон со скользящей усмешкой, готовой вывернуть челюсть при обнаружении. — Тебя к Юнги?— ответный взгляд — Нет, в другую жизнь.