Hassliebe

— Голда Меир [1] как-то сказала фразу, которая, позволю заметить, снискала прямо-таки звездную славу на территории Израиля: «Наша судьба не может быть и не будет определена другими». И знаете, что? Мне бы очень хотелось в это верить… — Но вы, однако, не верили? — До войны, будучи еще амбициозным подростком, я постоянно держал эти слова в голове. Они были для меня чем-то вроде жизненного кредо, но ничто, как известно, не вечно. Кредо погибло, забрав силу моего духа в тот печально известный день тридцать девятого года, когда отряд эсэсовских охотников на евреев разнес по кирпичикам варшавское общежитие, в котором я проживал с земляками. Они хладнокровно взорвали его, не думая о том, что убивают детей, стариков и женщин. Волей случая лишь мне удалось спастись. Об этом инциденте несколько дней трубили местные газеты, пока эсэсовцы не добрались до издательского дома и не уничтожили его. Никому не давали открыть рта. Любой несогласный с политикой Гитлера рисковал жизнью больше евреев. — В то время трудно было сохранить веру в независимую от других жизнь, не так ли? — Именно так. Вера утратилась в тот момент, когда я пришел в сознание. Медленно и мучительно поднял веки, беспомощно застонав от жуткой пульсирующей боли в голове. Кромешная темнота заполняла каждый уголок пространства. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять, где я нахожусь. Вагон. Его железные колеса с знакомым всем путешественникам стуком неслись по рельсам, стремительно отдаляя меня от дома. По обонянию ударило жуткое зловоние потных человеческих тел. Было настолько жарко, что я взмок до ниточки. Услышав всхлипы и стоны, я понял, что нахожусь в вагоне не один. Кто-то неожиданно коснулся меня рукой, и я испугано дернул плечом. «Кто здесь?» Я понятия не имел, что происходит. Мне еле-еле удалось открыть рот, каждый сантиметр тела ныл от боли. «Тише, — над головой прозвучал мужской голос. — Успокойтесь, я помогу вам сесть». Неизвестный взял меня за руки и, подтянув к себе, медленно поволок по полу, пока я не коснулся спиной нагретых солнцем деревянных стен вагона. Как же было жарко… словно меня засунули в чугунный котел, висящий над костром. От нехватки свежего воздуха в горле застрял ком, и я начал надрывно отхаркиваться, пока не почувствовал болезненное головокружение. Я снова едва не потерял сознание; прислонился затылком к стене и попытался выровнять дыхание. Из носа медленно потекла кровь. От этого металлического привкуса на губах желудок скрутило, а тошнота подступила к горлу. Кто-то из соседей по вагону вложил мне в руку платок. «Где я?» — окровавленные губы с трудом шевелились. Невидимый помощник опустился рядом со мной, пыхтя от духоты и зловония. «Хороший вопрос, парень. Я в таком же положении, как и ты». «Что происходит?» — спросил я, морщась от боли. Источник моих мучений находился на голове. Трясущимися руками я попытался нащупать его, пока пальцы не коснулись кровоточащей раны прямо над виском. Она была настолько большой, что я мог потерять слишком много крови. Жизненно необходимая жидкость, не переставая, вытекала из раны, и от этого беспощадная боль пульсацией расходилась по всей голове. Я начал мечтать о смерти, только бы прекратились мучения. Это было невыносимо. «Хотел бы я знать, что происходит», — кто-то по правую сторону от меня вдруг подал голос. «Кажется, нас везут на расстрел», — к разговору подключился еще один. Мой помощник, сидевший рядом, истерично усмехнулся. «Для расстрела необязательно нас куда-то везти». Я на мгновение зажмурился, не зная, куда деться от мучений, и подтянул колени к груди. «Черт, как жарко, — застонал я, тяжело глотая воздух. — Как больно…». «Я тебя понимаю, парень, — отозвался помощник. — Эти ублюдки сломали мне три ребра, затаскивая в вагон. Поезд едет уже вторые сутки, не останавливается». Эти слова моментально загнали меня в тупик. Я замер на некоторое время, позабыв о боли и духоте. «Я был в отключке два дня?» — в шоке подумал тогда, и вдруг до меня дошло, что, возможно, моих родителей уже нет в живых. Боль уколола с большей силой. В душе разразилась паника. Горькое чувство вины проникло в самое сердце. Если их убили, то это всё моя вина, они оказались в таком положении из-за меня. Следующие несколько минут я задавал себе один и тот же вопрос, уперевшись невидящим взглядом в темноту: «Живы или нет?». Мысли с каждой секундой сгущались в густую кашу, я терялся в догадках. Хотелось закричать на весь вагон, только бы узнать, что сделали с моей семьёй. «Нет-нет-нет-нет», — еле слышно шептал себе под нос. «Как тебя зовут?» — поток паники в голове прервал голос помощника. Я выдержал недолгую паузу. В тот момент говорить было трудно. Представляя перед глазами матушкино лицо, я тихо ответил: «Бруно». «Ты немец?» — озадаченно спросил незнакомец с другой стороны. «Нет». «Почему у тебя такое имя?» «Потому что… — я вдруг замолк, потеряв мысль. В тот момент я наконец-то смог признаться сам себе, понял, что стал терять свою личность, хороня ее под другим именем, фамилией и образом. Я стал забывать, кем являлся с рождения, и это висело огромным камнем на душе. — Я Чарльз. Просто Чарльз… — тихо выдохнул я». «Приятно познакомиться, Чарли, — помощник легонько похлопал меня по плечу. — Я Билли». «Взаимно». И тут я вдруг почувствовал странную прохладу по всему телу. Мои мышцы ослабли, голова съехала набок, приземлившись на плечо Билли, губы плотно сжались. Я словно начал стремительно проваливаться в бездонную пропасть, отстраняясь от внешнего мира всё дальше и дальше. «Чарли? С тобой всё в порядке? Ты живой?» — обеспокоенный голос нового знакомого звучал приглушенно, словно меня окунули в таз с водой. Веки потяжелели и, закрыв глаза, я потерял сознание. — Как долго вы пробыли без сознания? — Не знаю, но мне показалось, что не прошло и минуты. Оглушительные хлопки автоматных очередей прозвучали так ясно и неожиданно, что сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Именно так я и пришел в сознание. В ту же минуту глаза ослепил яркий солнечный свет. Щурясь, я поднял голову и уставился на открытые вагонные ворота. Внутрь заскочили немецкие солдаты. Меня накрыла новая волна паники. Они начали орать что-то неразборчивое, размахивая автоматами, и я понял, что скоро встречусь со смертью. Я с трудом встал на трясущихся ногах и, прижавшись к стене, поднял перед собой руки. Я понятия не имел, что меня ждало, и готовился лишь к горькой и мучительной смерти. И поверьте, мой дорогой друг, она бы была уж точно наименьшим злом в моей жизни… Здоровый эсэсовец подлетел ко мне со словами «тупой жид!» и, схватив меня за грудки, вышвырнул из вагона. Я полетел на землю и приземлился головой на бетонную плиту. Боль ударила с такой силой, что я заорал во всё горло, пока один из солдат резким размахом не ударил меня тяжелым ботинком в грудь. Крик застрял где-то внутри, я с огромным трудом сдержал подступившую к горлу тошноту; зажал одной рукой рот, а второй разрывающую голову рану. — Вы тогда поняли, куда вас привезли? — Не сразу. Мне понадобилось какое-то время, чтобы осознать. Тем не менее, там, лежа на земле, я безнадежно молился. Просил богов, чтобы они избавили меня от этих мук. Мне хотелось взреветь от ужаса, который я тогда испытывал, но останавливал тот факт, что вокруг было с десяток эсэсовских солдат. Повсюду маячили вооруженные мужики в кителях, увешанных нацистскими знаками. Что может быть хуже? Этого было более чем предостаточно, чтобы заткнуть себе рот и помалкивать до тех пор, пока до меня не дошла бы очередь. К тому же, их бесконечные крики дезориентировали. Я совсем не понимал, где нахожусь. Из вагона начали вышвыривать других людей. Среди них было пятеро молодых ребят, две женщины лет сорока и девочка-подросток. Одну из женщин эсэсовец схватил за волосы и швырнул в лужу. Она оказалась достаточно глубокой, бедняжка чуть не захлебнулась в грязи и собственных слезах. Девочка-подросток кинулась к ней с криками «Мама! Мамочка!». «töte die Ratte [2]», — услышал я со стороны. Стоящий рядом со мной солдат ядовито улыбнулся. Его рука потянулась к кобуре на поясе, и я понял, что сейчас произойдет. «Господи, вы же не серьезно? Она еще ребенок!» — воскликнул лежащий напротив меня парень. Я по голосу сразу узнал в этом темноволосом парне с большими карими глазами своего помощника Билли. Он осмелился схватить солдата-палача за низ брюк и тут же получил тяжелым сапогом по лицу. Кровь брызнула на землю; парень застонал, прижимая ладони ко рту. «Пожалуйста!» — взвыла женщина, прижав к себе девочку. Солдат достал из кобуры револьвер. Прозвучал щелчок механизма. Он вытянул руку, с удовольствием прицеливаясь. Я испытал очередной шок. — Неужели эсэсовец убил ребенка? — Они занимались этим изо дня в день. Подобны цепным псам, они выполняли священный долг, предписанный им «славной» службой. В этом и был смысл, понимаете? Если, конечно, вы не чистокровный ариец. — Что произошло потом? — Я не знаю, как это вышло, но… Я словно стал не я; приподнялся на локтях, позабыв о жуткой боли, страхе, ужасе, и сказал, взглянув на немца: «Зачем это делать? Что с того, что ты убьешь ребенка? Не надо, она еще молода. Не делай этого». На лице палача медленно расползлась та же зловещая улыбка, от возбуждения заскрипели зубы. Он слышал меня, но игнорировал. Так действовали нацисты: выбрать цель и ни за что не отступать. Все как один, зомбированные роботы-убийцы, они шли до последнего, верные своему кодексу и своему вождю. «Не делай этого. Это ни к чему. Она еще маленькая», — безнадежно повторял я тихим умоляющим голосом, и даже не заметил, как протянул к солдату руку. Харкающий кровью Билли посмотрел на меня и медленно помотал головой, давая понять, что я совершаю ошибку. Кто-то схватил меня сзади за воротник и рывком поставил на ноги. Ослабевшие колени подогнулись, я едва удержал равновесие. Солдаты начали хватать моих соседей по вагону и толкать с криками: «А ну пошли, вонючие мрази! Вперед, цуганги [3]!». Резкое головокружение сделало картинку перед глазами расплывчатой. Я тряхнул головой, и всё стало нормально, но зато усилилась боль. Рана над виском беспощадно нарывала, сводя с ума. Меня толкнули в грудь, заставляя идти вперед, и я обернулся. То, что я испытал в тот момент, трудно назвать просто изумлением, скорее, шок. Сработай в тот момент эффект Рапида [4], и любой мог бы в деталях рассмотреть выражение моего лица: мертвенная бледнота, испуганные глаза навыкат, открытый рот. Волосы на загривке встали дыбом от увиденного. За высоким забором из толстой колючей проволоки, изрядно искрящей от высокого напряжения, пролегало зеленое поле, усыпанное цветами разных оттенков, а за ним — вытянутое четырехэтажное здание из черного кирпича, по бокам которого возвышались наблюдательные башни с прожекторами. Такого контраста я еще никогда не видел. Природная гармония и нетронутая эсэсовской «цивилизацией» красота граничили с абсолютным мраком. Настоящая дорога в ад райскими путями. По мере того, как нас колонной вели по асфальтированной тропе к зданию, мой шок сменялся на что-то неоднозначное. Это чувство подняло во мне настоящую бурю из смеси различных эмоций. Страх скользкой змеей медленно полз по позвоночнику, заставляя волоски на теле вставать дыбом, а я не понимал, стоит ли мне сразу попрощаться с жизнью или приготовиться к тому, что гораздо хуже смерти. Я смотрел на стены высоких башен, проросших плотным мхом, и осознавал так же четко, как то, что могу умереть здесь в любой момент, что там происходит что-то ужасное. Туда-то нас и вели. Прозвучал злорадный солдатский смех позади нашей колонны, затем раздался внезапный выстрел. Кто-то из женщин закричал во весь голос. Еще выстрел. Я резко остановился, оглянувшись. Еще выстрел. «А ну пошел, мерзкий урод!» — тут же закричал идущий впереди эсэсовец, но я уже не слышал его. Мои колени задрожали от того, что я увидел: девочка-подросток неподвижно лежала в луже, раскинув руки и ноги, а рядом с ней тела двух женщин. Серая вода окрасилась в темный багровый цвет. Тогда меня стошнило прямо на асфальт; согнувшись пополам, я избавился от остатков того, что еще оставалось в желудке. «Ах ты ублюдок!» — меня схватили за ворот рубашки, и со всей силы ударили прикладом по лицу. Потеряв равновесие, я рухнул прямо в цветы. Эсэсовец не дал возможности отдышаться. Он подлетел ко мне и одним резким рывком поднял на ноги, так, что наши лица были примерно на одном уровне. Его зубы заскрипели от злости. «Ты что из себя возомнил, кусок говна?! — заорал он так, что его слюни брызнули мне в лицо. — Я сказал идти, значит, ты пойдешь!». «Кончай жида!» — прокричал его напарник. «О нет, — оскалился эсэсовец. — Я из этого прославившегося еще выбью всё дерьмо! Он у меня пожалеет, что на свет появился!» — Прославившийся? Почему он вас так назвал? — В тот момент я совершенно ничего не понимал. Настолько иссякли силы, что я чувствовал себя грязной тряпкой в руках нациста. Единственное, что я мог, это смотреть в его бешеные глаза и помалкивать. Мое тело словно парализовало, я совершенно не мог шевелиться, и почти привык к той адской боли, что испытывал. Кажется, если бы меня еще раз ударили по голове, я бы сразу умер. Каким-то образом этот обезумевший нацист сумел взять себя в руки. Выражение его лица не изменилось, он всё еще был зол, но всё-таки отпустил меня, толкнув на асфальтную тропу, и колонна снова двинулась к зданию. Как бы мне ни было плохо, я понимал, что впредь нужно помалкивать и делать то, что прикажут. И сейчас мне кажется, что приказов в моей жизни было больше, чем у всех египетских рабов вместе взятых… Мы подошли к зданию, высокие железные ворота сразу отворили. У входа нас встретили несколько солдат (судя по всему, охрана). Ведущие нас эсэсовцы передали им какие-то бумаги и, обменявшись с ними парой слов, завели нас внутрь. Напуганный взгляд тут же пробежал по территории. Мы попали как бы во внутренний дворик. Посередине был разбит небольшой фонтан, вокруг стояли кованые скамейки, цвели различные цветы, а уже с аккуратного заасфальтированного двора мы попали на обширную территорию, местами засыпанную щебенкой. И тут я оказался в мире, далеком от человеческого восприятия. В мире, в котором правили нацисты, и их правила могли повергнуть в шок любого нормального человека. Понимаете, так не должно было быть, но так было. В этом и заключается трагедия человечества. Полукругом располагались бараки, сложенные из старых серых досок. На каждом можно было увидеть табличку «блок №3», «блок №5», «блок №7». Взгляд остановился на людях — женщины, мужчины, пожилые люди и местами даже дети. Они, грязные и исхудавшие, беспрекословно выполняли приказы эсэсовских солдат-надзирателей. Одни что-то строили, другие возили на тележках мусор, третьи таскали тяжелые камни, а четвертые зачем-то копали землю голыми руками. Трудно было не заметить разницу между классами этого места: выглаженные чистые кителя и натертые до блеска ботинки у немцев, потрепанные безразмерные штаны и рубашки из тонкого хлопка, больше похожие на старые пижамные костюмы, у заключенных. Контраст резал по глазам. Всё это было похоже на тюрьму, и первое, о чём я подумал, что, возможно, нацистам нужны рабочие. Много рабочих. Я тогда не осознавал, насколько мои предположения были далеки от реальности… «Быстро сюда, вы, куча дерьма!» — впереди идущий нас солдат махнул рукой и двинулся в сторону блока номер три. Все беспрекословно повиновались, но это не останавливало шагающих позади колонны солдат толкать и бить пленных. «Иду-иду!» — услышал я нервный голос Билли. «Иди-иди, ебаный урод!» — выругался один из эсэсовцев. «Слышь, Аппельт, на этот раз цуганги нам достались языкастые!» «И это хорошо, мой друг! Будет весело. Скоро этот вонючий мордоворот будет ссаться при виде нас!» «Готов поспорить, и дня не протянут». «Да к вечеру уже закапывать друг друга будут!» Слыша диалог двух нацистов, я почувствовал, как по спине пробежал леденящий душу холод. Я на мгновение опустил веки и выдохнул, дрожа всем телом. У этих солдат были на нас особые планы, а самое худшее то, что мы могли лишь молиться о легкой смерти. Пока нас вели к третьему блоку, я обратил внимание на форму солдат, и меня удивила одна деталь. Знаете, порой для того, чтобы выжить в то время, приходилось запоминать вещи, которые тебе были неприятны. Вот мне и приходилось запоминать особенности эсэсовской формы, по погонам и петлицам которой я легко мог отличить звания военных: рядового от унтер-офицера, унтер-офицера от офицера и офицера от генерала. Но звания надзирателей того ужасного места стали для меня загадкой. Абсолютно на всех кителях солдат маячили петлицы с незнакомым мне изображением. Вернее, изображение мне было знакомо — череп со скрещенными костями, — но я не мог понять, что означает этот рисунок. «Может, это какое-нибудь специальное подразделение СС? — подумал я тогда. — Боже, наверняка Геббельс и Гитлер опять что-то задумали». Поток мыслей оборвал резкий толчок в спину. «Какого хрена ты встал у порога?! Не стесняйся, заходи!» — воскликнул солдат. Я шагнул в третий блок и огляделся. Не стоило ожидать от нацистов, взявших тебя в плен, что-то кроме дырявых стен барака, сырой земли под ногами и старых деревянных кроватей в три яруса вдоль стен. «А теперь, куча мяса, слушаем меня внимательно и запоминаем! — шагающий всё это время впереди колонны солдат повернулся к нам лицом. — Время знакомится. Я Хайнц Гернер, ваш блокфюррер [5]! Отныне вы будете находиться здесь под моим личным контролем и контролем моих коллег. Никаких вопросов, никаких возражений! Если кто-то из вас предпримет попытку к бегству, то знайте, что в живых не останется никто! Я лично буду выбивать из вас дерьмо. Ваши вонючие шкуры в моих руках!» Нацист закончил речь и снял с головы фуражку. Напряженная тишина длилась с минуту. Каждый из пленных был в абсолютном шоке. Чтобы переварить эту информацию, понадобилось время. Сначала я даже подумал, что всё, что сказал немец, мне послышалось. Он медленно осмотрел каждого из нас, будто желал понять, все ли усвоили его слова. Когда взгляд нациста остановился на мне, его руки сжались в кулаки. «Особых гостей ждет особый приём», — с удовольствием проговорил он. Я чуть было не открыл рот, чтобы заговорить, но стоящий рядом Билли вовремя толкнул меня плечом. Он как будто наперед предвидел, что я захочу задать этот мучающий меня вопрос: «Почему я особый? Почему прославившийся?». Задай я хоть один вопрос, меня бы сразу убили. — Но что это значило? Вам не объяснили? — Конечно же нет. Эти люди ничего объяснять и не собирались. Они просто с удовольствием выполняли свою работу. — Но потом, однако, вы всё поняли? — Да, но об этом я расскажу чуть позже. Как только Хайнц Гернер оставил нас один на один с остальными солдатами, пообещав быстро вернуться, нас вывели на улицу и поставили в ряд перед блоком, да так, что все начали оглядываться и наблюдать. Один из солдат приказал нам раздеться, что, естественно, ввело всех в ступор. Он повторил ещё раз, потом второй, но никто так и не пошевелился с места. Я дрожал всем телом, но раздеваться на людях не собирался. Тогда солдаты взяли палки и начали нас избивать. Без разбора. Они со всей силы размахивали палками и хохотали как сумасшедшие. Кровавые полосы, оставленные от ударов, горели до боли. Стиснув зубы, я закрыл руками голову, чтобы не попало по ране у виска, и свернулся в позе эмбриона. Только так я мог защищаться. В конце концов, один из пленников заорал от боли и согласился раздеться. Тогда солдаты бросили палки и стали ждать исполнения приказа. Я последний из парней, кому удалось подняться на ноги. Трясущимися руками принялся расстегивать рубашку, затем медленно снял штаны. Вокруг собрались эсэсовцы. Они хохотали и хлопали в ладоши, но этого было недостаточно. Солдаты приказали раздеться догола — снять буквально всю одежду и положить перед собой. Не думаю, что нужно объяснять, почему нам пришлось это сделать. К этому времени вернулся блокфюррер, а в руках у него была коробка. Увидев нас, стоящих без одежды, избитых и окровавленных от многочисленных ран, он начал хохотать, словно попал на цирковое шоу. Хохотали все, кроме пленных. Испытав чувство унижения, я захотел, чтобы меня, наконец, лишили этой никчемной жизни. «День обещает быть интересным, господа! — еле успокоившись, воскликнул Гернер и бросил перед нами коробку. — Здесь ваша новая одежда!» Не выдержав, Билли бросился к коробке, но бедняга тут же получил сапогом в грудь, и плашмя упав на землю, застонал от боли. «Ты куда-то собрался?» — театрально спросил один из эсэсовцев. «Вас что, мамаши не учили, что прежде, чем надевать чистое, нужно мыться? — с издевкой заговорил Гернер. — Неужели вы, евреи, настолько свиньи?» «Гаузер, тащи шланг! Сейчас веселуха начнется!» — заорал один из солдат. В ту же минуту немцы протянули к блоку длинный шланг, один из тех, которыми обычно пользовалась пожарная служба. Я взглянул на него и понял, что сейчас нас будут «мыть». Что и произошло… под дикий ор и хохот нацистских солдат. Когда солдаты выпустили в нас чуть ли не кубометр ледяной жидкости, я был готов выплюнуть легкие и сердце. Не удержал равновесие, и мне показалось, что я сделал кувырок, после чего приземлился на землю той стороной головы, на которой нарывала кровоточащая рана. Не знаю, каким образом мне удалось оставаться в сознании, но когда поток воды перекрыли, я почти сразу поднялся на ноги, дрожа всем телом. «Вот теперь можете одеться!» — улыбнувшись, сказал Гернер. Билли первым подполз к коробке и достал уже знакомую хлопковую пижаму, которую носили все пленные. Я стоял, дрожа всем телом, и не мог пошевелиться. Сердце колотилось в груди так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет наружу. Я чувствовал, как кровь струйками вытекает из раны на голове, стекая по виску, шее и груди. В глазах то и дело темнело. Я легонько встряхивал головой, дабы вернуть себе нормальное зрение. — Никто из эсэсовцев не замечал, что вам было настолько плохо? Как я понимаю, их задачей было как можно дольше над вами издеваться? — Именно такую задачу они себе и поставили, но никого из них не волновали мучения арестантов. Умрешь ты раньше или позже — всё равно. — Что произошло потом? Они оставили вас в покое хоть на минуту? — Этот так называемый «покой» длился ровно столько, сколько мы натягивали на себя пижамы. Тем временем солдаты беседовали между собой и смеялись над нами. Билли подал мне штаны и рубашку, после того, как сумел одеться сам. Я благодарен ему за всё, что он для меня сделал. Как только мы оделись, на глаза попались нашивки на рукавах. Винкеля [6], почти у всех разных цветов. У одного из мужчин был нашит красный треугольник, у двух других они были лиловыми, а у меня, Билли и еще троих парней по два синих, образовывающих на плече шестиконечную звезду Давида, наш, еврейский символ… «Так, развлечения на пока закончены, господа! — Гернер обратился ко всем собравшимся вокруг солдатам, а потом повернулся к нам с таким выражением лица, будто смотрел на мусор. — Командофюреры [7], передаю вам эту кучу дерьма. До вечера они должны быть готовы! Вернётся герр Леншерр, и они пройдут обряд инициации!» В этот момент мы с Билли переглянулись. В глазах у нас читалась безнадежность. «Обряд инициации», — подумал я про себя и на миг прикрыл глаза. «Что происходит?» — тут же мысль. Колени вдруг снова подогнулись, и я чуть было не рухнул на землю, но вовремя смог удержаться. Организм еле выдерживал. «Еще немного и всё», — и эта мысль каким-то образом успокаивала. В самом деле, я бы мог легко принять смерть, но что-то сдерживало. Что-то на дне моего раненного духа говорило, кричало, чтобы я не смел сдаваться. Я и не сдался. Держался до последнего, как мог… Гернер покинул территорию, и за нас взялись три эсэсовца. Они палками погнали нас за седьмой блок, словно стадо измученных коров. Там вручили каждому по тележке и приказали очистить территорию от больших камней. Я не совсем понимал логику этой работы, но предположил, что всё это было лишь для того, чтобы выжать из нас остатки здравомыслия. Командофюреры справлялись со своей работой на ура. Уже спустя час такой работы я почувствовал жуткую жажду. Во рту пересохло настолько, что было трудно глотать воздух. Пот струился по телу, каждая мышца была напряжена до предела. Как только нам удалось очистить территорию от камней, эсэсовцы приказали выкопать по яме в три метра и закопать все собранные в кучу камни. Я готов был взреветь от горечи и злости, но прекрасно понимал, что из этого могло выйти. Один из пленных неожиданно рухнул на землю, словно мешок с картошкой, и его тут же начали с удовольствием запинывать ногами. Он кричал и стонал, его тело было слишком слабым, израненным. Единственное, что мог этот бедняга, так это свернуться в комок и закрыть голову руками. Солдаты били по нему как по футбольному мячу, отпускали бессмысленные шуточки, которые вряд ли бы понял нормальный человек. На какое-то время они оставили беднягу в покое, закурили сигареты и отошли в сторону. Пока они общались между собой в сторонке, Билли подошел к пареньку. Он попытался поднять его, но измученный и израненный бедолага продолжал стонать и вскоре завыл, как обезумевший. Тогда я подошел к Билли, и мы вдвоем поставили беднягу на ноги. В тот момент он был похож на пациента психиатрической клиники, нежели на арестанта. Билли подвел его к наполовину выкопанной яме и начал выкапывать еще одну. Я помог пареньку опуститься на колени и копать, но он едва мог шевелить руками. К этому времени эсэсовцы докурили сигареты и снова взяли нас под контроль. Прошел час. Нам с огромным трудом удалось выполнить приказ надзирателей, но от этого приказы не закончились. Нас отвели к блоку номер восемь. Там старики и молодые парни строили еще один барак, и нашей задачей было таскать из восьмого блока доски и гвозди. Прошел час, два, три, и люди, не выдерживая напряжения, начали падать замертво, словно мухи. Никому и никогда я бы не пожелал это увидеть. С каждым разом у меня разрывалось сердце от горечи и боли, тело захватила такая дрожь, что из намозоленных до крови рук выпадали предметы. До вечера нам, оставшимся в живых, с горем пополам удалось построить небольшой барак, на который сразу повесили табличку с надписью «блок №9». К тому времени вернулся Гернер. Нас выстроили в ряд, и он прошелся вдоль колонны с изучающим выражением лица. Видимо, пытался понять, хватит ли с нас или нет. «Отличная работа, Брант!» — обратился он к одному из командофюреров. «Старались, босс!» «Ну что ж, — выдохнул Гернер. — Сейчас вас, цуганги, отведут на трапезу, а вы, — он взглянул на трех пленников из старого состава, — соберете в мор-экспресс [8] всю мертвечину и сожжете в печи, а вещи отнесете в Канаду [9]!» Мне стало так дурно, что я начал непроизвольно покачиваться на месте с закрытыми глазами. Тошнота комом встала в горле, и если бы в желудке хоть что-то осталось, меня бы вывернуло наизнанку. — Заключенных заставляли сжигать тела напарников? Но как они с этим справлялись? — Отчасти только арестанты этим и занимались, а точнее, их заставляли. Любое неповиновение каралось жестокой смертью, и все это знали и боялись. Не знаю, что заставляло пленных держаться так долго за такую жизнь, но все мы держались, по крайней мере, большинство из нас. Поскольку смерть в лагере была обычным явлением, со временем стирались все предрассудки, и каждый старался выполнять свое дело и выживать. Человечность тоже стиралась. Точнее, ее выбивали из пленных по прибытию в лагерь. — Пытался ли кто-то из заключенных организовать побег? И вообще, возможно ли это было? — Вскоре мы дойдем до этого, а сейчас я продолжу с того места, на котором остановился. Как и приказал Гернер, одни начали грузить в мор-экспресс тела мертвых, а других поволокли в третий блок. В конце барака, после рядов с трехъярусными койками стояло четыре круглых стола и деревянные стулья. На одном из столов лежала горстка серого хлеба, а на другом железные кружки и тарелки с едой. И только когда я увидел хлеб, понял, насколько был голоден. Я готов был съесть целого слона, но в лагере заботились о том, чтобы вместе с унижениями и болью мы чувствовали еще и голод. В тот вечер нам достались маленькие порции фасолевой каши, чай без сахара и куски старого хлеба. Тем не менее, я привык есть помалу, поэтому более-менее сумел утолить голод. После скорого ужина нас под злобные комментарии надзирателей за шкирку поволокли прочь из блока, и я вспомнил слова Гернера. Он говорил, что после трапезы нас ждет какой-то обряд инициации, и я никак не мог понять, что он имел ввиду, пока нас не затащили в большой кругообразный ангар, полный эсэсовцев. Они заполняли скамейки, сложенные в виде цирковых трибун, а в середине находилось то, что напоминало боксерский ринг. По кругу ангара висели здоровые рупоры, из которых доносилась музыка, а над трибунами был возведен широкий балкон с пышным кожаным диваном. Увидев всё это, я открыл рот от изумления и шока. «Да они здесь все напрочь повернутые!» — думал я тогда. Всё это было слишком. Я в очередной раз подумал о том, что лучше бы меня убили. Командофюреры протащили нас сквозь толпу к рингу и велели сесть на колени. Эсэсовцы на трибунах вопили, словно болельщики, и свистели как обезумевшие. Нас снова заставили снять одежду, но на этот раз только верх. Затем несколько эсэсовцев нацепили на нас металлические ошейники, от которых меня пробрало до дрожи. Мы с Билли напугано переглянулись. Сердце снова заколотилось с бешеной скоростью. «Что они задумали?» — спрашивал я про себя, морально готовясь к худшему. На ринге появился Гернер с микрофоном в руке. Эсэсовцы зааплодировали и начали свистеть громче прежнего. «Итак, господа, прошу внимания! — заговорил он с широкой улыбкой. — Наш уважаемый комендант [10], герр Леншерр, немного задерживается, но мы всё равно начнем!» «Ура! Ура! Ура!» — хором завопила толпа. От их голосов я вжал голову в плечи и, опустив веки, начал молиться. «Вы хотите зрелища?!» «Да!» «Хотите крови?!» «Да!» «Хотите мяса?!» «Да!» «Давай, выпускай жидов!» — проорал кто-то из толпы, и по ангару разнесся дикий хохот. В этот момент на ринг поднялся здоровый мужчина в той же пижаме, что были на арестантах. В отличие от других пленных, он был в хорошей физической форме. Каждая его рука была вдвое больше моей, а рост превышал средний. Сначала я подумал, что это немецкий солдат, решивший переодеться в арестанта шутки ради, но когда Гернер схватил его за воротник и опустил на колени, всё встало на свои места. На плечевой части рубашки пленного я увидел ту же пятиконечную звезду Давида, которая имелась и на наших с Билли рубашках, но на рисунке было четко выведено одно слово — капо [11]. Что оно значило, я тогда еще не понимал. Один из солдат схватил Билли и потащил к рингу. Мое сердце сжалось до боли. Я сразу понял, чего добивались эсэсовцы. Они хотели, чтобы пленники дрались между собой, тем самым развлекая их. И, знаете, сейчас я думаю, что вряд ли где-то еще устраивали подобные представления. Мне нередко приходилось задаваться вопросом, а знало ли начальство о том, что творили солдаты в стенах этой тюрьмы? А в других местах? Хотя поощрялись любые издевательства. Билли поставили на колени рядом со вторым пленником, пока Гернер «заводил» толпу, подняв руки вверх. Кто-то из солдат передал ему странное устройство, похожее на маленький пульт, и его губы расплылись в удовлетворенной улыбке. Он повернулся к арестантам и нажал на это устройство. В этот момент ошейник на шее Билли заискрился. Его так ударило током, что тело задрожало, и парень с криком рухнул на пол. Толпа залилась смехом. Билли пытался шевелиться, но ему с огромным трудом удалось подняться на ноги. «Да начнется представление!» — объявил Гернер и ушел со сцены. Второй пленник поднялся на ноги и содрал с себя рубашку. Он зачем-то подошел к дрожащему Билли и что-то сказал на ухо. Парень побледнел. Он на миг закрыл лицо руками, затем тряхнул головой, собираясь с силами, и отошел в противоположную сторону ринга. Я предположил, что арестант сказал, что если он не будет драться, его жестоко покарают. Билли пришлось драться, а мне оставалось лишь молиться за него, ибо его соперник был вдвое больше и крепче. Мужчина попрыгал на месте, разминая мышцы, покрутил головой и сплюнул в сторону. Сразу было понятно, что он участвовал в этом далеко не в первый раз. Этот капо вёл себя весьма вызывающе, словно был одним из тех, что с криками и свистом наблюдали за происходящим на ринге. Постоянно скалился и прыгал на месте. Я даже предположил, что перед боем немцы накачивали его наркотой, дабы сделать представление зрелищнее. Билли выдохнул и поднял руки на уровне лица. Он явно был к такому не готов, мы все были не готовы. Его соперник с такой скоростью подлетел к нему, что бедняга даже растерялся. Капо со всей силы ударил его кулаком в челюсть, но, удержав равновесие, Билли попытался последовать его примеру. Он размахнулся и его кулак врезался в крепкую грудь арестанта. Толпа завопила вдвойне. Капо схватил Билли за руку и одним резким движением перекинул его через плечо. Парень ударился спиной об пол ринга и застонал. Ему едва удавалось ловить ртом воздух. «Вставай!» — заорал по ту сторону ринга Гернер и снова нажал на кнопку устройства. В этот момент Билли снова получил порцию разряда, от которого тело забилось в конвульсиях. Он прижал руки к животу и зажмурился. Капо наклонился к нему и снова что-то сказал. Я не знаю, что он говорил, но это хорошо помогало. Билли перекатился на бок и медленно поднялся на ноги. Капо довольно улыбнулся. Он снова подлетел к Билли, но тот уклонился от удара с ловкостью кошки. Бой продолжался минут пятнадцать, пока мужчине не удалось поймать беднягу Билли за ногу. Он схватил его за горло и, крепко сжимая, со всей силы ударил лбом по носу. Руки моего напарника опустились, и он потерял сознание. «Хотим больше крови! Больше мяса!» — орали зрители, а их свист оглушал. Пока Билли стаскивали с ринга, я вдруг поймал боковым зрением несколько фигур у входа ангара. Повернул голову и пригляделся. Из-за довольно тусклого освещения мне не удалось разглядеть лица, но я ясно заметил женщину в ярко-красном блестящем платье, а потом мое внимание сосредоточилось на ее кавалере. Одетый во все черное, он не спеша покуривал сигару, продвигаясь походкой грациозного хищника к лестнице, ведущей на балкон. На эту пару все обратили внимание. Мужчина на ходу снял длинную шинель и протянул руку. Один из солдат, покорно кивнув, сразу забрал у него одежду. Толпа расступалась по мере того, как пара приближалась к лестнице. Кто-то неожиданно схватил меня сзади и рывком поставил на ноги. Этот выделяющийся из толпы мужчина почему-то заинтересовал настолько, что я даже не заметил, как меня затащили на ринг. Забавно, ведь многие из присутствующих как раз не отрывали изумленные взгляды от шикарно одетой девушки, но мой взор магнитом приклеился к нему. Он всё время шел спиной, поэтому я не мог увидеть его лицо, что, признаться честно, меня даже разозлило. Чувство, будто острые когти скребут в груди, продолжалось, пока резкий разряд тока, с треском выпущенный из металлического ошейника, не пронзил мое тело. Я рухнул на пол от мгновенных конвульсий. Каждый сантиметр мышц словно парализовало на некоторое время. «На что уставился?! — услышал я крик Гернера. — А ну вставай и дерись!» «Бей жида! Бей жида!» — в унисон завопила толпа. Я перевернулся на живот и попытался подняться, но в этот момент капо с размаха врезал ногой так, что меня припечатало к полу. По ангару разнесся дикий смех и аплодисменты. Я не сразу понял, куда пришелся мощный удар местного бойца, пока правый бок не скрутила острая и тягучая боль. Она сдавила легкие с такой силой, что я едва не задохнулся; зажмурив глаза и приоткрыв рот, старался поймать как можно больше воздуха. Через пару секунд я попытался дышать ровнее и с трудом перевернулся на спину. Мой взор непроизвольно уставился на балкон, на который поднялся загадочный гость. Его девушка уселась на кожаный диван, положив ногу на ногу, и закурила тонкую сигару, а он наконец-то повернулся к рингу лицом. Снял фуражку и, опираясь на перила балкона, взглянул на ринг. Говорят, первое впечатление от встречи всегда будет самым сильным, эмоциональным и запоминающимся, и я с этим полностью согласен. Чувство, которое я испытал в тот судьбоносный момент, не сравнить ни с чем, а взгляд, который я увидел, запомнился мне на всю оставшуюся жизнь. Волна эмоций, буря, я бы сказал, захлестнула меня с головой, и я так испугался этих ощущений, что на глаза навернулись слезы. Но, невзирая на страх, я смотрел на него и чувствовал мощнейший прилив энергии. Что-то будто взорвалось в груди и рассыпалось на тысячи осколков, освобождая от титановых оков раненную душу, вместе с тем снова и снова беспощадно раня ее и уничтожая. Всего лишь миг, никчемное мгновение: всепоглощающий хищный взгляд словно просканировал меня с головы до ног, затем оценивающе переключился на моего оппонента, и он отвернулся; опустился на диван возле своей дамы и неспешно закурил, наблюдая за происходящим в ангаре. Не знаю, что произошло в тот момент, но прилив мощнейшей энергии, взявшейся из ниоткуда, подействовал на меня словно адреналин. Боль, казалось, отступила, мышцы напряглись, руки сжались в кулаки, и я потихоньку поднялся на ноги. Капо смело размахивал руками, «подогревая» толпу, а я снова посмотрел на балкон. Мужчина в кожаном кресле склонил голову на бок, поймав мой взгляд, и мне вдруг стало не по себе. И, черт побери, казалось, что он тоже не отрывал от меня глаз. «Герр Леншерр, мы так рады, что вы присоединились к нам!» — вдруг в микрофон заговорил Гернер. Словно завороженный, я прошептал: «Комендант…». «Я же говорил, что прославившегося найдут! Так вот это он!» — заявил лагерфюрер. Эти слова загнали меня в тупик. Я растеряно посмотрел на него, совершенно ничего не понимая, потом снова переключил внимание на балкон. Мужчина медленно выдохнул через нос сигарный дым, и на его губах мелькнуло подобие полуулыбки. — Вас привезли в это место целенаправленно? Эсэсовцы заранее знали, что вас привезут? — Я долго задавался этим вопросом, безнадежно выискивая ответы в последовательности происходящего, но все было напрасно. К тому же, от этого внимательного, хищного взгляда волосы вставали дыбом. Под натиском его взора забылось всё и вся. Я, будто примагниченный, не мог от него оторваться, и это не на шутку меня пугало, ведь тогда я считал, что мужчина не должен так смотреть на мужчину, но то, что между нами пробежало в тот момент, люди обычно называли искрой. Тем не менее, он изучал меня, а я дрожал. Внезапный мощный удар по челюсти заставил согнуться пополам. Боль скрутила нижнюю часть лица. Я изо всех сил старался не пустить слезу; медленно помотал головой, не зная, куда деться от этого кошмара и выпрямил спину. Кровь стремительно потекла изо рта, окрашивая губы и подборок в темно алый цвет. Капо схватил меня за волосы и приблизился к моему лицу на максимально близкое расстояние. «Или ты будешь драться, или тебя сожгут заживо. И перестань пялиться на коменданта, идиот. Иначе пожалеешь», — тихо прошептал он и оттолкнул меня с такой силой, что я еле удержался на ногах. Мужчина поднял руки на уровне лица, прыгая на месте, а я, невзирая на его пугающие слова, снова посмотрел на балкон. Комендант продолжал курить сигару, а его глаза… Боже милостивый, они были похожи на глаза дикого зверя, притаившегося в тени и наблюдающего за своей жертвой. И вот так, стоя на ринге с окровавленным лицом, я вдруг сжал кулаки, да так крепко, что услышал хруст костяшек пальцев. Я продолжал смотреть на него, и когда капо подлетел ко мне, чтобы нанести удар, я сам не ожидал от себя столь крепкой хватки. Я даже не заметил, как мой кулак врезался в челюсть мужчины. Кровь брызнула фонтаном, окрашивая бледный пол ринга. Капо сплюнул, шатаясь на месте. Он повторил попытку, а я уклонился от удара с ловкостью кошки. Взгляд снова и снова возвращался на балкон. «Неплохо», — я едва слышал слова капо, который опять повторил попытку. С минуту он безнадежно пытался меня задеть, но ничего не получалось. Я прыгал по рингу с такой уверенностью, что удивился не только лагерфюрер, но и притихшая на какое-то мгновение толпа наблюдателей. Зрители ждали, что меня размажут по рингу, но вышло иначе. Я уклонялся от ударов, возвращая завороженный взгляд на балкон. Странно, что никто не придал этому столько большого значения, как я. Сейчас, вспоминая о том моменте, я сам не понимаю, как мне это удавалось. В тот момент я как будто потерял свою личность, впустив в душу кого-то другого. Этот парень был ловок и силен, невзирая на боль, которая отошла на второй план. Он сумел дать отпор дерзкому капо. Сумел нанести ему такой удар, что бедняга вылетел с ринга, потеряв сознание. Но Гернера не устроил такой расклад дел, и он несколько раз нажал на кнопку устройства. Разряд током получился мощнее, чем в первый раз. Я рухнул на ринг и скорчился от боли. Не помню, как потом пришел в сознание, но когда очнулся, обнаружил пустой ангар. Меня так и оставили лежать на ринге, пока я не пришел в себя. Не знаю, сколько было времени, но один из командофюреров сразу потащил меня к одному из зданий. Там мне приказали отмыть полы, чем я и покорно занялся. От напряжения и боли казалось, что моя голова стала в два раза тяжелее, а мышцы продолжали гореть так, будто я только что пробежал несколько километров. К тому же, бесконечные кителя, мелькающие перед глазами, раздражали настолько, что я готов был заорать на всю округу. Эсэсовцы были везде. Медленно двигая мокрой тряпкой по грязному полу, я думал о коменданте. Мысли начали смущать до красноты щек, и это меня пугало всё больше. Я постоянно думал, что так быть не должно, это неправильно, но в жизни часто бывает так, что мы бессильны перед тем, что чувствуем. Я ничего не мог поделать с теми ощущениями, что заполняли душу. Всё это казалось мне подозрительно странным. Голоса в конце коридора оборвали все мои мысли. Я поднял взгляд и замер на месте. Я увидел его. Увидел во всей красе. Такого величественного, статного. Один его вид говорил о том, кто здесь главный. Он стоял в компании нескольких солдат с сигарой в зубах и о чём-то говорил. Ему постоянно покорно кивали, старались не смотреть в глаза и что-то объясняли. Через минуту комендант вдруг двинулся вдоль коридора вместе с несколькими солдатами. У меня перехватило дыхание, ведь он шел как раз туда, где я мыл полы. Волнение подняло меня на ноги, конечности задрожали, мокрая тряпка выпала из рук, я не мог справиться со своими эмоциями. Двое командфюреров, следивших за моей работой начали кричать, но я уже не слышал их слов. Голова пошла кругом, я почувствовал, как кровь снова хлынула из раны над виском, стекая по щеке. Боль ударила с новой силой, веки потяжелели, и я в одночасье потерял равновесие. То, что произошло потом, запомнилось мне на всю жизнь. В то же мгновение я приземлился спиной на чью-то крепкую руку. Солдаты вокруг замерли, всё поглотила тишина. Медленно втягивая воздух, я поднял веки и встретился с этими глазами. Серо-голубыми хищными глазами. Комендант не дал мне рухнуть на пол. Он медленно склонил голову на бок, впившись в меня холодным взглядом. Изящные брови слегка приподнялись в неком удивлении, а чувственные губы выдохнули густой сигарный дым мне в лицо. Я не мог пошевелиться. Мое тело обмякло, а силы полностью иссякли. Повиснув на крепкой руке коменданта, я беспомощно глядел на него словно раненый щенок. Глаза мужчины прошлись по моим полуоткрытым губам, шее, затем снова вернулись к глазам. Я не выдержал напряжения. На глаза навернулись слезы. Взгляд коменданта замер на моих ключицах, а его губы расплылись в ухмылке. Длинные пальцы эсэсовца взяли окурок сигары и вдруг с силой прижали его к моей правой ключице. Сердце сжалось в комок от мгновенной жгучей боли, но я не произнес ни звука. Лишь слезы потекли из глаз. Комендант опустил руку, и я рухнул спиной на пол, постепенно отдаляясь от внешнего мира. «Этого в лазарет», — приказал комендант. _____________ [1]Голда Меир — израильский политический и государственный деятель, 5-й премьер-министр Израиля. [2]töte die Ratte — убей эту крысу. [3]Цуганги — (лагерный жаргон) новоприбывшие в лагерь узники. [4]Эффект Рапида — ускоренная съёмка с частотой от 32 до 200 кадров в секунду. Используется для получения эффекта замедленного движения при проекции фильма. [5]Блокфюррер — управляющий бараками. В обязанности этих тщательно отобранных по строгим критериям непосредственных начальников заключенных входили действия, направленные на подавление личности. [6]Винкеля (нем. Winkel — «угол») — треугольники на одежде узников, по цвету которого можно было определить причину, по которой они попали в лагерь. Например, красный — политические заключенные, зеленый — уголовники, черный — антиобщественные, лиловый — Свидетели Иеговы, розовый — гомосексуалисты, синий — евреи. [7]Командофюреры — эсэсовцы, отвечавшие за «рабочие команды». Измываясь над арестантами, они заставляли их делать бессмысленную работу. [8]Мор-экспресс — тележки для перевозки трупов. [9]Канада — склад с вещами убитых узников. [10]Комендант — начальник лагеря, пользовался огромными полномочиями. [11]Капо — бригадир из заключенных.