***
Номер в отеле один на двоих. Отабеку даже не приходится долго уговаривать Морозова. Тренер лишь обречённо вздыхает и сам звонит Фельцману. Не смущает даже раздражённое: «Яков Давыдович, вы же не хотите Плисецкого по всему Хельсинки разыскивать с собаками? А так хотя бы под присмотром будут и точно известно где». Фельцман в итоге соглашается, и Юра смотрит на него как на чудо, когда Алтын сообщает новость. В Хельсинки пронзительно холодно. Отель уютный и обходится даже без неприятных столкновений с журналистами или фанатками. После нелёгкого перелёта, с пересадкой в Москве, этого хочется меньше всего. В памяти телефона лаконичное сообщение: «Долетели, погода отстой, холодно пиздец, жду тебя». Едва хватает терпения, чтобы не рвануть прямо из холла, игнорируя лифт, на третий этаж, не попрощавшись с тренером. От предвкушения покалывает кончики пальцев и трудно дышать, словно грудь стянуло ремнями или железными обручами, как в старой сказке. Сдерживается, не выдаёт нетерпения и ровно спрашивает, когда выходят из лифта на этаже, нужен ли он сегодня. Морозов устало машет рукой, прячет за ладонью широкий зевок и говорит, чтобы Отабек отдыхал, завтра с утра тренировка. Пальцы, когда он подносит карту к замку, подрагивают и всё внутри сжимается. Вот она, последняя преграда, за которой его ждут. Юра буквально набрасывается на него с самого порога, толкает спиной к двери, так, что Отабек роняет чемодан. К чёрту его. Руки так удобно ложатся на поясницу Плисецкого, гладят спину, зарываются в хаос светлых волос. Они целуются, не в силах оторваться, жадно, до боли, кусаются, сталкиваются языками, превращая поцелуй в поединок, страстный и яростный. Тихо стонут уже оба, стоит Юре прижаться ближе, всем телом и хрипло выдохнуть в губы: «Бека-а-а…». Цепляется за плечи, радостно смеётся, когда Отабек подхватывает его под бёдра и несёт к кровати. Они путаются в одежде, Юра едва не рычит от нетерпения, пока сдёргивает с него джинсы, а Отабека ведёт и хочется всего и сразу. Вылизать шею и ключицы, оставить свежий, яркий след под одной из них. Приласкать соски, гладить, целовать, кусать, пока Плисецкий не начинает хныкать от слишком острого, на тонкой грани с болью удовольствия. Целовать тёплый живот, мягко очерчивать губами и языком чуть выступающие тазовые косточки, до последнего игнорируя покачивающийся у самого лица возбуждённый член. Юра мечется, вскидывает бёдра, так, что головка мажет по животу, оставляя влажный след, который так и просится на язык, стонет, чувствуя, как Алтын собирает солоноватую влагу с кожи. - Давай! Бля, Отабек, пожалуйста – Юра порывается свести колени, но тут же бессильно обмякает. Пожирает взглядом, тёмным, вожделеющим. От него бросает в жар и по коже мурашки, хочется творить что-то дикое. Например, широко пройтись языком по плотной, поджавшейся мошонке, приласкать яички пальцами и губами, вобрать в рот, под аккомпанемент непрерывных стонов и хриплого речитатива: «Бляблябляохх…». Скользнуть ниже, удержав конвульсивно дёрнувшиеся бёдра, подразнить кончиком языка девственно тугой вход, лишь обещая, без нажима, без напора. И наконец, обласкать твёрдую, горячую плоть, чувственно и медленно, принимая максимально глубоко, не позволяя двигаться навстречу. Он не хочет так просто заканчивать. Плисецкий под ласками превращается в сгусток чистого блаженства, безвольный, безропотный, лишь стонет протестующе и дрожащей рукой пытается удержать, не дать отстраниться. Длинно, прерывисто выдыхает, когда Отабек опускается сверху, распластав полыхающее возбуждением тело на кровати, слабо двигает бёдрами, вжимаясь и запрокидывая голову. В груди теснятся стоны, которые сдерживал так долго, тёмными и слишком одинокими без него ночами. Кожа к коже, подаваясь навстречу друг другу, бросаются, точно в омут с головой в долгий глубокий поцелуй. Раскалённое, искрящееся возбуждение плавит каждую клеточку тела, выжигает нервные окончания, оседает кровавыми следами на губах, и ослепительно-яркими вспышками под опущенными веками. Юра вскрикивает, сотрясаясь под ним в опустошающем освобождении. Отабека выкручивает в немом стоне удовольствия и слабеют руки. Сил хватает лишь не придавить Плисецкого всем весом, а чуть сдвинуться в сторону, чтобы можно было расслабленно вытянуться и наблюдать из-под ресниц за тем, как Юра приходит в себя, как уходит со щёк яркий румянец, успокаивается дыхание. Аккуратно отвести влажные тонкие прядки со взмокшего лба, целовать подрагивающие пальцы и растворяться в нежности момента. Плисецкий тихо вздыхает и улыбается. - Привет. Отабек недоумённо хмурится, а после смеётся. И действительно, они даже не поздоровались, настолько нестерпимо хотелось, наконец, прикоснуться друг к другу. Юра хохочет вместе с ним. Его не хочется отпускать ни на минуту. Не сегодня, после полутора месяцев разлуки. В душ идут вместе, мокнут под тёплыми струями, Отабек прижимается к нему, обнимает за талию, водит губами по плечам, по шее, убирает потемневшие от воды волосы и целует выступающий позвонок. - Ты подрос, – и действительно, даже за полтора месяца Юра, пусть совсем немного, но прибавил в росте. – Скоро буду смотреть на тебя снизу вверх. Слышит фырканье в ответ, Плисецкий устраивает голову на его плече, подставляя под поцелуи щёку и ухо. - И я перестану тебе нравиться? - Никогда, – прикусывает тонкий, мягкий хрящик, Юра едва слышно стонет. – Даже если ты вымахаешь выше Эмиля, ты всё равно будешь для меня самым прекрасным маленьким барысом. Плисецкий улыбается, подаётся назад, прижимаясь, ягодицами, провокационно, смело. Отабек поддерживает его игру, ладонь скользит ниже, пальцы дразнят, щекочут у самого основания уже твёрдого члена, играют с мягкими светлыми завитками волос. Юра прогибается, трётся о него и постанывает. Его кажется не пугает то, как Алтын движется навстречу, легко покачивая бёдрами, ровно настолько, чтобы головка мягко раздвигала упругие полушария ягодиц, позволяет себе чуть пощекотать Юре нервы, направляет и слабо толкается, ощущая, как судорожно сжимается от постороннего давления анус. - Всё ещё хочешь? – ответом ему служит прерывистый вздох и плавное движение бёдер навстречу. Его хочется взять прямо здесь, без подготовки и долгих прелюдий, пить стоны и крики с тонких губ, до багровых синяков сминать пальцами кожу на бёдрах. Но нельзя. Не сейчас… Сейчас им позволен только хаотичный ритм движений навстречу, шумное дыхание, горячая твёрдая плоть под пальцами, оглушающий набат сердца и короткие, жалящие поцелуи, которыми он покрывает плечи и шею Юры. - Хочу… ты обещал, – выдыхает Плисецкий. – Давай, чёрт, я же не рассыплюсь! Отабеку кажется, что всё это уже было. Не с Юрой, на другом краю Земли, но так же до ужаса неловко и неправильно. Потому что в чемодане лежит нормальная смазка с анестетиком, коробочка с презервативами, но нет совершенно никакой возможности преодолеть эти несколько метров, сделать хоть шаг в сторону. Именно поэтому в его руках сейчас пузырёк с маслом для тела, неизвестно как оказавшийся на полке. Впрочем, по смущённому румянцу Юры несложно догадаться. Выключают воду и вылезают из кабинки, заливая пол водой. А Юра прячет пылающее лицо в сгибе локтя, опираясь на стену, прогибаясь в пояснице. Не так… чёрт, всё не так и вместе с тем безумно правильно, пусть даже Юра зажимается, болезненно жмурится и стискивает зубы. Отабек качает головой, опускаясь на колени, обхватывает губами открытую, влажную головку, мягко посасывает, отвлекая, медленно и осторожно проникая пальцем в тёплое, узкое, невыносимо желанное тело. Вслепую, на одних только ощущениях, отдающихся жаркой волной возбуждения во всём теле. Пока Юра не расслабляется, не раскрывается навстречу неспешной, но настойчивой ласке. И громко, поражённо ахает, когда Отабек касается, наконец, чувствительной точки, дразнит подушечкой пальца, проходится коротким ногтем. Хнычет, подаётся вслед за выскальзывающим из тела пальцем, обжигает его сумасшедшим, горящим взглядом, толкается навстречу движению губ, до самого горла, лишая воздуха и последних крох самоконтроля. Болезненно шипит, кусает губы, чувствуя новое проникновение, скользкое и лёгкое, но уже двумя пальцами. Ведёт бёдрами, безмолвно требуя не то продолжения, не то освобождения. Остановиться невозможно. Слишком туго сжимаются гладкие стенки вокруг пальцев, слишком сладко он стонет. Он знает, что Юра чувствует всё, каждую фалангу, каждое движение. Мокрый, раскрасневшийся, возбуждённый и желанный до безумия. Замирает, когда Отабек отпускает его, поднимается, поморщившись от боли в затёкших ногах. Коротко целует в висок, щёку, трётся носом и шумно дышит, упиваясь чистым и свежим Юриным запахом, пока готовит себя, с тихой паникой наблюдая, как Плисецкий вздрагивает от каждого звука. - Уверен? - Да, – стискивает кулаки и жмурится. Не хочется причинять боль, но Юре всё же больно. Он тихо шипит сквозь зубы, с силой впечатывает кулак в стенку и напрягается, зажимается. - Ч-ш-ш-ерт! – Отабек гладит его бёдра, покрывает вздрагивающие плечи тёплыми поцелуями и отстраняется, снова берётся за злополучный флакон, давит из него едва не половину содержимого, скользит пальцами, растягивает, смазывает, пока Юра снова не начинает стонать довольно и расслабленно. И пробует заново, под аккомпанемент тихого хныканья, на сей раз легче и горячее тело сжимается вокруг члена, слишком хорошо, чтобы это было реальностью, если бы не срывающееся дыхание Юры. Можно притормозить, дать ему привыкнуть, погладить пресс, приласкать мягкий член и целовать, целовать, до исступления, тихо шептать на ухо то, что больше невозможно удержать в себе, слова теснятся в груди и царапают гортань. И пусть Юра не понимает даже половины из этого шёпота на дикой смеси двух языков, главное, что он расслабляется, тает в его руках, делает первое робкое движение навстречу, вжимаясь ягодицами в пах, так, что у Алтына на секунду темнеет в глазах. Они ищут собственный ритм, сначала медленный, осторожный, скованный затихающими отголосками боли и тягучими стонами. А после, резкий, быстрый и грубоватый, как хотелось всегда, с влажными шлепками плоти о плоть, стиснутыми до расцветающих синяков на светлой коже бёдер и ягодиц пальцами, с надсадными стонами и вскриками. Можно сжать мокрые волосы в горсть, наматывая на кулак и вынудить его запрокинуть голову, целуя и вылизывая нежную кожу, прихватывая губами кадык. Пусть неудобно, неважно, что широкие размашистые движения бёдер переходят в резкие, короткие толчки, но горло под его губами вибрирует стоном и Отабек лишь каким-то чудом удерживается от того, чтобы укусить, сильно, чтобы след остался надолго, выдавая принадлежность. Откуда-то изнутри рвётся наружу тихий бархатный рык, от звука которого Юру ощутимо встряхивает. - Бе-е-ека… ещё, – хнычет, когда Алтын резко выходит и разворачивает его к себе. Взгляд у Юры тёмный и пьяный, он тянется целоваться, послушно обвивает ногами и руками, стоит подхватить его под бёдра, прижать к стене, удерживая, целуя жадно и глубоко, входя в растянутое, податливое тело одним сильным толчком, и выпивая с губ протяжный, хриплый стон, горько-сладкий с нотками боли. Они кусаются, стискивают объятия сильнее, движутся навстречу друг другу, порывисто, несдержанно и Отабек чувствует, как захлёстывает, поднимаясь до самого горла, жгучая тяжёлая волна наслаждения. Юру накрывает первым, крупной дрожью по телу, сжавшимися на плечах пальцами, хриплым стоном и тёплыми белёсыми каплями на коже. Он обмякает в его руках, тяжело, загнанно дыша. Алтын опускается на пол, устраивая его на тёплой плитке, нехотя выскальзывая из раскрытого, влажно блестящего смазкой ануса. И хватает всего пары движений ладонью, чтобы низ живота свело, тяжело и горячо, и к следам на светлой коже добавились новые, складываясь в причудливую абстракцию. Бессильно опускает лёгкую, без единой связной мысли, голову на маленькое колено и шало улыбается в ответ на улыбку. А когда рёв крови в ушах немного затихает, долго собирает губами и языком светлые капли с кожи, ласкает натруженные мышцы и гладкие стенки, преодолевая языком сопротивление, упиваясь вздохами и слабыми протестами Юры. В эту ночь он засыпает мгновенно, стоит только голове коснуться мягкой подушки. Виной тому и перелёт и приятная усталость, которой наливаются мышцы, помнящие вес Юриного тела. А ещё потому что рядом тихо дышит, и согревает бок теплом Плисецкий.***
Утро серое и хмурое и совершенно не хочется вылезать из-под тёплого одеяла, отпускать сонного Юру, который морщит нос и трёт заспанные глаза. - Уже? – Отабек с сожалением кивает. Тренировку пропускать нельзя, а после можно будет сходить пообедать вместе. Хотелось бы погулять, но небо затянуто тяжёлыми и тёмными тучами. Он краем глаза наблюдает за Юрой на тренировке, опасаясь, что вчерашняя потеря контроля над собой скажется на катании, но Плисецкий и бровью не ведёт, выполняя элементы, хмурясь лишь в сторону тренера, да Виктора с Кацуки. - Никифоров, да отъебись ты уже! – Отабек вздрагивает и едва удерживает равновесие на выходе из вращения от громогласного вопля Юры. Виктор стоит рядом с Плисецким и улыбается даже шире, чем обычно, а Юри пытается оттянуть его за рукав подальше. С минимальным успехом. Алтын бросает вопросительный взгляд в сторону тренера, получает обречённый кивок позволения и подъезжает ближе. Никифоров при его виде сияет. - Юр, что-то случилось? - Ничего не случилось, кроме этого педрилы-мученика на мою голову, – бурчит Плисецкий. – Кацудон, уведи своего муженька подальше от меня, пока вдовцом не стал, – уже по-английски, обращаясь к Юри. Японец беспомощно переводит взгляд с Виктора на Юрку и обратно, явно не зная, что с ними делать. - Виктор, – Отабек надеется, что голос звучит ровно, без раздражения, которое поднимается изнутри. – Может, тебе лучше оставить Юру в покое? - Всё-всё, я покидаю поле боя, за честь прекрасного принца вступился верный рыцарь, – Никифоров паясничает, а во взгляде пугающее понимание. Его едва ли обманет легенда о дружбе и объяснение этим совместного проживания. В любом случае, до окончания тренировки он к Плисецкому больше не приближается. И можно спокойно продолжать кататься, слушая недовольные замечания Морозова. Юри смотрит виновато, кланяется и бормочет извинения. Он-то ни в чём не виноват, особенно в том, что Виктор обладает непревзойдённой способностью выводить людей из равновесия. Остаток дня пролетает незаметно, в тихой прогулке по городу, за ужином и просмотром фильма из подборки отеля. Юра устраивает голову на его коленях и едва не мурлычет, когда Отабек перебирает пальцами его волосы, плетёт кривые пушащиеся косички и распускает их раз за разом, гладит нежную кожу за ушами. Но старательно делает вид, что смотрит фильм, хотя Отабек отлично видит даже в приглушённом свете, как натягиваются тонкие спортивные штаны в паху. И продолжает нехитрую ласку, пропускает пряди между пальцев, несильно тянет, гладит. Финал истории они предсказуемо пропускают, куда больше увлечённые страстными поцелуями и стягиванием одежды, чем происходящим на экране. Чемпионат обещает быть напряжённым, даже без Жана, который следующим утром перехватывает его в холле отеля и Отабек молча радуется, что Юра сегодня с самого утра ушёл слушать наставления Якова, последние, перед утренней тренировкой и стартом короткой программы. Леруа уже без костылей, но всё ещё хромает, бережёт ногу. Они завтракают втроём – Изабелла тоже приехала посмотреть чемпионат, пусть травма Жан-Жака и значит, что он не исполнит своё обещание о свадьбе после мирового золота в этом году. - Вы не передумали насчёт свадьбы после золота? – девушка смеётся в ответ и ласково гладит ладонь Джея. - Нет. Куда нам спешить? Я верю в своего жениха, Отабек. А ты нет? - У меня нет жениха, но я думаю, Жан задаст нам жару после реабилитации, – Леруа хохочет, Изабелла вторит ему и её смех разносится по ресторану отеля звонкими серебристыми колокольчиками. Хорошо, что она здесь. С ней Жан-Жак всегда спокойнее, мягче и точно не станет поднимать щекотливые темы. Им не удаётся встретиться до начала выступлений. Отабек, выходя на лёд, слышит в спину уже ставшее родным: «Давай!» и не глядя показывает большой палец. Плисецкий выступает позже, одним из последних. Отабек погружается в громкий комментарий, сопровождающий его выход, в приветственный крики и свист трибун, делает пробный круг по льду и замирает в центре. Первые аккорды музыки, выдох, прямой взгляд трибунам, взмах руками и только вперёд. Никто ещё не знает об изменении. Даже Плисецкому он не говорил. Трибуны восторженно встречают уже знакомый тройной аксель с высоким пролетом. И заходятся в едином многоголосом рёве, когда он взлетает в четверной флип. Так не хотел, они долго спорили с Николаем стоит ли рисковать, он выстрадан сотнями падений на тренировках, но сейчас выходит идеальным, наверное, даже чище, чем тот, что исполнил Юри в Финале Гран-При. Достойная замена сальхову в программе. Он не сдастся, не уступит победу никому, даже Юре. Особенно ему, потому что игра в поддавки обидит его куда больше, чем поражение. С ним можно соперничать только честно, выкладываясь на полную катушку. И выкладывается, сам поражаясь высокой оценке. Не мировой рекорд, но достаточно, чтобы бороться за место на пьедестале. Впрочем, выступления самых серьёзных соперников всё ещё впереди и Отабек ждёт каждого из них с нетерпением. Юри отчего-то не справляется с короткой программой, падает глупо и странно, вскакивает быстро, но катается почти без вдохновения, словно устал или перенервничал. Может дело в том, что Виктор не маячит у борта, поддерживая его, а готовится к собственному выступлению. Алтын вспоминает, как ругался Юра, когда стало известно о его участии. Мол, Никифоров год страдал хуйнёй, а теперь гляди ты, решил всех поразить на мировом первенстве, выпендрёжник. Отабек наблюдает за тем, как катается Виктор и замечает, что тот тоже не в настроении и не в лучшей форме, хотя Яков гонял его с самого декабря без отдыха, об этом Плисецкий тоже упоминал. Глупости это всё, будто эмоции катанию не помеха. Когда что-то давит, не даёт покоя, это мешает. Не позволяет сосредоточиться на программе, на музыке или отключить голову, можно упасть даже с двойного прыжка, который раньше выполнял тысячи раз. Никифоров не падает, но даже судьи видят его состояние и оценка соответствующая. А вот Юра порхает в своём Агапе, обманчиво легко и чисто, взлетает, плавно, красиво, светло улыбается мыслям и Отабек надеется, что хоть немного, но Юра думает и о нём в эти минуты. Алтын не может не волноваться за него. Плисецкий упоминал о появившихся в последний месяц проблемах, связанных с ростом, нехотя и раздражённо. О том, что с короткой программой ещё справляется, а в произвольной пиздец какой-то творится. Половину прыжков не приземляет как нужно даже на тренировках. И о том, что ругается с Яковом, который пеняет на переходный возраст и советует готовиться к тому, что в межсезонье придётся попотеть, чтобы перестроиться, если Плисецкий продолжит так расти. - Ему повезло, – Отабек вздрагивает. Виктор поправляет на плечах куртку, тяжело опускается на соседнее сидение, растирает голень и кивает в сторону Юры, выполняющего дорожку. - Почему? – меньше всего ему хочется обсуждать Плисецкого с Виктором, но едва ли он оставит его в покое. - Потому что Юра смог найти человека, который любит и принимает его таким, какой он есть так рано, – Никифоров задумчиво крутит на безымянном пальце тонкий ободок обручального кольца, не сводя глаз с катка. – Я немного завидую. Мне пришлось для этого стать пятикратным победителем Гран-При и Чемпионата Мира и лететь на другой конец света. - Мы просто друзья, а вовсе не… – Никифоров качает головой, не давая закончить фразу. - Не отрицай, Отабек. Я вижу, как вы друг на друга смотрите. Как ты оберегаешь его. И синяки на твоей шее тоже. Все это видят. И мы все немного благодарны тебе, что Юру теперь можно терпеть дольше пяти минут. Он научился слушать не только себя, – на красивое лицо возвращается знакомая лукавая улыбка. – Погляди на него. Эта программа никогда ещё не была так прекрасна и полна настоящей любви. Отабек видит это и без подсказок Виктора. От исполнения программы сладостно трепещет в груди сердце и хочется обнять Юру, обманчиво хрупкого, сияющего, как грани чистейшего горного хрусталя на солнце. Может Виктор и прав. Им обоим повезло, даже если Отабеково везение пришло к нему через кровь, пот, выматывающие ночные фантазии и томительное ожидание длиной в пять лет. Но разве не стоило оно проведённых вместе вечеров в Испании, в Алматы, в Хельсинки? Прогулок, уютных посиделок в кафе, безумия клуба в Барселоне, долгих разговоров за полночь реальных и виртуальных? Разве жалеет он, что ждал так долго, когда Юра стонет и мечется под его ласками? Определённо нет. - Но если ты его обидишь, то будешь иметь дело со всеми нами, – несмотря на улыбку, Виктор смертельно серьёзен. – Я предупредил. Отабек тихо хмыкает и кивает. Плисецкий может сколько угодно ворчать на Поповича, на Милу, материть Никифорова последними словами, но даже по его рассказам понятно, что Юра в своей группе как всеобщий младший братишка. И в обиду его не дадут. Он тоже не даст. В первую очередь тем, кто к Плисецкому ближе всех. - И это мне говорит человек, который его сам же больше всех и обидел, – Виктор не успевает ответить. Юра застывает, воздев руки в молитвенном жесте к высоким сводам арены под затихающие звуки музыки. Трибуны взрываются овациями, Отабек хлопает и поднимается на ноги, спешит вниз, чтобы успеть встретить Юру после обязательного короткого интервью. После него выступают ещё Эмиль, Лео и незнакомый новичок на чемпионате по имени Денис, представляющий не то Израиль, не то что-то похожее. Но едва ли кто-то из них способен составить Плисецкому достойную конкуренцию. Юра первый по результатам короткой программы. Отабек второй, с минимальным отрывом. Сразу следом – Крис, у которого с возвращением Никифорова словно открылось второе дыхание. Если в серии Гран-При Джакометти катался так, что порой на его программу смотреть было смешно и неловко, то сейчас он живёт ей и снова доказывает, что его талант это не пустой звук. Юри и Виктор идут следом, с небольшим разрывом и расслабляться слишком рано. Эти двое нашли друг друга – два человека настроения. То вдохновенно бьют мировые рекорды, то заваливаются глупо и необъяснимо. Как на пороховой бочке. Плисецкий недоволен собой, но пытается не показывать этого, только хмурится и огрызается на Якова, напоминающего о тренировке завтра на малой арене комплекса. Днём короткая программа у девушек. Отабеку интересно взглянуть на соотечественницу Элизабет, она тренируется не в Казахстане, но Морозов говорил, что девушка подаёт большие надежды. А Юра будет болеть за Милу. Но прежде Плисецкий коротко обнимает его в лифте, пока спускаются на ужин и устраивает голову на плече. - Супер круто было. А мне Яков флип даже на тренировках не даёт прыгать, только тройной. Говорит, не дорос ещё. Нормально блин, кацудон значит дорос, а я как чмошник. - Юр, у тебя вообще период такой… ты же ещё вытянешься, пойдёт рост в плечах, и придётся чуть ли не всё заново учить, восстанавливать баланс. Ты сам говорил, что тебе уже сейчас сложно. Он же не со зла. И у меня так было, тренеры до поры не давали сложные прыжки. Чтобы потом не было так тяжело на них сыпаться. Я четверной флип до сегодняшнего дня только на тренировках и прыгал. - Правда? И ты сыпался? - Да, – Отабек убирает прядку, выбившуюся из хвоста за ухо. – Ещё как сыпался. Мне легче было, я всегда знал, что не буду высоким и занятия на пилоне помогали. Мышцы крепче, проще было перестроиться. А иногда просто уходил танцевать, потому что сил не было и падать становилось уже нестерпимо просто. - Хэй, ты же мне так и не показал видео из Канады! – Юра дёргается, вскидывая голову так резко, что Отабек едва успевает отстраниться, чтобы не получить по носу, на секунду даже оторопь берёт. – Ты обещал! - Поужинаем и покажу. Есть хочется очень, Юр, – лёгкий поцелуй в уголок губ, прежде чем успевают открыться двери и они отстраняются друг от друга. - Да, я бы сейчас мамонта сожрал, лишь бы Лилия не увидела. Она и не видит. Мамонта, разумеется, в меню нет, но ужин всё равно хорош, после волнений и нагрузок на льду. И можно даже не слишком сдерживаться и отдать должное вкусным рыбным пирожкам. После ужина, они всё-таки смотрят выступление из Уинсора. Вернее Юра смотрит, жадно, неотрывно, неосознанно кусая губы. А Отабек следит за ним. Он знает, что на экране. Тело помнит каждый элемент, дрожь в руках и напряжение момента. Плисецкий хватает его за руку и издаёт невнятный изумлённый звук, когда видит завершающий выступление прыжок. - Это не больно? – Отабек хмыкает и качает головой. - Нет. Сначала было, пока не научился правильному хвату, а потом нормально стало. - Круто, – тёплая ладонь гладит сквозь ткань штанов бедро, пальцы очерчивают мышцы, всё ещё ноющие после выступления. – Я всегда думал, что танцы на шесте это вот как пьяный Крис танцует, виляя задницей. Пока тебя не увидел. - У Криса серьёзная подготовка, зря ты так, – невозможно сосредоточиться, когда Юра дразнит вот так, нарочито небрежно, словно и не замечает, как у Отабека срывается дыхание. - Ты всё равно лучше. Намного лучше, – он перебирается на колени, прижимается и целует, медленно, легко, сладко. – Слушай, – Отабек подаётся за исчезающим ощущением его губ и смотрит непонимающе. – Ты же говорил что в Торонто жил у Леруа. А ДжейДжей знал про танцы? - Знал. Он даже был на этом выступлении, – он не уверен, что Юре стоит знать подробности, но и врать не хочется. Плисецкий хмурится, закусывает губу, словно пытается на что-то решиться. И Алтын едва сдерживает облегчённый вздох, когда он расслабляется и вновь прижимается в объятии, опуская голову на плечо. – Даже он видел… И я хочу увидеть, как ты танцуешь перед зрителями. Не на видео а вживую. Вот так же, – кивок в сторону ноутбука. – Чтобы со светом этим и игрой на публику. - Юр… – Отабек пытается подобрать слова, объяснить, что в Уинсоре всем было плевать на его личность, что это был всего-навсего местечковый фестиваль, каких десятки и сотни, и видео снимали специально для архива, а не для публикации. А в Казахстане или России любой фестиваль уже событие и сохранить инкогнито практически невозможно, тем более, когда за его плечами уже есть мировые титулы. Но Юра смотрит с такой мольбой во взгляде, что все разумные доводы испаряются из головы. - Я попробую, – обречённый вздох ловят мягкие тёплые губы и Плисецкий тихо шепчет: «Спасибо». Он что-нибудь придумает. Обсудит с Димой, который совершенно точно будет в полном восторге. Но всё это позже, а пока можно расслабиться под лаской губ и ладоней Юры, потеряться в них ненадолго, вновь обретая себя в ярких и чуть болезненных ощущениях.***
Девушки прекрасны, каждая по-своему, лёгкие, маленькие и хрупкие, решительно взлетающие надо льдом в недоступной никому из них грации. Мила преображается из смешливой дурашливой любительницы клубов и модных магазинов в яркую райскую птичку, кроткую, и прекрасную. Элизабет, о которой столько говорил Морозов, оказывается совсем тоненькой и крошечной на огромной арене, в скромном чёрном платьице, на лице тихая печаль и привычное непроницаемое выражение. Юра толкает Отабека под руку и весело сообщает, что у них видимо национальная особенность – отправлять в фигурное катание детей, которые лучше всех умеют в покерфейс. Отабек хочет возразить, но тут на скуластом личике девушки расцветает озорная улыбка и Юра понимает всё сам. Она катается под заводной яркий джаз, стремительная, лёгкая, смелая. Изнутри поднимается тихая гордость. Она тоже защищает честь родного флага и делает это решительно и красиво. Даже Плисецкому нечего сказать и он хлопает ей вместе с Отабеком. - Ты же вроде говорил в Казахстане туго с фигуристами? - С фигуристами мирового уровня, Юр. Я же на национальных чемпионатах с кем-то соревнуюсь, – он фыркает в ответ на снисходительную улыбку. - А. Ну да, – Юра следит за тем, как Элизабет раскланивается и задумчиво постукивает пальцами по колену. А Отабек отстранённо слушает оценки, и думает о собственной произвольной программе, перед которой он волнуется больше всего. Это риск, огромный риск с такой короткой подготовкой, после тяжёлого сезона, на пределе возможностей. Даже Морозов сомневался, предлагая изменить её именно так. Это вызов самому себе. Если всё получится, то это золото, бесспорное, безоговорочное, даже если Никифоров и Юри возьмут себя в руки. Даже если Юра не повторит падение Финала и справится с произвольной, несмотря на все трудности начавшегося переходного возраста и свои опасения. И оттого Отабек настаивает с особым упорством. Николай, на тренировке вечером наблюдает за ним особенно пристально. - Выход смазан, Отабек! – он знает, что смазан. Но ко второму часу отработки прыжков ноги дрожат от перенапряжения. - Давайте с начала, - переведя дух. Николай качает головой. - Нет. Повтори с захода на прыжок и хватит. Если мы прогоним ещё раз с начала, ты рухнешь, и никакую произвольную программу завтра катать не сможешь, ни старую, ни новую. Отабек, предельное количество прыжковых элементов это не шутки и не детское развлечение. Ты выносливый, но всё-таки не настолько. Настолько. Но с тренером спорить нет смысла. Выехать получается немного чище, в ушах гремит, отдаваясь сердечным ритмом хорал. Морозов машет рукой, сигнализируя окончание тренировки. - Всё. Растягивайся и дуй в номер. С Плисецким до рассвета не сидеть, игрушки, киношки и прочие ваши развлечения давайте-ка до завтра оставим. Мне нужно чтобы ты выспался и был в наилучшей форме. Отабек кивает, утирая пот полотенцем. Он и сам всё знает. Завтра одна-единственная ошибка может стоить ему драгоценных баллов и получится, что все усилия зря. В номере тепло, приглушён свет, а Юра валяется на кровати, в наушниках, глядя что-то на планшете. Улыбается, встретив его взгляд, и откладывает гаджет. Можно присесть рядом и обнять, прижать к себе, ощутить приятный запах его шампуня и согревающей мази. - Устал? – тихий шёпот в шею. Отабек кивает. Нужно в душ, смыть пот и усталость, после – растереть мышцы с той же резко пахнущей мазью и поужинать. - Закажешь чего-нибудь в номер? Я голодный. - Хорошо, – тёплые губы прижимаются за ухом, и Юра отстраняется сам. – Давай, вали в душ, ща всё будет. Отабек целует светлую макушку и идёт. Под горячими струями воды так хорошо, что клонит в сон, но нельзя. Только смыть тянущее напряжение в каждой мышце, согреться, после прохлады катка и холода на улице. - Юр, а где мазь? – на полке тюбика не обнаруживается и Отабек выходит в комнату, игнорируя заинтересованный взгляд. Он не одевался и в одних трусах чувствует себя перед ним обнажённым. Плисецкий сводит брови, хмурясь, а после тянется к тумбочке. - Прости, я себе ноги растирал и автоматически в тумбочку сунул к своей, – Алтын протягивает руку забрать мазь и встречает Юрин хитрый взгляд. - Не. Садись, я сам. - Что? - Садись, говорю, я тебе сам ноги разотру. Меня Лилия учила, реально помогает. Отабек послушно опускается на кровать. Юра выглядит уж слишком воодушевлённым для простого предложения массажа. Но искать подвох в его словах нет ни сил, ни желания. Лишь когда прохладные и скользкие от мази ладони начинают движение по коже, от лодыжки и выше, сначала ласково, осторожно, а после с нажимом, массируя, проминая напряжённые мышцы, оставляя за собой тепло, Отабек оценивает всё коварство замысла. Возбуждение поднимается тяжёлой горячей волной, вместе с прикосновениями, Юра явственно сдерживает улыбку, он не может не видеть, как стремительно твердеет член под тонкой тканью белья. И удовольствие ещё острее от того, что густо замешано на боли. У Плисецкого сильные пальцы, он старается и напряжение покидает ноги с болью в мышцах, в свежих синяках, отзывающихся на прикосновения пальцев. Оно разливается в крови сладким смертельным ядом, отравляя, лишая воли. - Ю-р-ра… – имя рвётся из груди тихим рыком, когда пальцы добираются до бедра. Плисецкий явно наслаждается и его реакцией и самим процессом, гладит и мнёт его с чем-то подозрительно похожим на благоговение, отражающимся на лице. - Т-ш-ш, – слабый толчок в солнечное сплетение ощущается как удар. – Ляг. - Юр, – он откидывается на спину, прикрывает глаза и не знает, зачем звал Плисецкого. Что ему сказать? Ещё? Продолжай? Тело подводит, мысли путаются, хочется, чтобы эта ласковая, медленная пытка никогда не прекращалась, наблюдать из-под ресниц за тем, как Юра сосредоточенно выдавливает новую порцию мази на руки и снова опускается, массируя вторую ногу, кусает и облизывает губы и полыхает щеками. Прикипает взглядом то к тяжело вздымающейся груди, то к напряжённому прессу, то к паху. Отабек позволяет себе отпустить короткий тихий стон и пальцы на коже вздрагивают, Плисецкий замирает. - Больно? – отчего-то шёпотом. - Нет, – всё, на что хватает голоса, севшего, слишком низкого и он замечает как от его звука продирает мурашками Юру. А после уже не до того, потому что прежде, чем согревшиеся чуткие ладони продолжают массаж, Юра на пару мгновений прижимается губами, прихватывает головку через ткань, влажно мажет языком, так, что под зажмуренными веками расцветают яркие всполохи, а из груди рвётся тихий вскрик. Он всё понимает… дразнит, распаляет, доводит до края и замирает, выписывая пальцами по коже тёплые круги, отпечатывающиеся словно раскалённое клеймо, фантомное, но обжигающее почти реально. Выше, выше, почти у самой границы кожи и ткани… И неважно сейчас, что тело сковывает усталость, что мышцы всё ещё ноют после тренировки и массажа, хочется других прикосновений, хочется до тянущего чувства под рёбрами. Юра выдерживает его прямой взгляд и гладит, кончиками пальцев, щекотно и приятно кожу у самой резинки боксёров, поглядывает из-под ресниц лукаво и провокационно. Подцепляет большими пальцами ткань, тянет вниз, усмехается, когда Отабек вскидывает бёдра, облегчая задачу… И оба вздрагивают от резкого громкого стука в дверь. - Доставка в номер! – доносится из-за двери звучный женский голос. - Блядь, – тихо и с чувством припечатывает Юра. Отабек разрывается между смехом от нелепости ситуации и мучительным возбуждением, гуляющим по телу, требующим освобождения. Но Юра всё-таки встаёт, поправляет на ходу спортивные штаны, хватает со столика бумажник, и коротко бросает через плечо, – Накройся, не хочу, чтобы на тебя пялились. Отабек заворачивается в покрывало и всё-таки тихо смеётся. Юра рассерженно фыркает, быстро забирает у приветливой сотрудницы отеля тележку, суёт кажется даже не глядя чаевые и захлопывает дверь перед носом, наплевав на все правила хорошего тона. - И чо ты ржешь? – возвращается, нависает сверху и тянет покрывало прочь. - Ничего, – максимально серьёзно. Удерживает Юру за затылок и увлекает в поцелуй, долгий, томительно-сладкий, пока не чувствует головокружение. И взгляд у Плисецкого уже совершено другой – тёмный, шальной, пьянящий. Он нетерпеливо взрыкивает, отталкивает руки и опускается на колени, сдёргивая с Отабека трусы и не дав опомниться, обхватывает губами головку. Щекочет языком чувствительную уздечку, прижимает, опуская голову, принимая глубже, не оставляя ни мыслей ни способности сопротивляться. Только ощущения. Тёплых губ, горячей глубины рта, мягкости языка, опасной твёрдости кромки зубов. Гладких прядей под пальцами, тихой вибрации стона, отдающегося дрожью в теле. Меняя ритм, то отпуская, лаская лишь губами, повторяя языком рисунок вен, то забирая глубоко, до самого горла, словно выполняет древний ритуал поклонения божеству, а Отабека плавит, гнёт, от невыносимого удовольствия горит, кажется, вся кожа. И оргазм приходит как освобождение, короткий, яркий, сильный. Юра не отпускает, сглатывает и удерживает судорожно напрягшиеся бёдра. Лишь после отстраняется, облизываясь и хмурясь. Отабек осоловело смотрит на него, на то, как Юра брезгливо вытирает испачканную в светлом и вязком семени ладонь салфеткой и пробирается пальцами под его футболку, гладит поясницу, обводит ямки и выступающие позвонки. - Я мог бы… - Ты всегда можешь. Я хотел, чтобы ты хоть раз обо мне не беспокоился, – ворчит так тихо, что почти не разобрать. - Хороший мой, – Отабек тянет его к себе, в порыве безотчётной нежности, устраивая в объятьях, игнорируя неубедительные протесты. – Юрочка, – лёгким поцелуем за ухом. – Жаным. - И что это значит? – он слышит, что Плисецкий улыбается. - Душа моя. Любимый, – просто сказать ему, так правильно звучит признание именно сейчас. Даже если Юра не чувствует того же, это ничего, пусть знает, что для Отабека он самый важный и нужный. Душа. Путеводная звёздочка со злыми зелёными глазами, которая вела за собой пять лет сюда, в Хельсинки, на чемпионат и в этот номер, в уютные объятия. - Я тебя тоже, кажется. – Юра шепчет едва слышно, ёрзает и прижимается крепче, завешивает лицо волосами, а ухо алеет, выдавая смущение. И неважно, что будет завтра, потому что сейчас Отабека переполняет самое настоящее счастье. *Золотой мой (каз.)