***
В августе в Алматы жара обрушивается на плечи тяжёлой обжигающей кожу и лёгкие волной, плавит асфальт и подошвы кедов, раскаляет хромированный бок мотоцикла, ослепляет даже сквозь тёмные очки. Юра за неделю, которую Фельцман позволяет ему провести в гостях, успевает сгореть, облезть и загореть снова. Отабек смеётся над ним беззлобно и тихо, мажет плечи и спину белой пенкой пантенола и остужает кубиками льда. Подобные лечебные процедуры чаще всего приводят к тому, что Юру приходится мазать снова, растрёпанного, взмокшего, охрипшего от стонов и вскриков и довольного донельзя. У них есть неделя здесь и ещё полторы в России, прежде чем они расстанутся до конца октября, чтобы встретиться на Кубке Ростелекома. Юра в нём не участвует, но приедет поддержать. Отабек скучает, ужасно скучает по нему и, встретив в аэропорту, с весёлым изумлением понимает, что Юра, пусть совсем немного, но обогнал его в росте, раздался в плечах и уже почти потерял всю ту тонкость и угловатую хрупкость, за которую его звали феей. Скайп не даёт представления насколько Плисецкий изменился на самом деле. Отабек изучает любимое и ставшее вдруг незнакомым тело заново, губами, руками, долго и тщательно, пока Юра не начинает тихо хныкать от нетерпения. Наслаждается им раз за разом, теряя голову. Плисецкий прекрасен и только ему позволено видеть всю эту красоту. Катаются вечерами на мотоцикле, по городу и за город, ловят огненные яркие закаты на Юрин фотоаппарат. Он долго и вдохновенно рассказывает, как выбирал его, почему именно такой, рассказывает про разницу в светосиле объективов и фотографирует как заведённый всё вокруг: природу, город, родителей и самого Отабека. Говорит, что дома обработает фото и скинет потом по почте, чтобы было круто. И, смущаясь, признаётся, что хочет пойти учиться на фотохудожника. - Это же здорово, Юр. Будешь не только на льду творить что-то прекрасное, – Юра улыбается в ответ. После жарких деньков в Казахстане Москва встречает их дождём и прохладой. Плисецкий представляет его дедушке, показывает свою детскую комнату, в которой он жил ещё до той их встречи в летнем лагере. Простая, нехитрая обстановка, Юра смущается и говорит, что Отабеку наверное кажется что они совсем хреново жили с дедом, пока Юра не начал выигрывать. - Юр, я ничего такого не думаю. Это же твоя комната, всё хорошо, – Алтын задумчиво крутит в руках старого полинявшего плюшевого тигра и представляет, как Юра когда-то возвращался сюда с катка, ещё совсем маленьким, но уже с решительным, ярким взглядом настоящего бойца. Здесь столько воспоминаний – в фоторамках на комоде, в каждой грамоте и медали. Где-то среди потускневших снимков есть и общая фотография из лагеря – такая же хранится у него дома, в альбоме. - Дедушка собирает их все, говорит, что у него целее будут. Я ж в Питере снимаю квартиру. Вот и привожу ему каждую. Отабек кивает. Вот золото юниорского Гран-При, вот два серебра и золото взрослого, Золотой конёк, Золото Чемпионата Европы. Серебро Чемпионата Мира. До сих пор немного неловко за свою победу перед ним. Но Юра злится, говорит, что он придурок и нехер его жалеть, он им всем в этом сезоне ввалит так, что охуеют. Особенно всяким Витечкам и его свинке. И Леруа. И Отабеку тоже покажет, что он не сломается только из-за того, что вырос. - Конечно, не сломаешься. Ты же боец, помнишь? Менің барыс*, – коротко целует за ухом и Юра довольно выдыхает. Они остаются на ночь, и просто лежат рядом на широком надувном матрасе, потому что Юра наотрез отказывается спать один, тихонько целуются и засыпают обнявшись. Большего не нужно, не в этой просторной светлой квартире в спальном районе, где на стенах фотографии маленького круглолицего светловолосого мальчишки, впервые вставшего на коньки, а за стенкой тяжело ворочается на кровати Юрин дедушка. Плисецкий не лукавил когда рассказывал маме об их кухонных ритуалах – Плисецкие превращают приготовление еды в священнодействие. Юра, с собранными в кривой хвост волосами, в домашней одежде, и с мучной полосой на лбу кажется особенно красивым, и улыбается украдкой, встречая его взгляд. Николай Васильевич сам отвозит их в аэропорт, игнорируя Юрины громкие протесты, что это придётся стоять в пробках, а у деда давление. Но Отабек видит, что он рад побыть с дедушкой немного дольше. Санкт-Петербург всё такой же сумрачный и дождливый, каким его запомнил Алтын шесть лет назад. У Плисецкого маленькая, хоть и двухкомнатная, захламлённая квартирка недалеко от Спортивного Клуба, единственная кровать и дружелюбный бирманец Потя, которого они по дороге из аэропорта забирают с постоя у Барановской. Лилия смотрит на Отабека нечитаемым взглядом и предлагает выпить чаю, от которого они единодушно отказываются. Хочется скорее остаться по-настоящему вдвоём, чтобы не скрываться, не оглядываться на родителей, дедушку, тренеров за стеной, чтобы можно было подхватить тяжёлого Юру на руки и целовать прямо в прихожей, игнорируя возмущённый мяв кота, томящегося в переноске. - Подожди… Бека, ну… давай хоть этого мехового предателя выпустим, – между поцелуями. Отабек протестующе мычит в его губы. Он не желает отпускать Юру. Кота они выпускают много позже, и Пума Тигр Скорпион весь вечер взирает на них как на врагов всего рода кошачьего, а Плисецкий делает уборку, накинув на себя лишь футболку и короткие шорты, и с напускной строгостью винит в этом Отабека. Алтын раскаиваться и не думает, по дороге на кухню за чаем гладит тёплое бедро, скользит пальцами в промежность, обводя яркий след от зубов. На это Юра тоже ворчит, говорит, что Гоша после Чемпионата Мира заметил в раздевалке и промолчал, конечно, Попович не из болтливых, но посмотрел так выразительно, что захотелось в шкафчик закрыться. - Тебе не нравится? Нужно было сказать, Юр, я бы не… - Нравится! – Юра не даёт даже закончить фразу, краснеет, но смотрит твёрдо и решительно. – Нравится. Мне всё с тобой нравится. Вопросы только… бесят. - Хорошо, – можно ещё раз погладить след, поймать губами жаркий выдох, увлечь Юру в медленный, чувственный поцелуй. И с сожалением отстраниться, потому что на кухне щёлкает чайник, Юре завтра на тренировку, квартира не убрана ещё и наполовину, а Плисецкий полон решимости закончить с наведением порядка сегодня. Отабек предлагает помощь, получает в ответ недовольный взгляд и просьбу, если нечем занять себя, заняться ужином. Они не говорят об основной цели приезда Алтына. Юра знает, что он готовит сюрприз, что приехал не только погостить, но никаких подробностей. Ни о том, как тяжело было уговорить Морозова: «Отабек, начало сезона на носу, какая Россия?!». Ни о месяцах подготовки, обо всех трудностях с допуском к участию, регистрацией, сохранением в тайне его личности, гениальном решении девушки Димы, которым остались довольны все, даже Николай. Теперь осталось только подождать три дня и выполнить просьбу Юры, которую он высказал в марте в Хельсинки, после своей воздушной и сверкающей короткой программы.***
- Ты… подожди, это то, о чём я думаю? – Юра тормозит перед баннером с афишей фестиваля у входа, опускает очки и переводит недоумённый взгляд на Отабека. Алтын кивает. - И ты… это и есть твой сюрприз, да? Ты участвуешь? - Да, Юр. Участвую. - Бека, ты… бля, ты просто невозможный. Я же не всерьёз тогда, просто… - Но ты же хотел увидеть, – Отабек чувствует себя немного глупо. Вдруг Юра действительно просто пошутил, и все приготовления были зря. - Я и сейчас хочу! – краснеет и отводит взгляд. – Но это же не значит, что ты должен выполнять любое моё желание! Блин, Бека, ну… – он смущён, но во взгляде сияет чистый детский восторг, и тревога уходит. Нет, не шутил. И действительно рад. - Мне не сложно, – сложно, но Юра редко о чём-то просит и ещё реже удаётся выполнить его просьбу. И это стоит всех усилий. – Пойдём. Мне нужно ещё готовиться. - Ага, – он послушно идёт следом, озираясь по сторонам сквозь стёкла тёмных очков. – А меня пустят вообще? Ничего, что шестнадцать всего? - Ничего. Там и юниоры выступают, некоторым меньше лет, чем тебе. Это же танцы. Юра кивает и больше ничего не спрашивает. Совсем не хочется оставлять его одного в просторном холле, но нужно зарегистрироваться и подготовиться к выступлению. Дима и Саша, его девушка, ждут у входа за кулисы. - Давай, нужно успеть пока куча народу не набежала. Если кто-то тебя узнает, то гримируй не гримируй – всё равно тренер твой нам всем голову оторвёт. Отабек и сам это знает, именно поэтому они спешат. И в который раз радуются, что Саша в своё время увлекалась аквагримом. Чёрная, с золотой каймой, присыпанной блёстками, полоса грима пересекает лицо, ложится маской на глаза и виски, меняя черты лица, достаточно для чужого взгляда, оставляя узнаваемым для одного единственного человека. И финальный штрих – яркие голубые линзы, надёжно скрывающие цвет глаз. Теперь даже самый глазастый журналист не узнает в танцоре, скрывающемся под именем «Барыс» чемпиона мира по фигурному катанию Отабека Алтына. Белоснежный, открытый до предела костюм, босые ноги, грим, линзы. Саша и Дима смотрят на полный образ придирчиво, внимательно. - Красавец, – изрекает девушка. – Покоришь там всех. Ещё бы синяки на ногах замазать и просто мечта. - Даже грим не выдержит, – качает головой Дмитрий. – Свет должен скрыть, если всё по плану пойдёт. - И когда это в России на мероприятиях всё шло по плану? – она вздыхает. – Ладно, О… Барыс. Удачи тебе. - Спасибо, Саш, – вот теперь накатывает волнение. Он давно привык выступать и на льду и на пилоне с теми, кто много старше него, опытнее, сильнее. Но впервые так волнительно выходить на сцену. В зале будет Юра. И танцевать Отабек будет именно для него. Другие участники смотрят на него с интересом, кое-кто даже подходит познакомиться. Отабек сдержанно улыбается и избегает вопросов о настоящем имени. Время до выступления летит незаметно, в разговорах, в мыслях о том, как встретит его выступление зал и особенно Плисецкий. И когда ведущий объявляет его выход и на сцене гаснет свет, Алтын выдыхает с тем же ощущением броска в омут с головой, что и перед сложной программой на соревнованиях. Шаг вперёд, в центр сцены, между двух пилонов. Спиной к зрителям, пока не звучат первые слова, не течёт по спине прохладной волной голос певицы. Свет льётся вместе с ними. Холодный, синеватый, в нём костюм сияет ослепительной белизной. Он размывает черты, оставляя силуэт, отгораживает от взглядов из зала. Повернуться, выйти навстречу безликой толпе и отойти назад, скрываясь за руками, подчиняясь зову песни. Она тоже особенная, когда Дима предложил этот номер он и не подозревал, насколько близка её тема Отабеку. Первый аккорд, шаг, пальцы ложатся на пуговицы, и рубашка расходится по их велению, обнажая торс. Покрасоваться, насладиться будоражащими кровь взглядами из темноты зала, замереть у пилона, в звенящем ожидании. И выстрелить, резко, ярко. Может не так ярко, как это делает испанец, но он слышит крики, прорывающиеся сквозь музыку, когда выбрасывает руку вверх, в прыжке, вытягивается в струну. Двигается медленно, текуче, завораживая собой, каждым движением. Этот танец – зов, чувственный, с едва уловимой ноткой отчаяния. Отабек знает, к кому он взывает всем телом, каждым вздохом. Прохладный металл ложится в ладонь. Выдох, момент напряжения, упор, и вытянуться в шпагат под общий восхищённый вздох. Поворот, бильман, зависнуть изящной хищной фигурой, легко опуститься на пол и взлететь, вспоминая, как жадно смотрел на этот танец Юра, вечность назад, в светлой и просторной студии в Алматы. И руки словно впрямь становятся крыльями, медленно, рассекая прохладный воздух. Тянутся к темноте, опускаются, упираясь в шершавую резину покрытия сцены. Прогнуться, до тянущей боли под рёбрами, напрячь каждый мускул и не позволять видеть, как тяжело добиться этой призрачной лёгкости. Каждое движение с ленивой, томной грацией. Выйти в сальто, коротко замереть, указывая пальцем в темноту. Где ты, маленький прекрасный барыс? Смотришь? Видишь меня? Видит. Конечно, видит, и под фантомным взглядом так легко танцевать, раскрываться каждый раз, тянуться, взлетать и падать, проживать маленькую жизнь в танце. Шпагат, флаг, аиша, долгое вращение на пределе гибкости, тело звенит от напряжения, от тёплого, возбуждения, разливающегося в крови. Пусть тянет мышцы, саднит кожу, пусть его раздевают и ласкают взглядами сотни человек. Главное, что среди них есть Юра. Его путь. Тот, кто позовёт домой, подарит долгожданный покой и тепло. Встретить грудью прохладу металла в прыжке, шаг, пружинящий толчок и яркая точка, которую ставит в танце головокружительное и резкое сальто. Зал взрывается овациями, криками и свистом. Отабек кланяется, пытаясь успокоить рвущееся из груди сердце, загнанное дыхание. Улыбается лишь чуть-чуть и спешит прочь. Нужно прийти в себя. Переодеться. Смыть грим, который наверняка потечёт от пота. И найти Юру. Получается не сразу. С ним хотят познакомиться и сфотографироваться буквально все участники, Отабек дежурно жмёт бесчисленные руки, позирует для фото и мечтает только о том, чтобы поскорее уйти. От линз с непривычки начинают болеть глаза, в узких коридорчиках жарко и грим ощущается на лице чем-то чужеродным. Он не знает, сколько его не отпускают. Танцоры меняются, что-то говорят ведущие, но он не слушает и совершенно не хочет смотреть. В гримёрке его уже ждёт Саша, наскоро смывает грим, тактично отворачивается, пока он переодевается и помогает уйти почти незаметно, через дальний выход, ведущий в полутёмный технический коридор. Можно проскользнуть в зал, побродить среди людей, отыскать родную светлую макушку и выдохнуть, склонившись над ухом. - Пойдём, Юр? Плисецкий вздрагивает от неожиданности и оборачивается. Кивает, с улыбкой и встаёт, игнорируя недовольство тех, чьё внимание сосредоточено на сцене. Отабек отмечает, что танцору недостаёт изящества при выходе во флаг, получается резковато, прежде чем отворачивается и тихо извиняясь, уводит Юру к выходу. Ему не хочется смотреть на других танцоров, ему неважно, что на фестивале вручаются призы зрительских симпатий. Он здесь только ради танца для Плисецкого и оставаться дольше нет причин. А Юра молчит, пока они не выходят на улицу, подальше от любопытных взглядов. - Понравилось? – на солнечной улице их тёмные очки уже не привлекают внимания. Жаль только, что дымчатые стёкла надежно скрывают выражение глаз. - Да. Только я не хочу, чтобы ты ещё так танцевал, – тихо и зло. - Почему? - Потому что мне хотелось уебать каждому, кто на тебя там пялился, – Юра хмурится. Отабеку одновременно весело и невозможно хорошо. Юра ревновал его даже к безымянным зрителям. Зачем они ему, если нужен только один? - Обещаю, больше не буду танцевать на публике. Только для тебя. Но ты сам попросил. - Да бля, помню я, – вскипает Плисецкий. – Но ты там такой охуенный был, нереальный просто, остальные тоже крутые, но ты круче всех. И все смотрели. - Спасибо, Юр, – жаль, что вокруг шумный проспект и даже обнять его не получится. Лишь сжать в пальцах тёплую ладонь и сразу отпустить. Они долго гуляют, без особой цели, идут туда, куда ведут ноги. Юра фотографирует, Отабек любуется Питером в летнем убранстве, в ярком солнечном свете, столь редком для Северной Столицы. И на каток идут вместе – Юра на тренировку, а Отабек просто посидеть, поздороваться с Фельцманом, поболтать через борт с Милой и Поповичем, понаблюдать за тем, как грациозно рассекает лёд Виктор, выполняя столь любимый им кораблик. Полюбоваться Юрой, который больше ворчит, что из-за скачка в росте у него всё наперекосяк. Всё совсем не так. Пусть уходит хрупкость и звенящая мальчишеская тонкость, на смену ей приходит взрослая, красивая, хищная грация. И она ничуть не меньше пленяет, притягивает взгляд. В его движениях начинает проявляться уверенная сила, увлекающая за собой к фантомному звону мечей и яростным битвам, которых ещё немало будет у них всех, пусть даже на лёд редко по-настоящему проливается кровь. И несмотря на то, что всю прогулку Юра ведёт себя как ни в чём ни бывало, в раздевалке после тренировки он порывисто прижимается и целует, смело, настойчиво, жадно, водит ладонями под футболкой, гладит живот, поясницу, прерывисто выдыхает в губы. Дёргается, отстраняясь, когда в коридоре шумят чьи-то шаги. Чертыхается, как попало собирает и заталкивает в рюкзак вещи. Тянет за собой к выходу, а пальцы подрагивают в ладони Отабека, выдавая то ли предвкушение, то ли нервозность. Он гладит их, и Плисецкого встряхивает, трепещут ресницы, он шумно выдыхает и тащит в сторону дома с удвоенной силой. Алтын и не думает сопротивляться. Его самого охватывает дрожь и внезапно накатывает доселе неведомое желание отпустить контроль и позволить Юре снова, как в Хельсинки, вести самому. Он молчит, до самого дома, боится спугнуть властный и решительный Юрин настрой. И не жалеет. Только когда Плисецкий начинает раздевать его прямо в прихожей, Отабек понимает, как тяжело Юре было сдерживать себя почти весь день, с самого выступления. Дима написал, что ему даже какой-то приз присудили за исполнение номера. Приз уедет в Казахстан вместе с Димой, на него можно посмотреть и потом. Куда ценнее полыхающий адским пламенем взгляд зелёных глаз, голодный, шальной, возбуждающий. Когда-то Отабек именно таким его и представлял в полуночных фантазиях, находясь за тысячи километров от Санкт-Петербурга. И сейчас, наяву, от него ещё жарче, всё более жадными становятся поцелуи, всё более требовательными ласки. Потя, с возмущённым воплем выдирает из-под неосторожно поставленной ноги роскошный хвост и скрывается где-то в недрах квартиры. А они падают на кровать, полураздетые, растрёпанные, раскрасневшиеся. Юра устраивается сверху, смотрит жадно, гладит руки, плечи, грудь, чертит пальцами узоры на животе, обводит плавными линиями рельеф пресса. Ёрзает, устраиваясь удобнее и довольно, чуть смущённо улыбается, когда Отабек инстинктивно вскидывает бёдра, прижимаясь к ягодицам твёрдо, горячо и нетерпеливо. Нет. Не так он хочет, пусть Юра и прогибается, трётся о его эрекцию, дразнит и сам тихо ахает от удовольствия. Удерживает крепкие бёдра, гладит светлую кожу, и Плисецкий смотрит непонимающе. - Ты чего? - Юр, давай не так. - А как? – светлые брови сходятся к переносице. Отабек пытается найти слова, чтобы звучало не слишком избито и не может. Вздыхает и наконец, решается. - Хочу, чтобы ты сверху был. - Ты…то есть чтобы я… тебя? – Алтын кивает. Юра закусывает губу и смотрит растерянно. – Но я же… Блин, Бека, я же не умею нихрена, куда мне… - Всё будет хорошо Юр. С тобой же, значит хорошо. - Легко тебе говорить, – ворчит Плисецкий, но Отабек видит, как загорается в его взгляде предвкушение. Рывком притягивает к себе, слыша, как резко Юра выдыхает, целует, глубоко, чувственно, без слов просит о продолжении. - В Хельсинки у тебя получилось просто прекрасно. Почему ты думаешь, что сейчас будет хуже? – в губы, с которых пьёт чужое загнанное дыхание. Юра слабо стонет и упирается ладонями в плечи, отстраняется, смотрит сверху вниз, шало и смело. Нервно облизывает губы и улыбается. - Значит, понравилось тогда? - Да. Больше он ничего не говорит и не спрашивает. Плавно, хищно опускается, целует за ухом, ведёт губами по шее, до разлёта ключиц, лижет, прикусывает, повторяет пальцами причудливые узоры вен на руках. Не торопится, явно упивается шумными вздохами, тихими короткими стонами, которые Отабек не в силах, да и не хочет сдерживать. Тем, как он отзывается на ласку, как под прикосновениями напрягаются мышцы. Дразнит соски кончиками пальцев, короткими ногтями, влажными касаниями языка и отзывающимися дрожью во всём теле слабыми укусами. Тихо шепчет: «Замри» на вдохе и очерчивает языком абрис выступающей кромки рёбер. - Щекотно, – Отабек дёргается и рвано выдыхает. В солнечном сплетении собирается в тугой комок зудящее тепло. - Прости, – лёгкий поцелуй выше пупка. – Я мечтал так сделать с момента, когда увидел тебя в этом мостике чёртовом зимой. Пиздец, никогда не думал, что меня могут заводить торчащие рёбра. А у тебя красиво… Отабек всё-таки смеётся тихо и мягко. Юра возмущённо шлёпает его по бедру. - Хватит ржать! Нихуя ты не знаешь, как выглядишь когда танцуешь, – губы касаются живота. Кожу согревает влажное дыхание. – Когда ты вытягиваешься на этой хреновине, и вот тут всё напрягается… и дышишь так тяжело. Только от этого зрелища кончить можно. Охуенный, – лёгкий поцелуй чуть выше резинки трусов. – Никогда, – ловкие пальцы подцепляют ткань и тянут вниз. – Больше, – тёплые ладони ложатся на ягодицы, выписывая круги по коже, сжимая. – Не позволяй, – повторяет губами изгиб выступающей вены от лобка вверх по животу, обжигает, сводит с ума. – Чужим, – широко мажет языком по рельефу косой мышцы, опускаясь ниже. – Смотреть. Губы обхватывают головку, мягко, плотно, так хорошо, что Отабека выгибает навстречу, а из горла рвётся протяжный, хриплый стон. Юра удобно устраивается между его разведённых бёдер, вновь вытворяя что-то невообразимое, словно всю жизнь только и занимался тем, что постигал премудрости орального секса вместо тренировок. Всё не так, но в душном, алом мареве возбуждения, в удовольствии, которое дарят ему губы и руки Плисецкого, Отабеку чудится именно это. В каждом движении губ, звуке, прикосновении. Юра восхитителен в своей мнимой невинности, когда легко дразнит тонкую кожу у основания члена языком, прихватывает губами поджавшуюся мошонку, целует кожу на внутренней стороне бедра. Прикусывает, засасывает, легко, совсем не так, как обычно метит его Отабек, но от тяжёлого горячего дыхания на коже ведёт ещё больше. - Где? – тихий шёпот. Алтын не сразу понимает, о чём спрашивает Юра. Все ощущения сосредоточились на его ладонях, ласково скользящих по ногам, рисующих причудливые узоры на коже. – Бека… где всё? – тёплые губы прижимаются к коленке в поцелуе. - В тумбочке, – наконец обретая власть над мыслями. Разочарованно вздыхает, когда Юра лишает своего тепла и тяжести, тянется к тумбочке, шуршит и стучит в ящике и возвращается. Проходится ладонью по бёдрам в осторожном прикосновении. Щёлкает крышка, тихо скрипит кнопка дозатора. Юра шумно и нервно выдыхает. Отабек смотрит. На то, как он размазывает по пальцам прозрачный гель, как краснеет и отводит взгляд. Хмурится, глядя на призывно раздвинутые ноги, на собственные пальцы и тихо командует: - Перевернись. Меньше всего хочется спорить, убеждать Юру, что можно и так, что он хочет видеть его лицо. Отабек переворачивается, немного прогибается в пояснице, предоставляя полную свободу действий. И прежде скользких, прохладных от смазки пальцев между ягодиц чувствует горячие губы на плече. Плисецкий осторожничает, долго гладит кожу вокруг, размазывая гель, прежде чем проникает одним пальцем, всего на фалангу, но ощущение острое, непривычное, мышцы сфинктера протестующе сжимаются вокруг. Отабек пытается податься навстречу, без слов попросить Юру продолжать. Он понимает, погружает палец глубже, вызывая новые ощущения, их нельзя назвать совсем уж неприятными, но они странные, где-то внизу живота от каждого медленного движения, от ощущения нешироких фаланг пальца, задевающих стенки, нарастает тёплой волной возбуждения. Всё легче и легче с каждым проникновением, пока Юра не задевает случайно чувствительную точку. Отабек охает и чувствует, как начинают дрожать колени. Удовольствие прокатывается вдоль позвоночника колючими мурашками, Юра горячо дышит в плечо и не останавливается, лишь для того, чтобы между ягодиц потекло холодно и скользко, перед тем, как мышцы раздвигают уже два пальца, уверенно проникая в раскрывающееся под их напором тело, пуская по венам новую волну болезненного и яркого возбуждения. Эта боль тёплая и преходящая. Она лишь добавляет ощущениям остроты, будоражит, разжигает в крови адреналиновый пожар. Плисецкий учится быстро. Даже слишком, и вскоре голову покидают последние связные мысли, оставляя его наедине с полыхающим в крови наслаждением. Пальцы задевают простату, движутся быстро, сильно, проникая глубоко и резковато. Бёдра инстинктивно подаются назад, навстречу ласке. Даже дыхание у Юры меняется, опаляет кожу между лопаток, в рваном, загнанном ритме. - Юр-ра… пожалуйста, – ещё немного и захлестнёт, под горло, сильно и слишком быстро. Плисецкий замирает на середине движения, утыкается лбом в плечо и шепчет. - Точно? Я же… - Давай, – не шёпотом, стоном. Короткое шуршание фольги, тихие влажные звуки и сердце замирает в тревожном и сладком предвкушении. Это всё равно больно. Терпимо, но достаточно, чтобы зажаться, подавить тихое болезненное шипение и до боли стиснуть покрывало в пальцах. Юра чертыхается, гладит бёдра, добавляет смазки, не жалея, и пробует снова. Отабек до крови прикусывает щёку и заставляет себя расслабиться, податься навстречу медленному и болезненному проникновению. Выдыхает, когда становится легче, боль отступает, оставляя распирающее, горячее ощущение наполненности и тепло кожи Юры, которое он ощущает ягодицами. Плисецкий гладит бёдра, ласкает опавший член, шепчет, прижавшись губами к уху какой Отабек охуенный и это лучше любых признаний в любви. Эти тихие слова честные, без рамок приличий, мишуры условностей. От них заходится в груди сердце и слабеют руки. Можно повести бёдрами, когда боль совсем утихает, лишь слабыми отголосками добавляет ощущениям остроты. И ласковые прикосновения сменяются сильной хваткой на бёдрах, осторожные поглаживания обретают ритм, вместе с толчками. Они стонут едва не в унисон, когда головка с силой проезжается по чувствительному бугорку простаты и окунаются в безумие, полное жадных поцелуев с вывернутой до предела шеей, укусами, которыми Юра покрывает его плечи, хаотичных движений навстречу друг другу, на одной волне обжигающего нервные окончания наслаждения. Влажная горячая ладонь на члене, губы на шее, глубокие, резкие толчки в давно предавшее Отабека тело. Собственные громкие стоны, срывающиеся на вскрики, когда его словно выжигает изнутри, плавит, сочится сквозь кожу, резонируя со звенящим от напряжения и такого же сумасшедшего возбуждения телом Плисецкого. Юра сам требует повернуться, опрокидывает на спину, подхватывает под колени, раскрывая для себя, входит осторожно, медленно, вжимается и душит короткие довольные стоны. И сводит с ума голодным и диким взглядом из-под растрёпанной, липнущей к взмокшему лбу чёлки. Красивый. Складывает его буквально пополам, пока тянется за поцелуем, и не прекращает двигаться, коротко, порывисто, так хорошо... Слабо стонет, когда Отабек тянется и накрывает ладонями его ягодицы, стискивает, направляет, пытается выразить одним взглядом, одним жестом, что хочет ещё сильнее, глубже, больше, раствориться в Юре. Навсегда слиться с сильным и прекрасным телом, чтобы больше никто и ничто не смогло разделить. Они превращают в хаос постель, целуются, расцвечивают золотистую от загара и смуглую кожу следами пальцев, засосов, укусов и не могут остановиться, сливаясь в диком, необузданном древнем танце, простом и завораживающе сложном одновременно. Давно нет боли, только чистое удовольствие. Юра не выдерживает первым, замирает, напрягаясь, с силой стискивает пальцы на его бёдрах, сдавленно стонет и тяжело наваливается сверху, продолжая ритмично и быстро ласкать изнывающий член. Отабека выкручивает, ломает и выжигает изнутри оргазмом, от поджавшихся пальцев ног до запрокинутой головы, раскрытого в немом крике рта. Перед глазами пляшут цветные пятна, тело колотит дрожь. И маленький подвиг – первый долгий вдох, после того как дыхание на секунду перехватывает и кажется, что разучился дышать. Плисецкий перекатывается на бок и пытается отдышаться. Отабек тянется за поцелуем и Юра поддерживает, медленно, тягуче и расслабленно. Ещё будет ночью время для того, чтобы довести друг друга до изнеможения, плевать на косые взгляды. Сейчас плевать даже на близящийся сезон, на то, что нужно тренироваться, соблюдать режим. Лишь бы только Юра продолжал целовать, гладить плечи, был с ним, сейчас и столько, сколько это возможно, перед новой разлукой.