Ойран

      Приближался праздник фонарей — один из самых ярких и необычных. Для Ешивары данное время было особенным: тогда проходила демонстрация постельных принадлежностей. Это был праздник роскоши, блеска, соперничества: продемонстрировать свое превосходство — дело чести.       Такие процессии проводили только дома первого и второго классов, но иногда женщины из низкосортных борделей тоже выставляли постельные принадлежности, заявляя, что они не хотели бы отставать от популярных подруг.       Ограничений цен на такие комплекты не существовало, все зависело от размера кошелька клиента проститутки, у которого она могла бы выклянчить постельное белье подороже, или от денег (иногда в долг у хозяина заведения), которыми располагала сама женщина. Набор состоял из трех футонов[1] и большого покрывала или стеганного одеяла, летом прилагалась тонкая москитная сетка, зимой — легкое покрывало. Ткани — самых ярких цветов. Женщины в возрасте предпочитали ярко-голубую подкладку, молодые девушки — красную. Футоны, подбитые ватой, оформлялись в виде зеркал с рамами, края обшивались бархатом, центр и подкладка были одного цвета. Золотыми нитями на покрывале вышивались гербы клиента и проститутки. Выставлялся комплект внутри дома у входа, лицом к двери, чтобы каждый входящий мог полюбоваться. Иногда к набору прикреплялась деревянная табличка с крупно написанным именем обладательницы для привлечения внимания. Гости должны были оставлять некоторое количество денег в качестве подарка для всех обитателей борделя и оплаты гречневой лапши для угощения девушек.       Церемония не проходила долго — это было неприлично. В качестве благодарности за комплект проститутка развлекала клиента, подарившего набор, приглашала для веселья по крайней мере двух гейш. Опять-таки все зависело от денег, которыми располагала женщина. После такого небольшого праздника улицы квартала непривычно пустовали, только изредка лениво проходили смотрители, следившие за порядком. Вечерами они также неторопливо расхаживали по району, притворяясь завсегдатаями, чтобы не отпугнуть нарушителей, правда, хозяева борделей старались решить все проблемы на месте, дабы избежать позорных скандалов. Поэтому стычек было очень мало, и смотрители прогуливались по улицам, чтобы полюбоваться на прекрасных женщин. Многие из стражей останавливались возле клеток, чтобы заигрывать с молоденькими девчушками, обескураживая их пошлыми шуточками.       Был среди них юноша. Поначалу мы все пугались его, но он оказался обходительным молодым человеком. Он, словно бамбук, статный, всегда носил амигаса[2], пряча под ней светлые волосы. Он постоянно привлекал любопытные взгляды, поэтому старался скрыть свои «дефекты». Юноша всегда представлялся, как Акихиро из Нагасаки, чтобы вопросы о его происхождении не возникали[3].       — Мне уже далеко за семьдесят, — шутил он, указывая на светлую голову. — Я хорошо сохранился, потому что во мне до сих пор течет мужская сила. Молоденькие девчушки смущенно хихикали над его нескромными остротами, однако Акихиро предпочитал не говорить о прошлом, забалтывая неугомонных проституток, когда они начинали расспрашивать его.       Практически перед закрытием он приходил к нам в бордель и шел прямиком к одной девушке, даже не спрашивая занята та или нет. Оба-сан всегда пропускала его, не задавая лишних вопросов. Все строили догадки, к кому он мог приходить, ведь никто не признавался. Оба-сан знала, но продолжала упорно молчать.       — К кому же он все-таки ходит? — спросила я сестру, когда он проходил по коридору.       — Может, проследить за ним?       — Акихиро-то? К Хисуи[4]. Бывает и ко мне заглянет, чтобы выразить свое уважение, правда, я оби не развязываю[5], — помолчав, она добавила. — Смышленый парень. И непростой.       — Откуда ты знаешь, что он ходит к Хисуи?       — От главной женщины Шинагаваро не скроешь ничего, — наигранно низким голосом произнесла сестра. — Я как-то спросила у него, а он мне и ответил.       Хисуи была невысокая стройная девушка, бойкая, с горящими глазами, выглядела моложе своих лет и больше всего любила танцевать. Из всех женщин дома она была самая жизнерадостная и веселая, хоть и являлась последней.       — Почему ты не расскажешь об этом остальным?       — Так веселее, — рассмеялась сестра. — Очень любопытно слушать их догадки. Особенно интересно наблюдать за Хисуи, которая активнее всех отводит от себя подозрения. Как они еще не догадались, глупые женщины.       В мире позлащенных страданий каждая пыталась найти единственную паутинку, за которую можно ухватиться. Чаще всего женщины выбирали любовь. Девушки ждали своего возлюбленного, который выкупит из рабства, и грезили, как они заживут счастливой жизнью вдали от места, полного отчаяния и боли. Кто-то надеялся, что доживет до двадцати семи лет и уйдет из квартала навсегда, в связи с закончившимся договором. Некоторые оправдывали тяжелую жизнь тем, что они помогают своей бедной семье, помогая выживать маленьким братьям и сестрам (что, впрочем, не всегда получалось на деле). Были и те, кто отринул от себя прошлую жизнь и наслаждался моментами, проведенными с различными мужчинами. Встречались и якко[6] — благородные женщины самурайского происхождения, которых сослали за аморальное поведение на три-пять лет. Таких женщин держала вера, что они здесь не навсегда. Находились среди проституток девушки, которые всего лишь существовали: выполняли свою работу, проживали дни, мечтая поскорее покинуть бренный мир.       — Харуми, ты должна выбрать что-то, за что будешь держаться всю жизнь, — наставляла мне сестра. — Иначе сойдешь с ума в этой клетке. И не забывай: даже если ты на вершине, все равно найдется тот, кто скинет тебя. Сложно удерживаться на позиции первой женщины публичного дома.       Негласное и золотое правило Ешивары: жить без любви. Но проститутки все равно влюблялись, пылавшее сердце было трудно остановить, оно само выбирало, кому отдать тепло. Даже моя сестра, которая чуть ли не каждый день мне повторяла, что не следовало любить мужчин, попалась на крючок ужасного и прекрасного чувства.       Сестра выбрала злосчастную нитку, которая могла оборваться в любой момент.       Она всегда по-особенному смотрела на этого гостя. В ее темных глазах блестели маленькие искорки, с тонких алых губ не сходила полуулыбка. Сестра сама обслуживала мужчину, не доверяя заботу никому из учениц. Вместо соблазнительных гейш и развратных хоканов она развлекала его сама: аккомпанировала себе на сямисене, затягивая грустную песню о неразделенной любви или танцевала медленный танец с двумя веерами, плавно двигаясь под скрипучие звуки музыкального инструмента.       Сестра нежно смеялась над его глупыми шутками и невзначай касалась его большой грубой руки. Она с нетерпением ждала, пока он насытиться развлечениями, чтобы уединиться в отдельной комнате.       Это был совершенно обыкновенный мужчина обедневшего самурайского сословия. Сына он отдал на усыновление богатому хатамото[7], чтобы обеспечить ему лучшую жизнь; дочь послал в замок к сёгуну, чтобы та стала его наложницей и при удачном стечении обстоятельств родила наследника; жена уехала ухаживать за престарелыми родителями, хотя на самом деле ей надоело общество мужа, с каждым днем терявшего свое влияние. Так и жил этот господин в небольшом доме с несколькими слугами и прибившейся дворнягой и находил утешение в сакэ и женщинах.       Каждый раз мужчина преподносил ей милые подарки, будь то заколка из черепашьего панциря, шнурок для оби из золотой ткани, зеркальце или сладости. Сестра радовалась, как ребенок, и бережно хранила подарки, прятала даже от меня и никогда не продавала. Господин часто оставался до утра, и сестра выводила его окольными путями на свободу, лишь бы не попасться на глаза Оба-сан.       После ухода любимого она долго смотрела в открытое окно, ветер баловался с непослушными прядями черными волосами, щекотал нежную кожу, но сестра не обращала внимания; она была не здесь.       — Ты любишь этого господина? — спросила я.       Сестра смущенно отвела взгляд в сторону, покрылась нежным румянцем и прошептала:       — Только никому не говори. Это секрет.       В Ешиваре запрещена любовь, и этому правилу должны следовать все проститутки без исключения. Не любить — только притворяться. Не получать удовольствия — только притворяться. Не жить — только притворяться.       Но эти правила никто не выполнял.