Невеста Полоза

Мельница — Обряд

      Поморщившись, Виктор завозился на жесткой поверхности. Ладонью потер лицо, будто сгоняя остатки сна, и сладко потянулся, ощущая лопатками неровность лавки. Мысли неловко путались, и легкий туман царил в голове. Будто случилось вчера нечто такое, что выбило его из повседневной размеренной жизни.       В воздухе пахло сушеными травами, легким налетом пыли и едва ощутимым древесным ароматом. Стояла духота, но гуляющий по полу легкий сквозняк ластился и лизал свешенные с лавки пальцы, принося немного прохлады и терпкий запах молодой земли с улицы. Полумрак создавал иллюзию прошедшей ночи и медленно отступающего сна, но ступни щекотали шаловливые солнечные лучи.       Где-то далеко послышался злобный лай дворовых псов и ответный недовольный гогот гусей, видимо прохаживающихся перед носом у домашних охранников. Мужчина издал мученический стон, ведь гвалт принес за собой тянущую головную боль. Потерев пальцами виски, Никифоров без сил откинулся назад, опустив руки вниз, будто эти простые движения достались ему немыслимым трудом.       Совсем рядом, буквально за стенкой — топот босых ног по деревянному настилу пола и следом насмешливое хмыканье. Нечто шелохнулось из стороны в сторону, взбудоражив стоящий прожаренный воздух помещения. — Проснулся, охотничек? — сочащийся ядом голос Юры прозвучал над ухом. — Как силки? Как зайцы? — Какие силки? Какие зайцы? О чем ты говоришь? — сцеживая зевок в кулак, протянул мужчина. — Ты ночью пошел в лес, — медленно начал пояснять парень с долей ехидства. — Весь при параде. С луком и ножом. С пустым колчаном. Силки проверить. Вот я и спрашиваю — добыча где?       В памяти начали неясными образами всплывали первые картинки. О вечерней бессоннице, о лоскуте небесного одеяла в оконном проеме, о неведомой песне природы, так и зовущей, манящей мужчину в лес. И да, Плисецкий на его пути встречался — такой же босоногий и недовольный, стоящий на пороге крыльца. — Мало того, что в полночь Змеевика, — продолжал зудеть юноша, — он в лес отправился на свою погибель — это его проблемы. Так нет же, он после ко мне заявился, сонный будто под чарами. Шатался из стороны в сторону с глупой улыбкой на лице и лопотал что-то невнятное. На вопросы не отвечал, об притолку стукнулся — не заметил. Завалился в сенях и заснул. И ни с места. А я тебя тягать не нанимался, — зло притопнул Юрий, — выспался, вали подобру-поздорову к себе домой.       Виктор с трудом приоткрыл один глаз и, прищурившись, осмотрел обстановку. И правда, чужие сени. Сумка для похода за травами висела у двери, тканевые циновки устилали пол, а в углу притулилась выдолбленная из дерева бочка. Под потолком рядами на тонкой нити, едва видимой в полумраке комнаты, сушились пучки лечебных и ароматных трав, колыхаясь немного от ветра.       Все незнакомое, не такое, как дома. У Никифорова у входа по обыкновению запас стрел находится, да пара ножей охотничьих. На согнутом гвозде висит плащ, да сапоги в углу валяются. По углам клубится пыль, и пахнет порой мокрой шкурой зверья.       Сам юноша, приютивший его на ночь, а теперь выговаривающий за поздний визит, нашелся сбоку. В свободных светлых льняных штанах, которые наверняка упали бы с него, не будь растрепавшегося на концах тонкого шнурка. Просторная рубаха, со старыми застиранными пятнами и парочкой новых, сидела кособоко и будто бы вовсе с чужого плеча. Светлые волосы парня растрепались, где-то меж локонов затерялась травинка и теперь нагло выглядывала из-за макушки. Лоб пересекала и не позволяла челке лезть в глаза тонкая вышитая узорами мастериц лента.       Лучи света, до того лишь щекотавшие подушечки пальцев ног мужчины, вдруг неожиданно коварно прыгнули на лицо, ослепляя. Недовольно сморщив нос и зажмурившись, Никифоров в попытке спрятаться от солнца, прикрыл глаза рукою. Благословенная тьма приняла мужчину в свои мягкие объятья, но предаться неге не позволил все тот же ехидный голос. — А украшением ты где разжился? — Юрий нагнулся над лежащим и вцепился в (правую) руку. — Только не говори, что у Милки. У нее отродясь колец не было, — раздраженно фыркая, заявил юноша. — Кольцо? — недоуменно переспросил Виктор.       Резко поднявшись, придерживая свободной рукой ноющую от боли голову, Никифоров распахнул глаза и неверяще уставился на ярко поблескивающее под солнечными лучами кольцо. Оное переливалось всеми цветами радуги и отбрасывало блики на стены, когда Юра поворачивал их сплетенные воедино руки. Перед взором мгновенно замелькали картинки из памяти, восстанавливая события прошедшей ночи.       Ведомый неслышной мелодией ветра, он неотступно следовал вперед, наслаждаясь красотами леса. И там, на залитой лунным светом поляне, сплошь устланной мхом, мужчина повстречался с удивительным существом, легендарным Владыкой, Полозом, Юри.       Виктор помнил как наяву его тихий смех, похожий на шелест скользящей по земле осенней листвы, карие глаза, смотрящие то с надеждой, то с укором. Эти голые хрупкие плечи, будто искрящиеся под серебристыми лучами, и, безусловно, хвост, покрытый теплой синей чешуей, так и манящей к ней прикоснуться. Помнил тесные объятья упругих колец. Но до конца так и не мог поверить в эту сказку, что легендарное существо снизошло до беседы с ним и наслаждалось его танцем. Произошедшее казалось ему сном, удивительно желанным, несмотря ни на что, сном.       Однако радостно поблескивающее кольцо на безымянном пальце уверовало его в обратном.       Над душой стоял Юра, что зло пыхтел в повисшем молчанием и то приближал руку мужчины, то отдалял, пристально рассматривая неведомое украшение. Глупо улыбнувшись и словив яркий солнечный зайчик от золотого бока, Виктор отдернул руку. — Ну и пожалуйста. Мне и без тебя забот хватает. Проваливай, — обиженно бросил юноша и, развернувшись на пятках, скрылся в глубине дома.       Продолжая глупо улыбаться, Никифоров потер поверхность кольца. Та отдавала легким холодом и ощущением чего-то нездешнего, потустороннего. Из-за угла показалась наглая кошачья морда, и мужчина с сожалением оторвался от разглядывания кольца. Кот, гордо задрав хвост и демонстрируя удивительное безразличие, прошелся из стороны в сторону. Заметив, что окликать его никто не собирается, Потя — кот Юрия, ученика травника — вздохнул как-то по-человечески и, виляя задом, подошел к Виктору да потерся о ногу теплым боком.       Погладив кота по шерстке кончиками пальцев, мужчина обул сапоги, неведомо как оказавшиеся возле лавки — хотя Никифоров точно помнил как разувался в лесу — и поднялся, потянув затекшую спину. Поясница противно заныла после ночи проведенной на жесткой поверхности, и потому Виктор как-то сразу зарекся повторять этот опыт.       В доме загрохотало, послышался звон опрокинутой глиняной чашки, разбитой вдребезги. Глухо и обреченно упал табурет, унылой песней вторил ему плеск воды. Плисецкий несдержанно и потому не особо разборчиво ругнулся, и его торопливые шаги рассекли вновь нависающую грузной тучей тишину.       Неожиданно чихнув от защекотавшего ноздри запаха полыни, Никифоров утер нос и переглянулся с недовольно наморщившимся Потей и, подхватив лук и пустой колчан, хотел уже было выйти на улицу, где во всю разгорался день, и его настойчивый зов сливался из звуков ругающихся мужиков, гвалта скотины и носящийся по дворам мальчишек, однако задуманному было не сбыться.       Широко ступая, к дому Плисецкого шествовал дядька. По глубоко залегшей на лбу морщине можно было с уверенностью заявить, насколько сильно его успели извести женщины селения в утро Змеевика. Вечно опрятный Яков щеголял в рубахе с расстегнутым воротником и едва порванным рукавом с темным отпечатком сажи на подворотах. Начищенные сапоги уже украшал тонкий слой пыли, поднятый в спешке с дороги.       Увы, спрятаться от гнева дядьки — то, что он последует, сомнений не возникало — Виктор не успевал. Прошмыгнуть тенью по залитому солнцем двору не представлялось возможным, а выбирающимся через окно: так он привлечет внимания не меньше, как если бы решил внаглую заявиться в баню в женский день. Метнувшись из стороны в сторону, мужчина не придумал ничего лучшего, чем спрятаться в темном углу, загородившись пустой бочкой.       Яков ступил на порог дом и устало привалился к косяку, стянув фуражку и стерев ею пот с лица. Шаги выходили тяжелые и громкие, отчего замерший в углу Виктор невольно обмирал от страха, молясь всем богами поочередно, чтобы его не заметили. Но дядька прошел мимо, даже не бросив взгляда в его угол и грузно осел на лавку, обмахиваясь все той же фуражкой. Видимо, жара на улице и правда стояла несусветная. — И где этого бездельника носит? — в пустоту поинтересовался Яков, и взгляд у него сделался печальный и обеспокоенный. — Не нравится мне все это, ох, как не нравится. Юра! — зычно позвал юношу тот, привалившись к стене.       В ответ все громыхнуло, звякнуло, крякнуло и истошным мявом Поти отозвалось. По ногам повалил белесый дым, напоминающий молоко тумана, с мерзким запахом чего-то болотного. Ошарашенный Плисецкий выбежал в сени с подпаленным лицом и кончиками светлых прядей и с готовыми сорвавшихся с юных уст ругательств.       Завидев старшего родственника, Юрий проглотил все, что вертелось на языке, и, сдунув выбившуюся челку в сторону, воззрился недовольно, с некоторой скрытой угрозой во взгляде. — Что от меня опять надо? — задрав нос, юноша скрестил руки на груди и нетерпеливо притопнул ногой. — У меня еще настой для больного не сделан. — Ты на меня голос не повышай, щенок, — грубо одернул его Яков, смяв фуражку, — мал еще клыки показывать. А с больным сам изволил желание возиться, нечего меня им попрекать.       Юра фыркнул, но руки опустил, и мигом исчезла надменность из его взгляда, вновь повеяло от него молодостью и какой-то детской наивностью. Вздохнув, он поправил попутно висевший криво, по его мнению, пучок ароматных трав и более спокойно переспросил. — Что от меня надобно? Не говори, что отвар лечебный или помощь для заговора. Лилия куда опытней меня, да и сегодня на месте точно, как и все бабы носа из дому не кажет. — Без тебя знаю, — усмехнулся дядька. — Виктор где скажи, не знаешь? С ног сбился, разыскивая его.       Зло зыркнув, Юрий тряхнул головой и разразился тирадой, где конкретно видел Никифорова и какими тропами Лешего ему стоит идти, дабы сгинуть в топях болот. Уточнил также, что медвежьей силой обделен и таскать еще и его тело не намерен. Прошелся по беззаботному нраву охотника, который и не охотник вовсе, раз уходит в лес без полного колчана стрел. И это в ночь! Затронул, к сожалению, и тему возвращения молодого мужчины, его невменяемое состояние и даже злополучное, по словам юноши, кольцо, сверкающее пуще всякого злата.       И чем больше сжимался в своем темном углу Виктор, и слушал дальше Яков, тем сильнее хмурилось и без того суровое лицо последнего. В отличие от молодого Плисецкого мужчина успел на своем веку потоптать пыль множества дорог с мешком за спиной и даже побывать в шкуре наемника. Знал и видел немало, а уж сколько наслушался, сидя с прочими мужиками за кружкой медовухи по деревням и весям, из рассказов местных юродивых и молоденьких сплетниц — не счесть.       И знаете, байки о нелегкой судьбе змеевых невест занимают не последнее место в списке интересов оседлого населения.       Вздохнув как-то по-особенному тяжко, Яков, опираясь на коленки, поднялся с лавки. — Куда он пошел? — Мне откуда знать, — равнодушно пожав плечами, проговорил Плисецкий, выдохнувшийся после сильного эмоционального всплеска.  — Выпроводил его, как очнулся. Не более десяти минут назад. Да и ты почти сразу явился. — Минут десять? — задумчиво пробормотал дядька, нахлобучив на лоб фуражку. — А я его и не заметил, — нахмурился.       В повисшей тишине особенно громко, предательски громко, прозвучало мурчание Поти, возжелавшего ласки у единственного спокойного человека в сенях. Подобравшись неслышно к Виктору, потерся лобастой головой о бедро. Мужчина, вздрогнув от неожиданности, сделал страшные глаза и молил уже кота, как бога, убраться и не выдавать его с потрохами. А с него сметанка, честное слово, на свежих сливках от Аннушки.       Но Потя мольбе не внял и замурлчал громко, как-то умеют делать только коты, извиваясь всем своим телом, выгибаясь дугой, оставляя клоки шерсти на охотничьих штанах. Коту было необходимо снять стресс. Выскочив как ошпаренный из кухни хозяина, — где вечно пахло всякими травами, что заставляло его фыркать недовольно и в скором времени, задав высоко хвост, покидать помещение — Потя долго шевелил усами, чихая и облизываясь, морща нос.       Глупые людишки, думал кот, сидя на порожках и вылизывая мордочку. Ругаются, словно дел у них больше нет. Вон хозяин постоянно бегает к человеку, пахнущему сталью, болезнью и чем-то ещё, будто выжжеными на солнце травами. И квохчет, и ворчит, меняя тряпки, от которых несёт кровью. А этот суровый дядька, что поучает хозяина, тоже занятой: Потя видел из окна, как он гоняет человеческих котят.       И некуда податься бедному взволнованному и испуганному дымом животному, бродящему по темным углам сеней и распугивающему притаившихся пауков. Хозяин шикнет и ногой отпихнет, стоит только коту потереться о нее. К хозяину вообще лучше не подходить, когда он пахнет злостью. А от сурового дядьки у Поти мурашки. Нет уж, спасибо.       Крадясь хищником, двигая носом и шевеля усами, питомец учуял знакомый запах. Приподняв мордочку, тихо мурлыкнул и, задрав хвост, посеменил в сторону темного угла. Обнаружив человека, который еще утром ласково погладил его, Потя с радостью и энтузиазмом принялся тереться о чужие ноги, требуя к себе внимания. И тем самым бессовестно сдал притаившегося Никифорова жаждущим его лично увидеть и лично послать к тропам Лешего.       Вжав голову в плечи, Виктор боязливо улыбнулся, помахав рукой из-за бочки. У стоящего напротив Юры крылья носа раздувались от гнева — мало ему было проблем от самого Никифорова, так и перед дядькой вынудил ответ держать. А лицо Якова нахмурилось сурово, сжались ладони в кулаки. Кивком головы указал, мол, вылезай, и прошествовал в дом молодого травника, убрав могучей рукой его с пути. Разговор намечался не из легких.       Яков сидел, положив голову на сложенные в замок руки. Тихо было на кухонке у юного травника, лишь Потя обиженно что-то мяукал с высоты каменной печки. Слабый ветерок колыхал грубые занавески на окнах, отрытых настежь, принося с улицы запах поднятой мальчишками пыли и гомон скотного двора.       Бездумно крутил на пальце золотое кольцо Виктор, опустошенный признанием. В голове мелькали картинки прошедшей ночи, вот только все они меркли по сравнению с сиянием карих очей, смотрящих пристально и внимательно, заглядывающих, казалось бы, в самую душу. Мужчина грустно улыбался, проводя кончиками пальцев по прохладному металлу.       Он не думал, можно ли его снять. Откровенного говоря, и не хотел вовсе. Не думал он также и о своей участи.       Однако думал обо всем этом Яков, хмуря седые брови и морща лоб. В голове его сталкивались мысли, напрочь отказываясь укладываться в стройные ряды. На нем была ответственность за людей селения, коих гнев Полоза мог уничтожить, оставив лишь пепел на распутье. И в то же время душа болела за балбеса Никифорова, который за многие годы заботы о нем стал сыном.       Юный травник смотрел в окно, кусая ногти. Глаза его были широко распахнуты от ужаса и осознания, с какой могучей и древней силой столкнулся Никифоров. Юра пока только ученик, но как будущему лекарю, мир духов уже сейчас открывал свои двери ему. И кому, как не ему было знать, насколько жестокими они бывают. И спокойствие обреченного, как ему представлялось, Виктора его бесило. — Да как ты вообще сидишь такой безмятежный? — взорвался он наконец после долгого и гнетущего молчания. Схватил за руку, на которой блестело кольцо, и попытался его стянуть. — Сними его к чертям болотным!       Никифоров зыркнул зло, отдернув руку и прижав ее к груди. — Ти-ха, — ударив кулаком о стол, прервал зарождающуюся потасовку Яков. — Ничего снимать мы не будем. Полоз близко к селению, его ярость нам еще аукнется. — То есть ты отдашь его, — вскочил Плисецкий на ноги, отчего добротный табурет с грохотом упал на пол, напугав задремавшего было Потю, — этой змеюке на растерзание?! Подобру-поздорову? Может, еще обрядим его в девичий наряд, да проводим под белы рученьки к лесу. Ужин подан, выходи, чудище лесное!       У Юрия случилась форменная истерика. Размахивая руками, он в припадке смахнул со стола разобранные по пучкам травы, бросил подвернувшимся сапогом в сени, где спугнул чью-то трусящую душу у порога. Схватился за светлые локоны, сорвав искусно вышитую мастерицами ленту и, дыша громко и надсадно, поглядел исподлобья на Якова. — Охладись, — коротко бросил дядька, выплескивая на юношу остывший завар. И пока тот удивленно хлопал глазами, а по светлым прядям стекала вода, Яков продолжил. — Это Виктору решать, пойдет ли он к Полозу или нет. Не наша воля — его. — Пойду, — прервал старшего мужчина, глянув на кольцо. — Бояться мне нечего, зла Юри не сделает. — Откуда ты… — фыркнув и тряхнув головой, начал Плисецкий, заводясь. — Знаю, — твердо сказал, как отрезал, Виктор и поднялся изо стола. — Скоро вечер, а мне еще помочь Миле надо. Я обещал.       И вышел, прихватив пустой колчан да лук, во двор, где скрылся на время из виду. Дядька сокрушенно покачал головой, опустив руки на стол. Прямой Никифоров, своевольный, такого не преломишь и под свою дудку плясать не заставишь. Но душа отчаянно ныла, сжимала тисками грубыми сердце пожилого мужчины, тревога растекалась по венам.       Пыхтящий обиженно Юрий поднял табурет, нарочито громко ставя его на положенное место. Трясущимися от ярости руками поднял и убрал на места пучки трав — с таким настроем за создание отваров не берутся, болезнь накликаешь здоровому, а смерть — больному. Нервно погладил шуганувшегося от него Потю и, прихватив тряпку, плюхнулся рядом с Яковом на лавку.       Утирая мокрое лицо, поник плечами и тихо спросил: — Что же делать, дядь?       Наблюдающий за появившимся в оконном проеме Никифоровым — чья серебристая коса бледнела под солнцем, а походка как никогда была легка и беззаботна — Яков тяжко вздохнул и приобнял юного травника, своего второго названного сына. — Следить и ждать, Юр. Следить и ждать. И никому не отдавать, во что бы то ни было.       Виктор был приветлив с каждым. Хлопал по плечам встречных мужиков, сетуя вместе с ними, что работать приходится вдвое больше и бабскую работу выполнять — тоже. Подхватывал на лету бегущих мальчишек и заботливо отряхивал порты, когда кто-то из них падал в придорожную пыль. Правда, и ругал, едва увидел, как те со своими палками-мечами на пса замахивались. Животных мужчина любил и обижать не позволял, строго пресекая подобное. Даже пару затрещин раздал, чтоб неповадно было.       Улыбался открыто и тепло девушкам, что выглядывали в окна домов, зазывая его на обед. И, привалившись к низкому заборчику, развлекал их, рассказывая охотничьи байки и небылицы, пока одного из них не звали в привычный мир, наполненный опостылевшим бытом, из созданной Никифоровым сказки.       Помогал охотно, ежели окликали женщины и просили сбегать до товарки за закончившейся вдруг солью. Или к Лилии за лечебным отваром. К Серафиму за настойкой. До колодца, плошку холодной воды, милок. — Конечно, — откликался Виктор с неизменной солнечной улыбкой на устах, подрываясь с места, только серебристая коса и успевала что взметнуться в воздух, а его уже и след простыл.       Однако о том, что на самом деле творилось в душе мужчины, никто не догадывался.       Темные мысли снедали его. Мрачные. И мутные, как вода в бочаге. Он кусал губы, когда отворачивался от людей, и хмурился, если вновь видел белобрысую макушку Юры маячившую неподалеку. Подобное внимание раздражало Никифорова.       Ему необходимо было время, чтобы побыть одному. Мировоззрение Виктора рушилось под натиском прошедшей ночи. Откровенно говоря, она до сих пор казалась мужчине сном, и лишь отдающее потусторонним холодом кольцо, поблескивающее на пальце придавало ему некое подобие уверенности в произошедшем.       Взмахнув серебристой косой и закинув ее за спину, Никифоров недовольно фыркнул. Ладно Юрий, но неужто и дядька считает его наивным глупцом, не ведающим о крутом и суровом нраве их богов. А не он ли добывает трепещущих жертв из леса на праздники, чтобы их теплая кровь окропила алым алтари.       Однако пугало и оттого будоражило Виктора совершенно иное. Полоз, а точнее Юри. Мужчина не чувствовал с его стороны зла по отношению к себе — а это искусство незаметно постигают все охотники, ступая по следам зверей — но сама мысль о Полозе острыми когтями сковывала сердце и душу. Владыка леса, древнее и могущественное существо, обратившее на него взор. Завороженный мужчиной. Но странно и страшно было поверить его речам, тихому, шелестящему подобно листве голосу. Еще страшнее была инаковость змея.       Чем Юри отличается от собратьев? Почему выбрал его, Виктора? Насчет последнего у мужчины была прорва вопросов и сомнений. Силу и гнев, которые обрушатся на пошедших против воли отмеченного богом ветров, он представлял. И будто наяву видел ужасающие картины, что может произойти не только с ним, но и с селением. Но выбрать в невесты мужчину — о таком никто слыхать не слыхивал.       И, несмотря на мысли одолевающие охотника, душа его была полна решимости. Он пойдет в лес. Хотя бы для того, чтобы вновь увидеть блеск синей чешуи и невероятно глубокие карие очи Полоза.       И мелькающий на краю взора Юра и пославший его по всей видимости дядька Яков тому не помеха, чего бы они ни придумали.       Устало привалившись к низкому заборчику, усевшись на лавку, Виктор утирал выступивший на лице пот. Казалось бы, работа не пыльная: подсоби одному здесь, другому там, а поди ж ты, измаялся будто волк на охоте. В горле пересохло и хотелось ужасно пить, но ноги вспрели в сапогах и налились смертельной усталостью. Ныла спина, и постепенно сказывался недостаток сна, отчего голову сжимал хлеще всяких оков обод из разноцветных ниток, подаренный маленькой девчушкой года два тому назад.       Серебристые волосы неприятно липли к лицу, а коса уже спуталась за спиной, но сил переплести ее не было. Прикрыв глаза, Виктор непроизвольно потер прохладное кольцо и даже приложил его ко лбу, будто то могло принести ему прохладу. Но каково же было удивление Никифорова, когда его обдул легкий ветерок, а знакомое змеиное шипение почудилось в шорохе трав. Мотнув головой, мужчина распахнул глаза и огляделся. Но Полоза вокруг не виделось, а со стороны дома послышался тихий скулеж.       Поддев носом калитку, навстречу привалившемуся и усталому мужчине вышел огромный здоровый пес. Шерсть его темного коричневого оттенка лоснилась, словно чьи-то заботливые женские руки расчесали сбившиеся на боках котуны. Вид псина имела устрашающий, в приоткрытой пасти виднелись острые белые клыки, а розовый язык свисал на бок, но Виктор лишь улыбнулся на то.       И мигом сорвался с места пес, радостно тявкая как щенок, подпрыгивая и виляя хвостом. Подскочив к мужчине, поставил тому тяжелые передние лапы на плечи и принялся слизывать капли пота с молодого лица. — Мак, Мак, прекрати, — несмотря на усталость, раздражение на виднеющегося неподалеку травника и темные думы, на душе Никифорова было тепло. — Прекрати, кому говорю! — но несмотря на свои слова, он ласково теребил холку, чесал за ушами и улыбался искренне, приветствуя пса. — Он скучал.       Подошедшая к окну Мила с умилением глядела на воссоединение временного охранника ее дома и его хозяина. Подперев кулаком щеку, местная красавица поправила сползающую на глаза челку, сдув ее в сторону, и кивнула в сторону резвящегося и выписывающего кренделя перед Никифоровым пса. — Скоро заберешь его? Он хандрит без тебя, Вить. — Знаю, — посмурнел лицом мужчина, похлопав по боку наконец утихшего и развалившегося возле ног Мака. — Но ничего толком сказать не могу. Сам пока не понимаю, что у меня с жизнью творится.       Опустив взгляд, Виктор гладил довольного и счастливого пса, что изредка лизал ему пальцы теплым шершавым языком. Смотрел же он вглубь себя, в который раз за день задавая донельзя осточертевшие вопросы, снедающие его мысли. Мила терпеливо ждала, не встревая в его внутренний разговор, только вздыхала печально, будто зная что-то наперед.       Никифоров и не заметил, как просидел возле дома девушки неподвижно почти до вечера. До него, правда, было не так уж и далеко, но очнулся мужчина лишь тогда, когда от околицы его позвал звонкий мальчишеский голос, прося помощи. Тряхнув головой и спугнув задремавшего было Мака, мужчина потянулся и, опершись руками о колени, встал с лавочки. Потрепал по холке пса и кивнул в сторону двора Милы. — Иди, мальчик, — улыбаясь печально, шепнул Виктор.       Пес смотрел на хозяина огромными понимающими, но грустными глазами. Заскулил тихо, ткнувшись лобастой головой в бедро, но послушно поплелся в сторону калитки, постоянно оглядываясь и подметая землю хвостом. — Иди, иди, Мак, — поторопил его мужчина, закрывая за ним калитку чужого дома. — Как позволено будет мне, обязательно наведаюсь.       Пес тявкнул согласно от крыльца дома. На его голос торопливо выбежала девушка, едва впопыхах не соскользнув со ступенек. Зацепившись за косяк, Мила нерешительно кусала губы, глядя вслед удаляющейся высокой спине с серебристой косой до лопаток, качавшейся из стороны в сторону. Махнув рукой, она окликнула мужчину. — Витя! Подожди!       Никифоров встрепенулся. Обернувшись, заметил девушку, активно его подзывающую. Широким шагом подошел к забору, вцепившись в бедный штакетник судорожной хваткой. Но опомнился и отпустил, вытерев вспотевшие ладони о штанины. — Забыла чего, Мил? — задорно спросил, улыбаясь открыто, как в старые времена. — Вить, — сомневаясь будто, говорить или нет, девушка прижала руки к груди. Но подобное было не в ее характере, она посмотрела прямо в глаза. — Не всегда Змеиным царям нужны воительницы. Порой и жизненно необходим некто иной. И спасибо.       И столько в ее «спасибо» было душевной благодарности, знания и понимания, что Виктор, усмехнувшись, покачал головой. Не доверять словам молодой, но очень сильной ведающей смысла не было. И хотя зря она потратила свой дар на него, Никифоров был ей признателен — она несколько успокоила его мечущуюся во мраке сомнений душу. Махнув рукой, не оборачиваясь, попрощался. — До встречи, Мила, — и шепнул еле тихо. — Да будут твои боги к тебе благосклонны.       Клонилось к горизонту ярко-алое светило. Веяло то ли пышущей духотой с полей, то ли холодом от реки и леса, все казалось и жарко, и холодно, и пристанища не найти. Слышался гомон возвращающейся с лугов скотины под залихватский свист молодого пастуха. От домов дыхнуло горячей домашней едой и душистым хлебом, уже достатых из печей.       Мужчина поправил сползающую на плечо небрежно завязанную косу и скинул сумку наземь. Задумываться о своей жизни было поздно, в душе Никифоров чувствовал, что едва раскрасневшийся диск опустится за линию, где кончаются земли, как все для него изменится навсегда. И даже Макоши не будет подвластна пряжа его судьбы. Вздохнув, Виктор обошел вокруг колодца, возле которого задумчиво всматривался в небо, и подтянул ближе ведро. Деревянную посудину с ковшом едва ли не он сам сегодня наполнял водой для неугомонных мальчишек и замаявшихся в духоте мужиков.       Всмотрелся в свое отражение и раздраженно провел рукой по воде. Отражение пошло рябью, смазывая черты лица мужчины, которые неожиданно показались ему невероятно простыми и заурядными. И как он только мог понравиться Юри, этому невероятно красивому и древнему существу? Это, наверное, все-таки какая-то ошибка. И лишь отдающее холодом кольцо на пальце напоминало о случившемся ночью.       Никифоров устало опустился, сев возле колодца, привалившись к его бревенчатому боку. Обхватил голову руками, закрывая глаза, не зная, что ожидать от будущего. Думать об оставляемой за спиной жизни, как, впрочем, и о людях в ней, совершенно не хотелось. В мыслях была звенящая пустота.       От бревен колодца пахло смолой и сыростью. И даже казалось, что лягушками, хотя подобных странностей, как обнюхивание квакушек, мужчина за собой не замечал. Бок сквозь легкую рубашку щекотали растущие и соперничающие за право жить под лучистым солнцем травинки. Виктор сорвал одну из них, покрутил в руке, чувствуя, как сухой стебель прокатывается в пальцах с мозолями от лука и охотничьего ножа. Отпустив ее, Виктор провел пальцами по земле. Та была теплой, нагретой светилом за день, рассыпалась в руках и пахла родным домом. Этот аромат он не спутал бы ни с чем в своей жизни.       Никифоров толком не понимал, что на него нашло. Наверное, в глубине души ему все-таки было страшно отправляться в логово Полоза. Верил, что Юри не сделает ему плохо и больно до тех пор, пока сам мужчина не вынудит его своим поведением, но боялся. И пытался почувствовать то, что с детства окружало его и успокаивало — родную землю. И та, будто понимая своего сына, отвечала теплом и пониманием. Обещанием, что примет всегда назад.       В какой-то миг Виктор понял, что пора. Сердце пропустило удар, кольцо на руке кольнуло непривычным холодом, а от леса ветер принес невнятный шелест и тихое шипение. Покрутив головой, мужчина заметил только, как поднялись и опали головки соцветий придорожных трав, и совсем упустил момент, когда перед ним появились змеи.       Темные, почти черные шкуры, горящие глаза, шорох, да тонкие полосы следов от тонких тел их — вот что они представляли собой. В мужчине на секунду зародилось здоровое опасение, ведь встреча в лесу со змеей может окончиться погибелью охотника, но насильно заставил себя расслабиться. Он понимал — это подданные Полоза. Они пришли за ним.       Виктор пригнулся ниже к земле. Пока мужчина не понимал, как будет проходить их общение, ведь Юри говорил хоть и с акцентом, но вполне ясно и человеческим языком. А змеи? Разумные ли они твари вообще или просто послушны воле своего Владыки? Тем не менее, Никифоров с любопытством смотрел на извивающиеся на земле тела.       Вперед выступила одна из них. Возможно, самая главная. Змея отличалась насыщенным цветом чешуи — иссиня-черным — и малым гребнем на голове, чем-то напоминающим корону. И это не считая размеров, она превосходила свою свиту в малом раза в два. Прошипев что-то неразборчиво, змея вознеслась над землей и, придвинувшись близко к лицу мужчины, проникновенно заглянула в глаза.       Каким чутьем, или же благодаря кольцу, красующемуся на его пальце, или вовсе ветер донес шелест из леса, но Виктор разобрал последующее от змеи шипение. Они были всего лишь послами, пришедшими за «невестой» своего Владыки. Столь же среброволосой, с глазами полными синевы морей и сильным телом. Змеи следили неустанно и неотрывно сей день за Никифоровым и знали о каждом его шаге и слове. Знали о тяжких и снедающих душу думах и помимо воли Полоза сочли мужчину достойным. И ныне пришли проводить его под древесные своды леса.       Виктор сосредоточенно кивнул. Признание подданных не менее значимо, чем воля и выбор их Владыки. Он уже было собрался встать и, прихватив брошенную по другую сторону колодца суму, отправиться вослед змеям, но тонкий юношеский голос позвал его от дома. — Виктор! — надрывно крикнул травник. — Виктор! Где же ты, балбес убогий?!       Мужчина вздохнул и мученически поднял глаза к небу. Его надсмотрщик, следовавший за ним столь же неустанно, но в отличие от змей более заметно и надоедливо, видимо потерял его, и теперь пытался отыскать пропажу. Желание и Юры, и дядьки не пускать мужчину в лес, казалось ему глупым и необдуманным. Жалкая опека не сравниться с навлеченной бедой Владыки. Поэтому Виктор отвечать не хотел. И более того, собирался отправиться за змеями ползком, позабыв о собранной сумке. — Виктор, Леший тебя дери! — не унимался Плисецкий. — Там Якову плохо!       Никифоров дернулся как от удара. Дядька нянчился с ним с самого рождения, и вырастил как своего сына. Мужчина не мог бросить его в такой момент, ведь Яков вытаскивал его и из ситуаций похуже, чем простой жар или лихорадка. Раздраженно цыкнув и откинув волосы назад, он поднялся.       Юра нашелся неподалеку от своего дома. Выглядел он растерянным, и это еще более напугало Виктора. Чтобы травник, пусть и молодой, да не знал, что делать — это действительно страшно. Темная тень мелькнула на задворках сознания, но мужчина не обратил на нее внимания. Бросив взгляд на ожидающих его ответа змей, Никифоров негромко промолвил. — Я вернусь. Разведаю, как чувствует себя Яков, и обязательно вернусь. Я дал слово Юри.       Змеи будто поняли его. А может так оно и было, недаром они знали о его чаяниях и сегодняшних делах. Та самая из них, с гребнем на голове, кивнула, опустилась на землю и отползла к тени садовых деревьев, поманив за собой остальных. Они скрылись, но мужчина чувствовал — они здесь. Они ждут.       Одернув задравшуюся рубашку и уже в пути, отряхнув штаны от земли, Виктор подскочил к растрепанному травнику. Волосы того были всклочены, щеки горели румянцем, а глаза лихорадочно блестели. Пальцы он то и дело заламывал, не находя им места. — Что случилось? — серьезно и обеспокоенно поинтересовался мужчина, кладя руку на плечо юноши.       Тот ответил ему потерянным взглядом, который метался из стороны в сторону. Закусив губу, Плисецкий неуверенно промямлил. — Он там… Там… Э-э-э, — набрав воздуха в легкие, он уже собирался ответить более полно и уверенно, но Виктор неожиданно для себя почувствовал сильный удар в затылок. И тьма заклубилась перед глазами. — Хух, — послышалось ему на границе небытия. — Что так долго? Я уже не знал, что ему наврать.       Плисецкий был раздражен. Фыркнув зло, он подхватил за руки бесчувственное тело опавшего наземь мужчины. — Ну извиняй, — ответили ему не менее недовольный голос. — Тут поленьев не найти, пришлось до хаты сбегать. Тащи, давай!       Новый голос был на удивление знаком. Виктор не понимал, почему все еще слышит голоса, хотя удар был действительно сильный. Боль тупой иглой впивалась в затылок, а тело налилось металлом, тяжелым и неподъемным. Чьи-то холодные цепкие пальцы, впились в лодыжки. Еще секунда, и вот его уже неловко волокут по земле, подметая полами рубахи землю.       Неожиданно дернуло голову. Видимо, кончик косы зацепился за сучья кустарника и потянул обладателя длинных волос. Острая боль покрыла тягучую пульсацию более быстрой и отчетливой. Мужчина застонал тихо. Заслышав этот звук, Плисецкий рассержено зашипел на кого-то. Но Виктор уже плохо и неотчетливо слышал его голос. Сознание полностью поглотила тьма. — Геор… да… идио…       Повторное пробуждение за сегодняшний долгий и наполненный событиями день было не столь радостное, как первое. По внутренним ощущениям Никифорова, времени прошло не столь много, однако тело нещадно болело. Он хотел было поднять руку и ощупать шишку на затылке, но только со стоном отступил от этой затеи. Как и утром, в теле разлилась невиданная слабость, однако сейчас она была вызвана не очарованием ночи и древним существом, Полозом, а предательским ударом в спину. Точнее, в затылок.       Виктор лежал на каком-то старом тюфяке, наполненном уже успевшей отсыреть соломой, и смотрел в темное пространство над собой. В комнате, где его заперли сердобольные родные, лучи света проникали сквозь узкие щелочки над дверью, но и их не хватало, чтобы осветить пространство. Походило больше на некий закуток, весьма напоминавший подпол в доме старосты, Якова то есть, где запирали буянов и дебоширов. И мужчина бы так и подумал, если бы не душный запах трав, стелящийся по полу.       Наверное, размышлял Виктор, Юра попросил устроить ему такую комнату в качестве новой кладовой, ведь прихотливые травы требовали особых условий хранения. Или же для непослушных больных, что противятся лечению или тоже, особо буйные. Но мысли о стороннем — о назначение его клетушки — вовсе не отвлекали его от бессильной злобы на дядьку и Плисецкого. Получалось, что с самого утра они не вняли его решению, и против воли его собрались скрывать от Полоза до последнего. Однако своим решением, оба заговорщика только подстегнули Никифорова в его желании отправляться в лес и быть «невестой». Лучше так, чем жить с ощущением кандалов на руках.       Шипя про себя, Виктор осторожно поднялся с лежанки. Голова раскалывалась, но уже не кружилась. Боязливо коснувшись пальцами затылка, мужчина не обнаружил ни крови, ни спекшегося колтуна волос и облегченно выдохнул. Опираясь о стенку, он поднялся и, передвигая ладонь по обтесанным просмоленным бревнам, добрался до запертой двери. Глупо было даже надеяться, что укрыв его в темной комнате, эти перестраховщики не запрут ее на засов. Но все же подергав дверь и убедившись в ее неподвижности, Никифоров приложил ухо к узкой вертикальной щели.       С той стороны слышалась приглушенная ругань. Слов было не разобрать: или комната находилась в глубине дома, или спорщики на улице. Другое дело тяжелые, грузные шаги на лестнице. Мужчина буквально вдавил свое тело в стену, пытаясь различить, кто бы это мог быть. По долгу охотника, Виктор невольно запоминал походку каждого человека из его близкого окружения. Закусив губу, он так же раскаялся в своей сегодняшней оплошности. Не придал должного значению промелькнувшей тени, а за собственной тревогой за Якова, не заметил подвоха и не услышал шагов со спины. Опираясь на неразборчивое шипение Плисецкого, он мог только предположить, что помощником и вторым носильщиком являлся Георгий.       Но отложив все внутренние переживания, Никифоров весь обратился в слух. Некий, неизвестный ему пока человек, медленно спустился по лестнице. Остановился, переводя дыхание — слышалась громкая отдышка и ругань на незнакомом ему языке. Мужчина подобрался, как хищник перед броском, стукнул легонько в косяк. — Отабек?       Только гость из степи, найденный раненным и подобранный Юрой в лесу, мог злиться на свою немощность, разговаривать на чуждом слуху наречии и спускаться со второго этажа дома травника. А еще он, в отличии от многих, единственный мог в полной мере представить, каков есть гнев змеев. — Не шуми, — с легким южным акцентом, отозвался воин, подходя ближе. — Выпустить тебя надо. Иначе беда грянет.       Никифоров замолк. Помочь чем-то Отабеку не мог, ведь находился по другую сторону двери. Лишними разговорами докучать не хотел, к тому же шум и правда мог привлечь хозяина дома. Но внутри мужчины все защемило от страха и надежды. Теперь он обещал вернуться не только Полозу, Юри, но и его подданным, в особенности той змейке, чью голову венчал гребень. И не мог, не хотел их подвести.       Отабек старался изо всех сил. Виктор слышал, как тот раздраженно выдыхал и скрипел зубами, когда пытался поднять тяжелый затвор. Как дышал часто, переводя дух. Но надежды в Никифорове таяли с каждым мгновением: сейчас степной воин не мог ему помочь. Он не оправился еще от раны — Вите чудился металлический запах крови — и уж тем более не вернул себе былую форму. Но даже за попытку он был благодарен Отабеку. — Бека? Ты что здесь делаешь?! — прозвенел громкий голос травника. Его стремительный шаг и порывистость ощущалась охотником на уровне чутья. — Немедленно прекрати. Мы его спасти пытаемся! — Погубите вы его, — негромко и устало, но жестко возразил воин. — Ты знать ничего не знаешь ни о нем, ни об этом Полозе проклятущем, — фыркнул Юра, и по звукам мужчина понял, что Отабека медленно оттесняют от двери. — У нас в степи почитают Небесного змея. И благодать его несоизмерима с его гневом. Кажется, что само небо падает, осыпая нас горящими каменьями, — возразил кочевник. — Если Великий Змей хоть каплю похож на своего собрата, мы погибнем. Выпусти Виктора, не кличь смерть. — Вот еще, — засопел травник в ответ и, по-видимому, все-таки заставил Алтына отступить. Задвигался засов, но явно не для того, чтобы отпереть дверь. — Я спасти его пытаюсь, понимаешь, ты! Спасти. Он же мне как брат. А селение как без него? — тихо спросил он, ни к кому, впрочем, не обращаясь.       У Никифорова защемило в сердце. Не разделяй их дверь, он несомненно растрепал бы светлые непослушные волосы, ободряюще подмигнул и сказал бы какую-нибудь ересь. И, наверняка, Плисецкий бы возмущенно фыркал и одергивал его, злобно сопя и глядя исподлобья. Однако сейчас Виктору было не до того. — Юра, отопри дверь, — спокойно произнес мужчина, чутко прислушиваясь к звукам, доносившимся с другой стороны.       Растерянное молчание было ему ответом. — Нет! Даже не проси! Ты переждешь Змеевик здесь, а завтра поутру мы с Яковом тебя выпустим, — твердо, казалось бы, твердо возразил юноша, но Виктор чувствовал слабину. — Я обещал ему вернуться. И он мне поверил, слышишь? — несдержанно стукнул кулаком по двери Никифоров, неожиданно даже для себя потеряв контроль. — Он доверился. А если я не сдержу обещание, то что? Он же сравняет тут все с землей. — Не сдержишь слово, подумаешь, — обиженно фыркнул Юрий. — Не впервой. Мне ты тоже обещал многое. Да и гад этот чешуйчатый обойдется. Раньше этих невест не крал, а мужик ему и подавно не надобен.       Как объяснить тому, кто привык жить в спокойном мире, каково это — гнев богов? Виктор помнил из детства не так уж и много, но крики людей и заплаканное лицо матери навсегда будут преследовать его во снах. Он до сих пор не знает, что произошло тогда, но повторение всего этого не хотел. И может быть, его необдуманное решение самому пойти в «невесты» тем и объяснялось, но как рассказать об этом Плисецкому, мужчина не знал.       Завыв от отчаяния, Виктор не раз и не два ударил кулаком по двери. Костяшки болели, стесанные о грубую древесину. И алая кровь падала на пол. — Выпусти, Юр, выпусти, — обессиленно привалившись лбом к косяку, промолвил мужчина. — Он же погубит всех. — Не погубит, — легкомысленно отозвался Плисецкий. — А впредь неповадно будет людей насильно в свои сети ловить, да жертвами делать. — Да я сам вызвался! Сам! — закричал Виктор, ударив ребром ладони по двери.       Повисло неловкое молчание. Никифоров чувствовал недоверие к его словам, удивление и даже обиду. И понимал, что после этих слов, засов уже не отопрут и в помине. — Ну и дурак, — будто в подтверждении его слов, Плисецкий пнул дверь и выбежал из дома.       Повернувшись, Виктор, злясь в первую очередь на себя, стукнул затылком по препятствию. Но голова отозвалась пронзительной болью — дала знать о себе полученная от Георгия шишка. Зашипев, мужчина устало сполз по двери, сел, поджав под себя ноги, и закрыл глаза.       Он пока слабо представлял, на что способен Юри. В беседе с ним он выглядел потерянным и одиноким. Но кто знает, что скрывается за его манящими карими глазами. Владыками просто так не становятся и не рождаются.       Закусив губу, Виктор еще раз ударил кулаком по полу. Отчаяние выжигало его изнутри каленым железом. Как и в прошлом, в далеком прошлом, где он был совсем ребенком и почти не помнил, не понимал сути происходящего, мужчина не в силах был не то чтобы остановить, предотвратить надвигающееся на них бедствие. Тогда — слишком мал. Сейчас — заперт в темной комнате без окон с дверью на засове.       А ведь помимо Юри, Никифоров дал обещание и его подданным, змеям-гонцам. Да только как тут вернешься? Не найти выхода. Печально вздохнув, мужчина поник головой, положив ее на скрещенные руки.       Тишину, что окружала его и давила на плечи, тьму, что заставляла саму душу предаваться сомнениям, прервал тихий шорох шагов. За дверью, стукнув по косяку напоследок, возвратился к себе Отабек. Виктор не винил его. Они мало общались и еще плохо знали друг друга, но тот попытался в меру своих сил вызволить его. И на том спасибо.       Криво улыбнувшись, мужчина подобрал ноги под себя и привалился плечом к стене. А ведь слово его и правда по жизни мало что стоит, если так поглядеть. И прав Юрий, кричащий на него. Обещал. Многое. Но находились отговорки каждый раз. И не важно, что то, о чем просил жаждущий знаний и охочий до силы мальчишка, могло ему навредить. Сломать дух или тело. Просто Виктор оказался тем еще слабаком, раз не сумел отказать силе этих пронзительных наивных детских глаз, которые смотрят на тебя с восторгом.       Шипение, донесшееся из-под пола, казалось, почудилось сошедшему с ума от мрачных воспоминаний мужчине. Подняв голову и сощурившись в темноте, Никифоров долго вглядывался в пространство вокруг. Тихий шелест, похожий на скольжение чешуи по полу, повторялся из раза в раз и всякий новый — все ближе.       Яркие, похожие на драгоценные каменья глаза, блеснули во тьме. Руки коснулась холодная чешуя, и тонкое извивающееся тело змеи оплело его предплечье. Шипение раздалось у самого уха, щеки коснулся раздвоенный язык — змея была недовольна. — Прости-прости, дорогая, — раскаянно прошептал Виктор. — Сама видишь, заперли.       Змея прошипела что-то утвердительно, скользя выше по плечу к шее. Холодное тело породили мурашки, скатившиеся вниз по спине. Нервно сглотнув, мужчина поспешил оправдаться. Хотя разговоры с подданным Юри в темноте отдавали сумасшествием. — Я бы вернулся. Меня ждали не только вы, — вздохнул Никифоров и неосознанно потянулся рукой к шее, где чувствовался холодок змеиной кожи. Ее обладательница зашипела предостерегающе, и мужчина лишь только погладил ее. — Не мог по-другому. Это ж дядька, вырастил меня как сына. Кто ж знал, что так все повернется?       Виктор философски посмотрел в пустоту, задрав голову и продолжая неспешно поглаживать змею. Поджал губы, вспоминая предательский удар в спину и понимая, что без участия Якова это остаться не могло. По сердцу резануло — он как можно дальше откладывал этот момент, но осознание сего факта точило изнутри. Ему приятна была такая забота, да только не просил он о ней, не желал. И искренне просил не вмешиваться. — А как же ты сюда пробралась? — запоздало всполошился Никифоров, но себя же и одернул. — Точно, змеи. Вы и не туда проберетесь как угодно. Жаль, мне ваш путь не дозволен.       Теперь тишина не казалась настолько тяжелой и темнота не стращала неведомыми, неясными силуэтами. Холодное тело змеи на шее добавляло уверенности, а меланхоличное, методичное поглаживание отвлекало от новых дум. Даже казалось, что посланница тихо и удовлетворенно шипела под теплыми пальцами, медленно отогреваясь в тепле человеческого тела.       Вне его темницы завыло, захлопало ставнями окна и завыли вдалеке псы. Виктор нахмурился, дернув головой, прислушиваясь к странным звукам. Он глядел сегодня на солнце и в небо: ни с коей стороны ветер не гнал темных туч.       Но вскоре все прекратилось. Глухо тявкнули псы. Змея на шее все так же безмятежно лежала, не подавая никаких признаков тревоги. А ведь животные всяко чувствительнее к изменениям природы. Может быть, показалось. Никифоров, успокоившись, откинулся назад и задумался о неминуемой, как он полагал, встрече с Юри.       Он не боялся ее. И всякий раз, мыслями возвращаясь к облику Полоза, задумчиво кусал губы. Ночью, под призрачным светом луны, все кажется иным. И может так завлекшая его синяя чешуя имеет другой оттенок. И вовсе не блестит, не является гладкой на ощупь — она шершавая и затерта чем-то блеклым. А шипение, смешивающееся с шорохом листвы в лесу, больше походит на мерзкое поскрипывание колес телеги.       Виктору бы не хотелось этого. Его так манил и будоражил образ Змеиного Владыки. Этих карих глаз вязкая, одинокая пустота. И жадный блеск, виднеющийся во мраке. Обнаженный торс, отливающая серебром кожа и темные отметины чешуи на плечах. Хотелось вновь завлечь собою, чтобы пристальный взгляд не отрывался от гибкого тела, закрыть глаза и самому забыться, раствориться в тонкой мелодии ночи. Но каким обернется для него день?       Мужчина всерьез задумался, насупив брови. Осторожно поддев пальцем змею, Никифоров попытался заглянуть ей в глаза. — Скажи, а под лучами солнца чешуя у Юри синяя? А переливается на солнце? А эти чешуйки на плечах и руках — они так с рождения у него или же проявляются в минуты волнения? Слушай, а как он… — вопросы лились нескончаемым потоком. И всякий был действительно интересен будущей «невесте» Полоза.       Он еще не услышал ни одного ответа от змеи. Однако ему казалось, что она тихо посмеивается, а шипение скрадывается в звуке его голоса. Возможно, только благодаря подаренному кольцу, Виктор сейчас мог уловить эти чувства забавления и некоторого покровительства.       И все же ему не показалось. Послышались новые завывания псов, жалобные и трусливые. Громыхали их цепья, видимо, те жались к своим будкам или к крыльцу родного дома. Забились сильнее ставни, ударяясь о стены домов, а сами дома, казалось, дрожали под напором ветров. И чудилось, что пробирается колючий воздух даже сквозь малые щели, минуя пеньку.       Виктор встревоженно покрутил головой. По спине пробежали мурашки, холодные и противные. Поднявшись, мужчина приник ухом к косяку двери, пытаясь вслушаться в происходящее за пределами его темницы. Змея на шее зашевелилась, сжимаясь сильнее вокруг горла, но вовсе не из желания его удушить. Она сама боялась. Случилось то, чего опасался Никифоров — Великий Полоз гневался. А он не мог ничего изменить.       Мужчина еще не предполагал, что возможно сделать, чтобы хоть кто-нибудь отпер снаружи засов. Но дом травника был пуст, а все вокруг, скорее всего, попрятались по домам. Мужики — оберегать семьи и женщин. Последние — успокаивать испуганных детей.       Но Виктор стучался, долбился в закрытую дверь, кричал до срыва голоса, до хрипа в легких. Кричал и звал, молил выпустить его, позволить остановить этот кошмар, виной которому — отчасти он сам. Однако никого так и не появилось рядом. Никифоров слышал, громкий лай своего пса, Мака, слышал. Далеко был отклик верного охотничьего друга — вернее всего Мила заперла его в доме и не пускает наружу.       Правильно, Мила. Держи его, держи и не отпускай. У него приказ. Он должен охранять тебя. А я как-нибудь справлюсь и сам.       Надвигалась буря. Смятение и ужас. Гнев не бога, но ставленика его. И когда, когда! В свадьбу божью, в свадьбу Велесову. Что сделается его селением, Виктор знать не хотел, лишь исступлённо сбивал костяшки в кровь, под испуганное шипение змеиной подданной. Откройся, только откройся, я все исправлю — повторял про себя Никифоров.       Он не знал, сколько прошло еще времени. Только грохнула входная дверь, ударившись об косяк, а топот босоногих ног доносился все ближе. Не походил этот бег на походку Юры, может кто другой? Мужчина принялся, кричать, но голос уже почти охрип. Стукнул в дверь — да запал весь вышел, и костяшки немилосердно ныли, острой болью отдаваясь в локоть.       Шаги неведомого носились из угла в угол, рыща по всему дому. У его двери остановились не сразу. Стукнули неуверенно, да позвали робко. — Виктор?       Он и надеяться на чудо такое не мог. Встал, облокотившись плечом о стену, да хрипло откликнулся. — Здесь я. Открой.       Шуршание, лязганье, натужное пыхтение, и засов, не поддавшийся могучему, однако больному и потерявшему силу воину, безропотно отворился. Открыв его рывком, Никифоров вывалился в коридор, всполошено озираясь. Мальчишка, что только сегодня днем беззаботно бегал по дороге, гоняя хворостинкой теленка, испуганно махнул в сторону двери. Слов, чтобы описать происходящее, у него не находилось. — Там, там… — Знаю, — криво улыбнулся мужчина, мимолетно коснувшись его плеча. — Знаю. А теперь беги домой. Беги. Все будет хорошо.       В сенях он остановился, как бы не гнало его предчувствие вперед, скорее, скорее, чтобы миновать беду. Никифоров огляделся поспешно, пока сердце загнано билось в груди. На лавке ему попалась на глаза его охотничья сумка, аккуратно сложенная. Виктор сомневался, что это позаботился Юра. В его характере скорее бросить небрежно в дальний угол, чтобы в котелок попало больше паутины и пыли.       Скорее всего сделал это Отабек, прежде чем Плисецкий успел его выпроводить на верхний этаж. Кочевник как никто другой понимал, чем может все обернуться для селения. И за такую скупую, но необходимую заботу Виктор был ему благодарен.       Змея уже чуяла Владыку и тихим шипением указывала дорогу.       Виктор не ощущал под ногами дороги и несся, будто и вовсе не касаясь земли. Ветер путался в волосах и зарывался под тонкую рубашку. И это не потому, что бежал Никифоров столь быстро, нет. А меж тем, хмурилось небо, нависая над головой тяжелыми, темными тучами. Скручивалось, громыхало. Казалось, нечто большое прячется там, извивается подобно огромному змею, так неправильно и необычно двигались серые облака. Так клубилось все и разрывало на пополам раскатами и узорами молний.       Ветер колючий и непримиримый бил в лицо и сбивал с пути. Но мужчина упорно бежал вперед. Дома проносились мимо, смазываясь в одну линию. Он выбежал уже почти за околицу, оставив позади не только колодец с оброненной сумой своей, но и родное селение. Вперед, только вперед. Туда, где видятся в поле нечеткие фигуры.       На поле, где вечно стояла трава по пояс, что разделяла лес и жилые земли, что была барьером на подступах к сейчас мрачному и недовольному лесу, с раздольем гулял ветер. Клонил к земле молодые соцветия, сбивал с ног. Игрался и по-сумасшедшему хохотал, отдаваясь гулом в вышине. Виктор прислонил ладонь ко лбу. По другую сторону поля, величественной фигурой стоял Змеиный царь. Обнаженный торс и отливающая черным под темным небом чешуя. И дух. Его дух, могущественный, змеиный, наполненный яростью и гневом. И веяло чем-то холодным, чуждым этому миру. Полоза было видно издалека, а недовольство его мурашками и страхом оседало на коже.       Его противники выглядели мелкими по сравнению с ним. Особенно молодой травник, Юрий Плисецкий. Но и он с не меньшей ненавистью размахивал руками, выступая вперед. Волосы растрепались, из горла вырывался крик. Юноша никогда не отличался сдержанностью. За спиной его каменной глыбой стоял Яков. Дядька не вмешивался. Это его манера воспитания: сам за свои поступки отвечать будешь. Он молча выказывал недовольство, сверля взглядом фигуру Полоза. Но не смотря ни на что, стоило бы Змею только бросится в сторону Юрия, как тот мигом бы задвинул его за спину и вступил в неравный бой.       Заметили родные его не сразу. Первым на него перевел взгляд Владыка. Смотрел взглядом темным, и не различить в нем было эмоций. Он был пустой, но давил, заставлял склонить пред собой голову. Неотрывно смотрел Полоз, не мигая. Зрачки превратились в узкие щелки, кончик хвоста раздраженно мел по земле. И только видя реакцию змееву, обернулись родные люди. Удивление, растерянность, злость и настоящая ярость — какие только эмоции не проскользнули на их лицах, какие только слова готовы были сорваться с их уст, но…       Виктор ступал твердо. Прямым взглядом отвечал Полозу, дыша ровно, успокаивая рвущееся из груди сердце. Страх сковывал тело, не позволял ступить и шагу. А он ступал, преодолевая это, будто разрывая звенья цепи, что связывала его с домом. В мыслях пусто. Кричал недовольно и рассерженно на него Юра — не слышал. Тормошил за руку — не чувствовал. Шел словно по натянутой нити упрямо вперед. — Виктор, да стой же ты! — не выдержав, Плисецкий дернул мужчину за плечо, разворачивая на себя. — Неужели ты не помнишь всех рассказов о подобных ему?! Да черт бы с тем, что ты мужчина. Но он же убьет, погубит тебя! — надрывно прокричал он. — Не бойся за меня, Юра. Мне же пора исполнять все свои обещания, — улыбнулся уголком губ мужчина и продолжил движение.       Полоз смотрел испытывающе, склонив голову на бок. Виктор заглянул в эту сосущую, вязкую пустоту и рухнул на одно колено, склонив голову. Сердце билось в горле, и гулом отдавался стук его в ушах. Шумел ветер, принося осуждение леса, его разочарованный шепот. — Ты не приш-ш-шел, — прошипел ровно Полоз.       Виктор молчал. — Ты выз-свалс-с-ся и не приш-ш-шел, — продолжил тот, и в этот раз в шелесте слов звучала обида. Горькая, почти детская. — Витя, ты пос-с-смел… — Я не уйду, — прервал его Никифоров, поднимая взор на Великого Змея. Лицо того оказалось столь близко, что мужчина смог разглядеть золотые искры в карих глазах. — Я больше не сбегу от тебя, Юри. Не брошу. Клянусь Велесом.       В небесах громыхнуло. Клятва именем бога, что был потревожен. Бога, чей день еще не закончился. Полоз недовольно зашипел, отстраняясь. Ветер принялся потихоньку стихать. Змея на шее Виктора соскользнула к своему Владыке. Пристыженно стелилась по земле, шипя что-то по-своему, но Никифорову уже было не дано ее понять.       Отвернувшись, Юри замолк, задумавшись. А Виктор тем временем рассматривал его спину. От лопаток по позвоночнику струилась тонкая линия поблескивающей чешуи. И чем ниже к пояснице, тем более плотно и шире она обхватывала тело Полоза, превращаясь в длинный хвост. Вильнув самым его кончиком, Змеиный царь, не оборачиваясь, бросил: — Прощ-щ-щайс-с-ся, — и медленно направился в сторону леса.       Никифоров поднялся с колена, облегченно выдыхая. Полоз оказался отходчивым. Безусловно, мужчина еще не раз и не два расскажет ему историю этого дня, объяснится, будет молить о прощении. Но главное то, чего боялся Виктор, обошло их стороной, и Змей не тронет селение.       Отряхнув штаны, мужчина обернулся к хмуро взиравшим на него Юре и дядьке. Травник взирал на сумку и без того подозрительно, отчего Виктор улыбнулся ему еще более безмятежно. Пожалуй, просить их принести ему после немного еды будет неправильно. Лучше подождать, когда подобреет Змей и самому отправиться в селение. Продукты да одежу сменную взять Заодно и Мака с Милой навестит, наестся ее пирожков.       Нет, одернул себя Виктор, об этом думать еще рано. Неизвестно пока, как сложится его жизнь в чаще леса. И натянув улыбку, по возможности самую широкую и искреннюю, он помахал родным рукой. — Не скучайте, я навещу вас при первой же возможности, — задорно крикнул он, подпрыгивая. — Ты непроходимый дурень, Никифоров, — взвился в своей манере Плисецкий, но мужчина видел, как тот сдерживает слезы.       Улыбнувшись немного печально, Виктор подошел и прижал юношу к своей груди, пряча его лицо. И гладя спину, сотрясающуюся в беззвучных рыданиях, он неожиданно подумал о том, что Юра по сути еще ребенок, хоть и старается походить на взрослых и считается лучшим молодым травником. И не одному Никифорову было плохо, когда гнев богов не сумели утихомирить так скоро.       И глядя в глаза Якова, подумал, что воспитал тот его правильно. И вовсе не жалеет он о своем решении. Оковы, связывающие его с жизнью в селении, когда-нибудь превратились бы скверную нить, истончились и порвались. Меж тем, сейчас он поступил по совести. И велению сердца. Да и Юри, он чувствовал это точно, вовсе не зверь. Просто до смерти одинокий. Похлопав травника по плечам, Виктор отстранился и виновато произнес: — Ты был прав, я задолжал слишком многим. Мне пора отдавать долги. А на рыбалку сходим как-нибудь потом, — и вновь солнечно улыбнувшись, растрепав напоследок светлые волосы, пошел в сторону леса.       Туда, где скрылся Полоз. Туда, где ждала его новая жизнь.