Невеста Полоза

Мельница — На север

      Юри лениво нежился под редкими лучами теплого солнечного света, которые пробивались сквозь зеленую листву. Он сонно потянулся, крепче обвивая хвостом огромную ветку, на которой прятался от сородичей. На душе было тоскливо и как-то пустынно, поэтому молодой змей, чьи нательные чешуйки проглядывались легким контуром сквозь светлую кожу, перевернулся на спину.       Ему больше нравилась ночь. Несмотря на умение хранить тайны и скрывать правду, она казалась Юри всяко честнее дня. Она заставляла верить и следовать только велению собственного сердца. Днем приходилось подстраиваться под мнение остальных. Протянув руку, змей коснулся скользнувшего мимо солнечного луча, ловя его кончиками пальцев. Но подул ветер, всколыхнул листву, и луч испуганно скрылся в кроне.       Вздохнув, полоз соскользнул вниз по шершавому многовековому дереву. Здесь его скоро найдут, и потому пора уходить. Прикоснувшись напоследок к теплой коре ладонью, он скрылся в глубокой чаще.       И почему бы им просто не оставить его в покое? Он не трогает их, не мешает, не навязывает своего мнения. Давно уже привык, что его точка зрения напрочь расходится с обыденным мировоззрением прочих Владык, что старых, что младых, сошедших со своих мест и поучающих теперь молодняк и только вылупившихся из яиц. Он другой, иной, так что же?       Ничего. Никому не было дела до юного Юри, у всех свои интриги и игры, которыми они так любят забавляться. И пока он тихо рос, не привлекая к себе внимания, его и не трогали. А теперь он вступил в ту пору, когда пора бороться за свое место под взглядом бога и мог претендовать на свою территорию.       Тихо скользя меж деревьев, полоз кусал губы. Глядел вглубь себя, привычно находя дорогу по памяти. Шелестела трава под чешуей хвоста, срывались с ветвей птицы, возносясь выше к солнцу из темной чащи. Шумел привычно лес, и до чуткого слуха доносился победный рык хищника, загнавшего свою жертву.       Но что-то тревожило Юри. Скольжение замедлялось, рука невольно потянулась назад, где по обыкновению носили традиционное оружие та-ахари, воины его народа. Но за спиной было пусто — перед прогулкой змей оставил его в родительском доме, уйдя налегке. Рассерженно зашипев, полоз остановился. Чутье настойчиво било по рецепторам, не позволяя двигаться дальше.       Этого, впрочем, и не требовалось. Те, от кого сбегал змей, сами нашли его. Он недовольно поморщился, видя, как из теней вековых вышли вшестером другие полозы. Кончик синего хвоста недовольно забился, и Юри поспешил спрятать его в кольцах — следует тщательней следить за эмоциями и языком тела. — Кацуки, — язвительно и наигранно радостно возвестил главарь, выступая вперед. — Давно не виделись. А мы так надеялись, что ты составишь нам компанию.       Полоза раздражала их ложь. Они ненавидели его: за инаковость мнения, за другое отношение к людям и исполнению долга Владык, за дерзость и смелость, с которой он говорил об этом старейшинам, за вкусы. Ненавидели и боялись. И до скрежета ядовитых клыков стремились уничтожить. И почему-то с самого детства. — Юджу, — спокойно ответил Юри, глядя прямо в глаза. — Ни ты, ни я не нуждаемся в обществе друг друга. Твоей свите я не интересен и подавно. — Ошибаешься, — интимно, с таким восторгом и азартом в глазах прошептал собеседник, кровожадно облизнувшись. — Мы так скучали, что с нетерпением поделимся всеми новостями. Каждому найдется что сказать.       Змей вздохнул горько. Отдых в одиночестве откладывался на неопределенный срок, это он понимал столь же ясно, как и то, что просто так его не отпустят. Никогда не отпускали.       Раздраженно шипя сквозь зубы, Юри смачивал влажной тряпкой царапины и ссадины. Проводил по коже, бережно оттирая грязь, по проявляющимся синим нательным чешуйкам. Облизнувшись, змей почувствовал металлический привкус крови на языке — опять разбили губу.       В темной домашней пещере, где почти потух огонь, и только тлели огоньки, постепенно уходило нагретое тепло. Пахло домом и уютом, букетом цветов, подаренным отцом матери и отдающим причудливые тени на неровные каменные стены. Падала раздосадованной капелью вода с отжимаемой тряпицы в наполненную плошку. Полоз невесело хмыкнул, отложив ту и проведя кончиками пальцев по синей чешуе на руке. Уже скоро его слово станет весомей, а едва проявится первая чешуйка на позвоночнике, он сможет бороться за право стать Владыкой.       Вот только нужно ли это самому Юри?       Зашелестело у входа, и подернулась рябью тень зеленой занавеси у входа. За спиной тихо охнули, и теплые руки матери прижали голову полоза к ее животу. Нежные пальцы зарылись в темные вихры. — Мой мальчик, они никак не отстанут от тебя? — промолвила женщина.       Юри позволил себе минутную слабость, прикрывая глаза. Он устал бороться за свое мнение. В детстве юный полоз предпочитал сторониться всех, отличался характером тихим и покладистым. Но стоило лишь однажды проронить слова о судьбе людей, как гонения нахлынули на него. Кацуки часто тогда плакал, свернувшись клубком на выступе в родной пещере, откуда его доставали родители и сестра и успокаивали.       Раз за разом. Не высказывая слова против его внутренних убеждений, поддерживая и защищая в меру своих сил. Юри тогда стало стыдно, что он трусливо сбегает от новых конфликтов, и с тех пор больше не замолкал, не уходил от ответа или драки, отвечая словом на слово, ударом хвоста на кулак. Хотя привычка оставаться одному никуда не исчезла.       Едва полоз вырос, и о нем поползли и прочие слухи. Молодые девушки его народа не пленяли его сердца, а вот статные и подтянутые торсы могучих воинов чем-то томительным отзывались в душе. Кацуки порой часто подглядывал тайком за их тренировками на рассвете, затаившись меж густой листвы кустарника. Однажды на него просто случайно наткнулся Юджу.       Везде иной, везде другой. Чужой. — Что случилось в этот раз, милый? — мягко поинтересовалась Хироко, перебирая пряди волос своего сына. — Ничего нового, мам, — безмятежно отозвался молодой змей, отстраняясь от матери и улыбаясь ей.       Поднявшись с колец хвоста, Юри подхватил тряпицу и плошку с водой. Смешанной с его кровью жидкостью затушил малые угли и бросил сверху тряпку. Вечером Тошия разожжет костер для приготовления пищи, и огонь слижет все, превратив в пепел. Полоз не любил оставлять за собой кровь, обладая хоть каплей которой можно было взять над ним власть. — Скоро Змеевик, Юри, — весело отозвалась матушка, забирая плошку и ставя ее на полку. — Быть может, сходишь, развеешься? — К чему? Меня никто не ждет, да и ты сама догадываешься почему. — Это еще ничего не значит! — безапелляционно заявила женщина, взмахнув руками. Обхватив ладонями лицо сына, она твердо заявила.  — Ты обязан попытать счастье, дорогой. Быть может боги улыбнутся тебе в этот раз.       Улыбнувшись тепло, Юри кивнул. Хорошо. Пусть так. Развеяться и правда не помешает. Синяки и царапины сойдут всего за два дня, а Змеевик только лишь через декаду.       Праздник был в самом разгаре. Горели костры до небес, и пламя их откликалось, отскакивало и искрилось в отражении чешуи всех змей, собравшихся на поляне. Задорно пели и хохотали девушки, выписывая узоры на земле и создавая лабиринты из собственных хвостов. На них пестрели драгоценности: ожерелья и браслеты, цепочки и каменья. И только это составляло их одеяние. И было в этом нечто первобытное и дикое, и оттого казался праздник искренним.       Собрались на поляне почитай все. Лишь мелких змеенышей отправили спать по пещерам, да ворчливые старики составляли им компанию, поправляя тканые одеяла из мягких стеблей травы. Все остальные же были здесь. Совсем юные, только подростки, чьи хвосты едва ли достигали двух метров. Молодые люди, уже выросшие и сознательные, но еще не обзаведшиеся нательными чешуйками, а значит не имеющие знакового права голоса. Хвосты у некоторых достигали порядка 5 метров. Взрослые, с тонкой полоской чешуи на позвоночнике, состоявшиеся змеи, у многих — семьи. И все они резвились под лунными серебристыми лучами в ночи, веселясь и танцуя под музыку самой природы, грелись у костров.       Но многие к середине ночи разбрелись по пустынным пещерам, по потаенным уголкам леса, сплетая свои хвосты воедино, посвящая свою слепую любовь или страсть богам.       Юри в одиночестве наблюдал за звездным небом на верхушке самого высокого и древнего дерева в чаще. Подложив скрещенные руки под подбородок, обвив хвостом широкий ствол его ветви. Вслушивался в музыку ночи, тихую песнь листвы, потревоженной ветром. Улыбался тоскливо: его пары здесь никогда не будет. Он прикрыл глаза, и, казалось, сами звезды баюкали его истерзанную душу. Такую юную по сравнению с этим лесом, этим миром, этим небом. Борющуюся за свою правду и свободу.       Его единение нарушил посторонний шорох. Юри встрепенулся, приподнимаясь на руках и оглядываясь. На нижней ветви старого великана, покачиваясь, расхлябанно держась хвостом и размахивая выдолбленным сосудом, обнаружился Юджу. Полоз хмыкнул — некоторые не могут без браги — но тут же насторожился. С чего бы заклятому врагу быть здесь?       Кацуки затаился, свесился немного вниз, чтобы понаблюдать за знакомым змеем. Тот несвязно пьяно бормотал себе под нос, постоянно прикладываясь к горлышку сосуда, и, видимо, что-то искал. Икнув, привалился спиной к стволу и обессиленно возопил, отчаявшись. — Ю-юри, — растягивая слова и смотря сведенными вместе глазами себе на нос, позвал тот полоза. — Выходи-и. Я знаю, и-ик, что ты здесь.       Брови Кацуки удивленно взметнулись вверх. Вот уж совсем неожиданный поворот. И вовсе неслучайно он здесь оказался: скользил позади, пьяно виляя, когда Юри незаметно скрылся с праздника, чтобы побыть одному. И как он только его не заметил? Быть может, заслушался песней ветра или попросту ушел глубоко в свои мысли. — Что тебе надо, Юджу? — устало поинтересовался Кацуки.       Не обращать внимания не выйдет. Этот полоз отличался особой настойчивостью. Да и ускользнуть тихо, промолчав, тоже не получится — слух у змеев отличный даже в поддатом состоянии. И Юри непременно заметят. Поэтому не стоит оттягивать неизбежное. — О, ты все-таки здесь! — радостно воскликнул Юджу, обняв пустой сосуд. Секунду назад он вытряхнул из него последние капли. — Ю-юри, вот чего ты такой, — полоз затих, подбирая слова и помогая себе руками, махая ими в воздухе. — Другой? — жалобно закончил он.       И что они все к нему пристали? Юри устал объяснять, так было ближе его природе. Он не напирал со своим мнением ни на кого, не тянул на свою сторону. Принимал всех такими, какие они есть. А ему не могли ответить взаимностью, вечно донимая и мучая глупыми вопросами. — Мне так хочется, — пространно отозвался сверху Кацуки. — У тебя все? Я хотел бы побыть один. — Не-ет, — нахмурил брови собеседник и принялся забираться на верхнюю ветку. — Ты мне скажи! — настаивал он.       Вздохнув обреченно, Юри подвинулся на ветке, оставляя пространство и для настырного полоза. Тот взобрался, едва не упал, покачнувшись, и потому Кацуки пришлось придержать его за плечи и дождаться, пока оный не зацепится крепко за дерево. Их лица оказались столь близко, что змей почувствовал чужое, хмельное дыхание и невольно поморщился. — Пьяный я, да? — икнул Юджу. — Юри, — позвал он жалобно, но столь отчаянно и со всем пылом, что полоз невольно испугался. — Юри, а поцелуй меня?       Кацуки нахмурился, ему не нравилось происходящее. Об его отношении к своему полу заклятый враг знал однозначно, и более того, постоянно дразнил, провоцируя на драку и первый же в нее вступая. И слова его звучали бредово, даже несмотря на выпитый не один сосуд с брагой.       Однако глаза у Юджу были необычайно серьезные, а взгляд из просящего превратился в требовательный. И внутри Юри зажглось то неведомое, что вечно позволяло находить новые силы для борьбы. Огонь злорадства и великого азарта, дикое желание отомстить. Кажется, у него всегда была эта злополучная чертовщинка, ведь он змеей, плоть от плоти своей родни, вечно плетущей интриги.       Он не знал, как правильно целоваться — никогда прежде не делал ничего подобного. Но нечто первобытное, дремлющее глубоко в жилах пробудилось в одночасье в нем. И движения и без того плавные превратились в грациозные и чарующие, глаза горели потусторонним огнем, завораживая, а губы маняще приоткрылись. — Зачем тебе это, Юджу? — хрипло поинтересовался Кацуки, приблизившись столь близко, что касался губами щеки. — Ты ненавидишь меня за это, с чего просишь тогда? — Я… я, — змеей не находился с ответом, но подался вперед, дыша часто. — Поцелуй…       Юджу тоже не умел целоваться, видимо, ни одна змея не выбирала его на их празднике. Они оба не умели, да только плавился полоз, закрывая глаза и подаваясь все ближе к Юри. Цеплялся судорожно за его плечи, боясь не столько сорваться с дерева, сколь потерять рассудок. Он выдыхал в мягкие губы, податливо обвивая его торс своим хвостом.       Говорят, сама любовь благоволит влюбленным. Она, растекаясь по жилам, притягивает двух жаждущих друг к другу, пробуждает древние инстинкты, отчего неловкость и неумение смазываются, а в памяти остается только яркие вспышки удовольствия. Говорят, благодаря этой могучей силе, древней как сам мир, порой невинные становятся опытнейшими любовникам, но только рядом со своей половинкой.       Однако Юри не был влюблен. Им двигал азарт и каленое желание отомстить. Показать, как губительна бывает нежность змея. Он обнял за талию ластящегося полоза и притянул к себе ближе. Губы коснулись чужих, влажных, с капельками хмельного напитка. Кацуки слизал их языком, глядя с прищуром в глаза напротив. Их обладатель сомлел, взор затуманился сильнее от страсти и даже больше, чем от браги, и Юджу застонал тихо, прижавшись грудью к торсу полоза.       Он ластился, был порывист и несдержан. Пытался взять нахрапом, проникнуть языком в чужой рот. Но всякий раз был остановлен. Юри шикал, прикусывал клыками припухшие губы. Томительно медленно гладил обнаженные бока, выступившими когтями царапая спину и оставляя не глубокие, но кровоточащие борозды. Властно проводил по шее, отводя голову пьяного парня в сторону, разрывая поцелуй. Надавливал на кадык большим пальцем и тихо хмыкал, разглядывая с холодным любопытством, как Юджу млел и плавился в его объятьях.       Отстранившись, Кацуки долго рассматривал полоза. Проводил кончиками пальцев по скулам к подбородку, на шею к ключицам, к плечам. Убирал лезущие в глаза волосы, заправив неровные пряди за ухо. Юджу, прикрыв глаза, тянулся за этими легкими прикосновениями, которые никто не дарил ему прежде, и которые вызывали где-то внутри острое чувство необходимости нахождения рядом с Юри и правильности происходящего. Он жмурился, улыбался счастливо и пьяно и подавался грудью вперед, приоткрыв рот, напрашиваясь на новый поцелуй.       Усмехнувшись про себя и перехватив хвостом пьяного Юджу, полоз притеснил его спиной к стволу дерева. Держал крепко, обходился немного грубо. Но тот только всхлипывал тихо и все пытался потереться пахом о торс парня. Кацуки подарил ему поцелуй. Донельзя нежный и тягучий, чуть приторный и сладкий. Но в душе у него ничего не екало. И когда луна стала блекнуть в раскрашиваемом ранними солнечными лучами утреннем небе, без сожалений оставил сомлевшего от браги и поцелуев Юджу под деревом и, закусив припухшие губы, скрылся в чаще, желая подумать в тиши и одиночестве и, быть может, подремать.       Юри вновь расположился в самой чаще леса. Он лежал спиной на широкой ветке дуба и чувствовал, как кора впивается в спину, особо раздражая полосу позвоночника — казалось, совсем скоро уже должны были прорезаться там синие чешуйки, после обретения которых он сможет бороться за место Владыки. Хотел ли он быть им, Кацуки еще достоверно не знал, однако и голос его на общем собрании стал бы более весомым.       Тонкий кончик хвоста медленно раскачивался из стороны в сторону, пока его обладатель был погружен в невеселые думы. Солнце почти не пробивалось сквозь зеленую крону, да и клонилось скорее к закату, отчего понизу клубился легкий туман и отчетливо тянуло холодом. Тяжко вздохнув, Юри потер переносицу пальцами и зашипел неожиданно: дал знать о себе отбитый после очередной встречи с недолюбливающими его собратьями бок.       Он не стал возвращаться домой и обрабатывать раны, на щеке виднелся грязный след и глубокие царапины от когтей, а над бровью запеклась бровь. Однако это не являлось причиной тревоги полоза и тягостных раздумий. Его беспокоил Юджу.       После памятной ночи Змеевика, которую они провели вместе на ветке дерева, Кацуки не переставал ловить себя на том, что чувствует между лопаток чей-то взгляд. В нем было столько эмоций: жажда, смущение, злость — непонятно на кого, на себя или на Юри, трусливая нежность и надежда на что-то. Но когда он оборачивался или будто бы невзначай оглядывал окрестности не находил ни единого полоза, чей взгляд мог бы таить столько затаенный страстей. Но отчего-то Юри не сомневался в его принадлежности Юджу.       Удивительно и странно было то, что неприятных и болезненных встреч с несогласными с его мнением соплеменниками не стало меньше. Они поджидали у дома, в чаще, возле водоема, в горах. Нигде не было покоя. И тело ломило от частых нагрузок, от частых ударов, мышцы ныли, медленно сходили синяки. Но удивительно было то, что Юджу, вечный заводила и инициатор их встреч, все так же присутствовал вместе со своими прихвостнями.       Юри припомнил последнюю встречу. О нет, этот полоз больше не нападал. Он стоял в стороне, пока Кацуки остервенело сражался уже не за свои идеалы, а чтобы просто выжить, не быть размазанным чужими тяжелыми хвостами. Кусал губы и не вступал в бой, просто смотрел жадно, вздыхая и укоряя себя, если вдруг какое сопереживание вырвется в нервное движение рук. И подходил самым последним, когда Юри жадно глотал воздух, лежа на взрыхленной хвостами земле. Наклонялся, долго вглядывался в глаза, будто желая что-то сказать, будто вот-вот коснется нежно щеки.       Будто просил о прощении. Будто молил о поцелуе.       Взмахнув напоследок хвостом, полоз приподнялся на ветке и собирался соскользнуть вниз. Надо было спешить домой, обработать раны и смыть грязь. К тому же, сил на драку уходило много, а он с утра перекусил только легкой лепешкой.       Желаемому было не осуществиться, поскольку чуткий слух уловил легкий шелест. Кацуки дернулся, зашипел вновь: сначала от боли, хватаясь за бок, а после предостерегающе. Он не хотел никого видеть, и лишь в темноте родной пещеры позволил бы нежным рукам матери коснуться его волос в нежной, невесомой ласке. Но нарушитель спокойствия не ушел, на секунду замерев, змей с уверенностью двинулся вперед и предстал перед полозом в уходящих лучах солнца, еле пробившихся сквозь крону. — Юджу? — полоз удивленно приподнял брови, но передернул плечами и отвернулся, собираясь сползти с ветки и уйти. — Юри, постой, я… — с жаром отозвался тот, бросаясь вперед. — Я пришел поговорить.       Полоз застыл, обернулся, смотря пристально и настороженно. В темноте его глаза сияли и отчетливо выделялись на фоне листвы. Кольца хвоста медленно пришли в движение, и могучее тело соскользнуло вниз. Вся фигура Кацуки во тьме выражала готовность броситься на врага в ту же секунду, но он сдерживал себя и пока только лишь наблюдал, неспешно стелясь по земле.       Юджу предстал пред ним безоружным. В руках у него была небольшая тряпица, кувшин с проточной водой, да лепешка, которую он взял впопыхах и теперь не был уверен, а нужна ли она. Он отвечал на настороженный взгляд уверенным и всей душой пытался излучать спокойствие и радушие. За всю свою жизнь змей совершил не мало поступков, за которые стоящий напротив полоз имел право смотреть на него с ненавистью. — О чем?       Ответил. Юджу выдохнул с облегчением, но на секунду задумавшись, оставил принесенные дары, отступил и осел наземь, обернув хвост вокруг себя. Облокотившись о теплую чешую, он невесело хмыкнул, наблюдая, как крылья носа у Кацуки затрепетали, когда он склонился над кувшином. Оправданная мера — проверить на яд — сам бы так и сделал, если и правда не знал, что там чистая и холодная проточная вода. — О многом, Юри, о многом. Тот Змеевик, — полоз, слушавший его внимательно, приподнял бровь. Юджу хмыкнул еще раз. — Да тот самый Змеевик. Я все помню. И твои руки, и твои поцелуи. И не могу забыть.       Кацуки насмешливо улыбнулся, поднимая тряпицу и кувшин. Вода с журчанием полилась на ткань и веселой капелью растворилась в земле. Звук был таким звонким в почти мертвой тишине чащи и глушил собой тихий шелест чудом потревоженной листвы. Тряхнув рукой, полоз ладонью провел по лицу, освежая его и стирая грязь со скулы. Та, правда, только лишь размазалась, но последовавшая затем влажная тряпица стерла и ее.       Юри отфыркивался, умывая лицо и тихо шипел, когда холод воды стирал кровь с царапин на теле. Сжимал крепко зубы, обрабатывая и промывая водой из кувшина более глубокие раны. А вот Юджу видел совершенно иное. Он как зачарованный, завороженный иль околдованный смотрел, как струйки воды сбегали по молочно-светлой коже, капли застывали на плечах, груди и — змей нервно сглотнул и невольно облизнулся — губах.       Прошедшие ночи терзали его видениями о Юри, который то купался в озере в горах, то стоял под водопадом, запрокинув голову и прикрыв в блаженстве глаза. Или бросал яростные взгляды, отчего взор становился темным и тяжелым, окруженный его, Юджу, уже бывшими приятелями, но не сломленный и отчаянно рвущийся из западни. Или Кацуки, что нависал над ним, обнимал и целовал так сладко в ночи, что сердце билось раненной птицей в силках.       Когда змей пришел в себя из воспоминаний о преследующих его сновидений, Юри уже закончил обтираться тряпицей, пропитанной насквозь запахом крови, и смотрел на него с любопытством. — И что мне до этого? — с легким ехидством поинтересовался полоз, подползая ближе.       Юджу нервно затряс кончиком хвоста, выдавая свое волнение. Вдохнув поглубже, он приподнялся и заглянув в глубокие карие глаза-омуты. Ветер донес до него легкий истинный аромат Юри, и он манил, словно манил собой только-только раскрывшийся полевой цветок, покрывшийся утренней росой. Поведя носом, уже намеренно вдыхая его, Юджу произнес: — Они не прекратят донимать тебя. Они уже выросли и успели стать жестокими, — начал он, имея в виду не столько общество, сколько своих прихвостней. Но Кацуки лишь безмятежно кивнул и медленно прикрыл глаза. — Я смогу защитить тебя. Встать на твою сторону и быть равным. Один голос никогда не сможет ничего изменить на совете. А два уже могут пошатнуть уверенность в устоях.       Юри улыбнулся грустно, запрокинув голову наверх и вглядываясь в клочок неба, открывшийся между сплетений ветвей. Солнце уходило на покой, укрывая небосвод темным покрывалом. Синие всполохи, фиолетовые, россыпь звезд. Умиротворение и покой.       Полоз оставил страхи и сомнения в прошлом. Бессмысленные и глупые вопросы — в детстве. Он тоже научился быть жестоким, хотя его натуре и претило это. Порядки их змеиного общества вызывали теперь лишь глухое раздражение, не более, как надоедливая муха, жужжащая над ухом. Без умения лавировать между интригами, ускользая от сетей, раскинутых старейшими, невозможно выжить. А для этого надо и самому плести эти сети. Хотя Кацуки предпочитал называть их кружевом, поскольку создавал не во зло кому-то, а на спасение себя.       Единственное, что он все так же ненавидел — это ложь. А заучил навек: у всего есть своя цена. — Зачем тебе это? — прищурившись, Юри смерил собеседника холодным взглядом. — Что ты хочешь от меня?       Юджу ответил прямым взглядом: — Чтобы ты перестал быть моим наваждением.       Кацуки задумчиво кивнул. Склонил голову вбок, к плечу, наблюдая с интересом за змеем, рассматривая его со странным любопытством, будто никогда прежде не видел до этого. Или будто на что-то решался. Закусив губу, он нахмурился, выжал все еще влажную тряпицу в своих руках и закинул ее на плечо. Наклонился над принесенной лепешкой и остатками воды в кувшине.       Он не был влюблен в Юджу. Да и тот, впрочем, отличался не любовью, а только болезненной одержимостью. И едва змей разберется в себе, то бросит Юри столь же стремительно, как рвется сейчас заполучить его. Быть может, и все нападки его из детства объясняются лишь тем, что желающий угодить всему миру Юджу чувствовал невероятно духовное сходство с Кацуки, но боялся порицания и осуждения, и потому столь ожесточенно дрался, источая словесный яд.       Что до Юри… Он устал. Устал в одиночку отстаивать свое право на жизнь и интересы. Устал бороться с презрительными взглядами в спину. Устал проводить Змеевик в одиночестве и засыпать, укутанный холодом. Просто устал. Хотелось забыться, прижавшись к теплому телу партнера, обвив его хвост своим. Раствориться в чужом тепле и позабыть на мгновение все проблемы, отдать их тому, кто справится с ними куда лучше него и окунуться в плен ласковых рук.       Грустно усмехнувшись, Кацуки разломил лепешку напополам. Он не любил и навряд ли когда-нибудь полюбит Юджу, хотя будет стараться изо всех сил. Если не сам, то хоть кого-то он сможет сделать счастливым, подарив всю нежность, что таилась в его чреслах, разливалась рекой в тоскливые бессонные ночи и копилась, чтобы когда-то прорваться снежным комом с вершины тех гор, чьи белые пики он наблюдал с детства на горизонте.       Полоз откусил от своей половины лепешки и запил ее чистой, родниковой водой из кувшина. Слизнул капли, скользнувшие по губам, не замечая или же не желая замечать жадного взгляда Юджу, направленного на него. Оставив нетронутую часть лепешки на горлышке кувшина, в котором оставалось воды всего на пару глотков, Юри неспешно придвинулся к змею. С теплой, но печальной улыбкой он коснулся чужой щеки и прижался губами ко лбу Юджу. И пока тот не успел прийти в себя, отстранился. — Перестану, — прошептал тихо и скрылся в темноте лесной чащи.       Юджу проследил, как исчезает белесая спина, укрываемая от него самим лесом, и перевел взгляд на остатки его подношения. Ровно половина. Он постарается довериться, но ничего не обещает, — вот что говорил поступок Юри. Но змей нехорошо ухмыльнулся, поднимая лепешку и жадно вгрызаясь в хлеб: — Теперь ты мой. Во веки веков.       Юри плелся за змеем в некотором отдалении от него. Еще чуть-чуть — и их руки бы соприкоснулись, а хвосты по привычке сплелись воедино. Но Кацуки не нравилось выставлять на публику их нынешние отношения, и потому он предпочитал тенью скользить позади. Хотя собственник и ревнивец Юджу это не одобрял.       Они возвращались от теплого источника, скрытого в одной из пещер их родного предгорья. Они любили прятаться там от всеобщего взгляда, нежиться в теплой воде, сплетая хвосты, и пить дыхание друг друга. У Юри часто после этого горели губы от поцелуев, а спину прикрывала накидка, пряча алые борозды от когтей несдержанного и порывистого партнера. Он шипел, а Юджу смеялся радостно, зализывая влажным языком царапины и урча от запаха и вкуса выступающей крови.       Кацуки плавился в объятьях неожиданно обретенного партнера, но душа все чаще отзывалась болью, и сердце щемило, когда крепкие руки обнимали его за плечи. Это не любовь. Он так и не смог воспылать этим светлым чувством к змею, а Юджу лишь удовлетворял свою болезненную потребность в Юри.       Полоз все чаще начал задумываться над тем, чтобы прервать эту калеченую связь. Ничем хорошим она в итоге не кончится, но все никак не мог собраться с духом. Обещал сам себе попробовать, попытаться изо всех сил, и сам же сдался на полпути. Слабак.       Сопровождаемый печальными думами, Кацуки не заметил, как Юджу остановился, и потому сам не успел затормозить и уперся лбом в его плечо. Очнувшись от тумана в мыслях и помотав головой, полоз огляделся и недовольно нахмурился. — С лежки возвращаетесь, полюбовнички? — с презрением, буквально выплюнув последнее слово, спросил некогда бывший прихвостень Юджу, стоя посреди тропы. — Тебе-то какое дело? — холодно отозвался тот, рукою задвигая Юри за свою спину.       Последнему это не нравилось. Ни ситуация, ни собственное положение. Дорогу до общины перегородила вся бывшая компания Юджу, которую он прежде возглавлял, да пара-тройка еще недовольных, чей злобный взгляд полоз изредка ловил из-за кустов. И все отличались решительным выражением лица, а поблескивающие отполированные рукояти не вселяли уверенность в мирном исходе.       Это было спланировано. И довольно давно, раз выяснили и время и тропу, по которой змеи возвращались с купальни. — Смотреть тошно, как эта падаль из нормального змея тварь себе подобную делает, — поддержал первого другой полоз, выступая вперед и строя грозную ухмылку. — Не тебе решать, — сердито одернул его Юджу, вставая в боевую стойку. — И только посмей произнести еще слово из своего поганого рта в сторону Юри, — перешел он шипение.       Кацуки поспешил безмолвно успокоить партнера, коснувшись его кончиками пальцев. Но тот лишь раздраженно дернул рукой, и опасливо застелился кончик хвоста по земле, вздымая пыль с тропы. Видя настрой Юджу, насторожились и противники, вынимая из-за спин оружие и гневно топорща чешую. Обе стороны готовы были рвать плоть за свою правоту, и уже неважно, кто бы вышел победителем из этого побоища: их бы просто не оказалось.       Полоз недовольно цыкнул, щелкнув кончиком хвоста и выступив вперед. — Хватит. Мы вас не трогали и не звали. Просто убирайтесь. — Тебе слова никто не давал, мужеложец, — с ненавистью прошипел ему кто-то в ответ. — Пока никого не трогал, тебя еще как-то терпели. А теперь… Из нормального мужика сделать бабу какую-то, — с природной желчью и ядом, на который способны только истинные гадюки отвечал все тот же голос.       Вопреки ситуации Юри рассмеялся. Горько, безумно, запрокидывая голову назад. Вот значит как. Забавно. А он уж надеялся, что заставил если не принять его, то хотя бы смириться с его существованием в общине. С ним и смирились, но лишь до той поры, пока он не переманил на свою иную сторону Юджу, которого многие полозы одной кладки считали своим лидером.       Лишить змею головы. Какой печальный каламбур. — Ты! — воскликнул Юджу, явно зная кто смел высказывать свои претензии в сторону его, как он считал, полоза. — Я вызываю тебя на бой. До смерти одного из нас! — По какому праву? — По праву мужа, — зло оскалился Юджу, выпуская когти и топорща чешую на предплечьях. — Пусть Боги будут мне свидетелями!       Полоз отстраненно наблюдал происходящее, которое совершенно не укладывалось у него в голове. С какой-то стати, этот змей вызвался защищать его честь, да еще и на столь веском основании? Даже те отношения, чьи ростки несмело пробивались в душе Юджу сквозь традиции и устои на благодатной почве его болезненной привязанности, они старались не выставлять напоказ, не подрывать авторитет старейшин и не делать и без того тяжелую жизнь Юри невыносимой.       Но сейчас, одной лишь фразой, серьезность которой подтвердили сами Боги громом в ясном небе, Юджу уничтожил в одну секунду все. И какие последствия она будет иметь ведомо лишь все тем же Богам, чьи кровавые игры порой приводили в ужас даже самых стойких воинов его народа.       Не желая знать, чем закончится схватка, причиной которой он стал, Кацуки скинул с плеч укрывающую спину накидку и двинулся прочь, не разбирая дороги. Ему надоело прятать тело и те отметины, что заполучил во время страсти. И если его считают мужеложцем, пусть. Неспешные заживающие полосы и слова Юджу будут тому подтверждением.       Он скрывался в горах седьмой день к ряду. Хищников в округе водилось в достаточности, родники не скрывались в недрах гор и не высохли под палящим солнцем. Одиночество незримо сопровождало его по пятам, являясь вместе с холодной ночью на продуваемых ветром уступах и приветствуя вместе с изнуряющей жарой утром. Оно таилось в веющих мраком ущельях и нежилось в долинах под сенью деревьев. И Юри наслаждался им, находя в терзаемой душу боли странный покой.       Он полулежал на краю скалы, облокотившись на собственный хвост, пустым взглядом разглядывая едва видимую линию горизонта вдалеке. Под ним холодный, потрескавшийся камень и тысячи метров до земли, усеянной острыми осколками гор. Безжизненная земля, где редко прорастали скудные на зелень и влагу деревца и кусты. И только на краю взгляда, за очередной грядой подступал несмело лес. Один, в мертвой тишине мыслей, ведь внутренний голос перекрывал свист ветра. Тот безжалостно трепал волосы Кацуки, под жгучими, порой хлесткими и холодными прикосновениями кожа полоза покрывалась мурашками.       Юри думал о многом за все прошедшее в одиночестве время. Слова сказанные Юджу, подтвержденные громом богов, связывали их ненужными, но крепкими нитями. По праву мужа? Полоз хмыкнул. Это буквально уничтожит закостенелое общество их общины, пошатнет устои старейшин.       Но Юджу казался счастливым, довольным жизнью и присутствием в ней Кацуки. Все чаще они оказывались наедине, все чаще его партнер не сдерживался и ловил его для очередного поцелуя и метки, чтобы доказать всему миру, чей это змей. И, наверное, признай старейшины их мужьями, а боги их супружеские клятвы, Юджу стал бы невероятно счастливым.       Что до Юри, то… Полоз вздохнул печально. Наверное, ему пора определяться в своей жизни. И место рядом с Юджу не самое плохое. По крайней мере, он сделает хоть кого-то счастливым и сам станет не столь одинок. Иных перспектив в будущем не виделось. Никто иной интереса к Кацуки не проявлял, и уж тем более ни в ком не было той силы, чтобы осмелиться бросить традициям еще больший вызов, чем Юри.       Он сомневался. В себе, в еще не сделанном выборе, в собственном решении и чувствах. Прикрыв глаза, устав смотреть на серые тусклые скалы, полоз вдохнул сурового воздуха, который проникал в легкие, царапаясь. Чья-то тонкая теплая рука коснулась плеча. Кацуки вздрогнул, тело напряглось, готовое броситься на смельчака, что подошел к нему сзади. За проведенное в одиночестве время он отвык быть настороже и расслабился. И сейчас мог поплатиться за свою ошибку.       Но жестокий ветер смилостивился и донес родной аромат дома. Тело змея перестало напоминать жесткую пружину, а сам он невольно улыбнулся, приоткрывая один глаз и смотря искоса.       Молодая девушка с забранными назад волосами, скатанными в жгуты, тепло улыбалась, принявшись медленно поглаживать замерзшие плечи полоза. Хвостом она прижалась к нему и провела по позвоночнику, замерев пальцами у шеи. Очень личный жест. Интимный… или семейный. — Мари, — произнес Юри, переводя взгляд на голубое безоблачное небо. — У тебя прорезалась чешуя, — проговорила она, обводя кончиком пальца первую синюю чешуйку, появление которой приравнивалось к праву голоса в их общине. — Ты можешь претендовать на место Владыки.       Юри молчал. Он думал об этом, но одиночество тяготило его, утомляло, изматывало душу. Не боялся, но не любил. Казалось, всеобщее презрение, хотя и бесило, и обижало, и в детстве приносило много проблем, намного лучше, чем тоска, разворачивающая черной пропастью в груди. — Ты знаешь, что случилось, до того, как я ушел в горы? — Еще бы, — Мари хмыкнула, накидывая на озябшие плечи плетеную накидку. — Вся община гудит как улей диких пчел. Пересуды не утихают. Старейшины грозятся заклеймить тебя за подрыв устоев. — Вот как, — лениво и безучастно произнес ее брат и приподнял кончик хвоста. Перевел взгляд на него и спрятал обратно. — Что Юджу? — Рвет и мечет. Ищет тебя везде, проклиная старейшин и угрожая сместить их в угоду богам. Юри, — обеспокоенно произнесла девушка, стараясь заглянуть в карие глаза. — Мы поддержим любое твое решение. И никогда бросим. Только возвращайся. Мама волнуется, — доверительно произнесла она и дополнила уже ворчливо: — И скажи спасибо, что не прибила тебя, когда нашла.       Спустя минуту, полоз вздохнул. Тяжелые, отливающие синевой кольца пришли в движения, раскручиваясь вокруг хозяина. Он поправил накидку, неожиданно осознав, что действительно продрог на уступе. Улыбнулся уголком рта. — Как только нашла? — Юри обнял сестру холодными руками. Та, несмотря на это, обняла, вплела пальцы в волосы на затылке, массируя его. — Ты не изменил привычек с детства, — тихо усмехнулась она, прикрыв глаза. — И правда, — грустно улыбнулся полоз и потянул девушку с продуваемого всеми ветрами уступа. — Пойдем домой. Не стоит больше расстраивать матушку.       Он уходил, прощаясь с этим местом. Навряд ли когда Кацуки вернется сюда. Точнее, ему вряд ли позволят. А прятаться было глупо и позорно для того, у кого на спине прорезалась чешуя.       Решение было принято.       В последнее время Юри все больше хмурился, хотя все вокруг, кто поддерживал его, блуждали с рассеянной улыбкой, а глаза, если змеи находили его фигуру в толпе, лучились радостью и затаенной гордостью. А те же, кто вечно обнажали свои клыки, отводили взгляды и сплевывали сквозь зубы, опасаясь высказать свое недовольство в открытую.       О, это был самый громогласный скандал на памяти полоза. Пыль от споров стояла до небес, даже когда Кацуки спустился с гор. Старейшины, схватившись за свои посохи, гоняли Юджу по всей общине, пытаясь достать до темной макушки или голой спины, однако на стороне последнего были сами Боги, противоречить которым никто не осмелился. — Юри! — кричал Юджу, мгновенно оказавшись рядом, едва змей показался из-за деревьев. — Мы обручимся на полную луну перед рассветом, — с восторгом говорил он. — Наш союз одобрят сами Боги! — хохотал как безумный. — Посмотрим, — неуверенно улыбнулся тогда Кацуки, только слушать его, естественно, уже никто не стал.       И в чем был смысл его тяжкого, жертвенного решения, если все было принято за него?       Именно поэтому в последнее время Юри все больше хмурился. Сомнения были ни к чему, когда судьба его переплетется с чужой навеки уже через несколько дней, но они одолевали разум полоза и терзали душу. Он продолжал думать, в чем смысл его жертвы, если сам он счастлив никогда не будет?       Кацуки надеялся, что так он избавится от одиночества. Смешно, ведь тот, на кого полоз так думал, не уделил ему и капли внимания. Ни ему, ни его чаяниям и надеждам, ни его душе. Юджу лишь самодовольно жмурился, возвращаясь с горячего источника с расцарапанной спиной и все ниже склонявшим голову Юри, чьи губы припухли от насильственных поцелуев.       Полоз становился смурнее тучи, что предвещает бурю. Все стало только хуже с тех пор. Если раньше Юри просто не трогали, стараясь не замечать его инаковости, то теперь просто презирали за глаза, боясь высказать в лицо. Он терпел тычки и насмешки не от детей, хотя те и бывают более жестокими, чем взрослые, — от их родителей и прародителей. А тех, кто мог с улыбкой приютить его у костра, становилось все меньше. — Юри, — как-то окликнула его сестра. Коснулась рукою его плеча и заглянула в глаза. — Что с тобой?       Ему не хотелось обижать сестру молчанием, но ответить всей правды, что скопилась на сердце — не мог. — Все в порядке, Мари, ступай, — устало покачал он головой, слабо улыбнувшись уголком губ. — Мама уже звала тебя. — Юри, — казалось, девушка ему не поверила. Она смотрела строго и прямо, проникая взглядом в самую душу. — Какие бы решения ты не принял, мы с тобой, — и хвост ее мелькнул в стороне родной пещеры.       Все слишком сумбурно и призрачно. Он терялся в ответах и путался в вопросах. Зачем ему Юджу? Дабы избавиться от одиночества и обрести тепло родного тела под боком в самую холодную ночь. Но не будет ли то одиночество большим, когда Юджу пресытится плотским удовольствием и станет ускользать по ночам из их пещеры? Тогда и самая теплая и жаркая ночь будет вызывать озноб, а призрачный холод пальцев станет сковывать льдами душу.       А зачем он — Юджу? Дикая смесь из болезненной привязанности, любопытства, внутреннего противоречия с тем, что навязывают старейшины, желание быть в центре внимания. На долю первой любви Кацуки отдавал жалкие крохи. И теперь напряженно размышлял, а что с ним станется после того, как первый запал спадет.       А ничего хорошего. Их станет тяготить общество друг друга, если не начало уже сейчас. Под недремлющим оком Богов они не посмеют изменить клятве обряда, и ненависть и отвращение неизменно вспыхнут негаснущим костром меж ними.       Мимо торопливо пробежал мальчишка. Именно пробежал и именно мальчишка. Юри проводил его взглядом и обреченно вздохнул. Кроме него ребенка, заплетающегося в собственных ногах с чешуйками по всему телу, с длинными нескладными конечностями, что с трудом, но торопливо нес свою поклажу, никто не замечал. И не заметит. Это был выродок Владык, что поигрались с человеческими девушками.       Люди вообще были ресурсом для них. Полезным, но никчемным. Юри этого не понимал, как и не понимал ненависти и презрения к детям, родившимся в убогой связи Владыки и его жертвы, после которой новоявленная мать умирала, а детей приводили в общину и взращивали как животных, всеми презираемых, как слуг, безмолвных и преданных.       Кацуки поморщился, когда глумливо засмеялись его сверстники, едва мальчишка запнулся о камень, но устоял на ногах и продолжил бег. Полоз различил и страх, и злые слезы, и сгорбленные в ожидании удара плечи и невольно заскрежетал зубами. Его выходки, его возражения против устоев общины и прочие своры с тем же Юджу прощали лишь потому, что он был свой, из их племени. Но этих детей, боги, детей не жалел никто. — Юри! — радостно воскликнул кто-то. — Юри, вот ты где!       Полоз поправил неизвестно зачем прихваченный из дома та-ахари и посмотрел в сторону идущего. Юджу, сверкая азартно глазами, приближался к нему, размахивая руками. Он смотрел только на Кацуки и совершенно не видел мальчика на своем пути, который не успевал отскочить в сторону.       Юджу с немалым удивлением воззрился на свою помеху. Ребенок упал сам, ноги его оказались придавлены тяжелым хвостом змея, а ноша — глиняный кувшин с похлебкой — разбилась и жидкость растеклась лужей по земле. Он плакал и скулил, пытаясь вытащить придавленные ноги. Юджу с некоторым запозданием сполз с него, а после лицо его сковала гримаса злобы. — Ах ты, ублюдок! — взревел тот, и крылья носа его гневно раздувались. — Его приютили, дали пищу и кров, а он, неблагодарный, разбил посуду и разлил еду. А если бы я упал и сломал себе что-то? Тварь! Эй! — кликнул он, взмахнув рукой, и прорычал. — Подайте скорее плеть! Я научу этого поганца манерам. От сорока ударов мозги-то прочистятся! — Правильно, Юджу! — заулюлюкали мигом все окружающие. — Давно пора преподать урок этим выродкам, — поддерживали со стороны.       Змей хохотал как безумный в ответ, шипел яростно, бил хвостом землю, чувствуя свое превосходство и торжество.       Кацуки в мгновение ока, едва Юджу освободил ноги ребенка, подскочил к последнему. Склонился, проверяя кости, которые, к слову, оказались не сломаны, ободряюще потрепал по плечу и провел тыльной стороной ладони по щеке. — Не плачь, — шепнул с улыбкой, стирая влажные дорожки слез.       Ему не было противно касаться бедного дитя, которому не повезло родиться сыном Владыки. Даже взрослых людей, кто умудрялся выжить, и чьих лиц касалась чешуя, Юри в глубине души жалел. Он не понимал подобного отношения, но общине нужны были покорные, молчаливые, а, главное, верные слуги, которым некуда было идти. Их не признавали родня матери, считая чудовищами, не признавали змеи, и только сбившись в небольшую стайку себе подобных, они могли в тишине выплакать всю боль, пока окрик кого-то из общины не обрывал их единения.       Тем временем вокруг все собирался народ, которого привлекал вкус зарождающегося в воздухе развлечения. Металлический вкус крови. Юри поднялся и огляделся. Снова один против всех, только теперь, кто бахвалился стать мужем — вновь главный противник. Юджу смотрел безумными глазами, подстрекаемый общиной. Ухмыльнувшись, он взмахнул кончиком хвоста, собираясь хлестнуть мальчишку. — Не посмеешь, — перешел на шипение Юри и перехватил хвост, что только недавно ласкал его в воде и сжал отросшими когтями чешую, забираясь под нее, надавливая на слабое место. — Тва-а-арь! — закричал на него змей и застыл на мгновение.       Юри заглянул в его сверкающие глаза. Яростные, звериные глаза, в которых не было ничего от разумного существа. Цыкнув зло, полоз откинул в сторону чужой хвост и потянулся за рукоятью та-ахари. Он в мгновение понял, что ждет его, едва болезненная привязанность Юджу исчезнет. Участь молча утирающего слезы ребенка — малое, что его ждет. И все точно так же будут глазет, насмехаться и плевать в спину.       Кацуки обернулся. Заметил в стороне старейшин, ухмыльнулся. Не нужно собираться всем дважды. Он поставил ребенка на ноги, передал на руки старшему брату, который неуловимо был похож на него, и оба они на отца своего. Человек не побоялся отхватить плетей и выступить в образовавшийся пустой круг. Полоз кивнул с уважением. — Береги его, — шепнул тихо. — И беги.       Лучше пропасть в странствиях или быть задранным медведем, чем остаться в общине.       Юри расправил плечи, раскрыл острое лезвие традиционного оружия и оглянулся на своего партнера и любовника. Бывшего. Тот полыхал злобой и злостью, казалось, глаза налились кровью, а сам он готов броситься и выступившими клыками растерзать горло полоза.       Вскинув голову, Кацуки громогласно объявил в небеса, обнажая шею, отводя в сторону кончики отросших волос, скрывающих чешую на первых позвонках. — Я, Кацуки Юри, пред миром и небом, под глазами родных и Богов, прошу засвидетельствовать мое право быть Владыкой! — и аккуратно, четким отмеренным движением надрезал запястье.       Толпа повела носом. Тот самый металлический аромат крови поплыл над землей, а сама насыщенно-алая жидкость скользнула по серому лезвию и тонким пальцам вниз теплой капелью, смешалась с пылью. — Я, Кацуки Юри, сын своего отца, отданный матерью ночи, молю Велеса принять в слуги свои и быть рукою, проводником его воли и силы на земле! Пусть платой за мое решение станет тело, а за службу — душа!       Полоз криво усмехнулся, заслышав гром в небесах. Боги любили играть их жизнями и душами, но лишь добровольно отданные во власть своего покровителя они давали тому силу и могущество. Змеи отшатнулись и зашептали, зароптали тихо. Никто и никогда не видел Юри на месте Владыки. Ему прощали многое, вкусы, взгляды, мнение и протесты, но покуситься на такое… Нет, это уже перебор. Они все как один уставились на старейшин, но те только хмуро смотрели на фигуру замершего полоза, раскинувшего руки в стороны и смотрящего в небо с ухмылкой. Ему бы не позволили, однако Боги в который раз выступили на его стороне.       Юри и сам не желал быть Владыкой, этими лицемерными змеями, которые забавились за счет испуга и глупости деревенских девиц, да хвастались, кто сколько выродков в общину привел. Только теперь это был единственный способ сбежать отсюда. Куда угодно, только бы прочь.       Спину сверлили тысячи злобных взглядов, и только три из них принадлежали родным, и отличались они тревогой, заботой и любовью, они окутывали полоза будто теплый защитный кокон. Они примут его выбор, что бы он не решил. И впервые он чувствовал, что выбрал правильно. Оставалось последнее. — Пред взором Богов, я, Кацуки Юри, вызываю тебя, Юджу, — лезвие та-ахари указало на грудь змея, стряхнув в полете алые капли, что попали тому на лицо, — как первого претендента на право Владыки. Пусть Боги нас и рассудят, — прошипел он, оскалившись. — Пред взором Богов, я, Юджу Соуджиро, принимаю твой вызов, — утерев рукой кровь, змей протянул ладонь, и кто-то вложил в нее его клинок. — Да будет судьба наша в руках Велеса.       Кацуки улыбнулся неожиданно открыто и радостно. Провел ладонью над лезвием на уровне глаз, отвел его назад и пригнулся к земле, подобрав тугою пружиной под себя иссиня-черные хвосты.       Кто бы что не говорил, а наблюдая за воинами своего племени, Юри не только любовался перекатом тугих витых мышц под кожей и покрытой испариной спиной. Не настолько он был наивен. Также он тщательно наблюдал за процессом самой тренировки, за движениями рук и взмахами мечом. Он примерял мысленно их на себя, запоминал возможное и тренировался с та-ахари где-то в глубине чащи. Его бы не взяли в воины, ему не стать было Владыкой, его участь — навсегда остаться в общине и приносить ей пользу иным способом, чем своим мечом или бездарно розданным семенем.       Юджу, может, что и подозревал, ведь стычки с ним случались часто, и он не мог не заметить изменений, однако только ехидно ухмылялся, дыша часто и облизываясь. Его правда одна: Юри его, а это все блажь. И победив его, змей навеки привяжет того к себе, сделает своей безвольной игрушкой. От сладких мыслей повело голову, и он зашипел яростно, скалясь уже видимой победе. Взвился над землей, замахиваясь клинком над головой Кацуки.       Полоз не хотел свары и безобразного клубка из их длинных тел. Но и надолго вступать в бой не мог, не настолько он хорошо научился орудовать та-ахари в одиночестве. Его техника наверняка убога и ошибочна, правда, самое ее наличие уже весьма удивительно и неожиданно.       На него буквально падало тяжелое тело противника с высоты, с криком, с отблеском солнца на остром лезвии. Кацуки ждал, подбирая под себя туже кольца хвоста. Секунда, другая, и он выпрыгнул, изворачиваясь в воздухе, хлестко выбивая кончиком хвоста чужой та-ахари из руки Юджу и падая вместе с ним наземь.       Никто не мог разобрать что за мгновение до произошло. Тот, кого они считали позором своего племени, победил первого претендента на право Владыки. Лезвие его та-ахари касалось шеи, там, где судорожно пульсировала вена. И уже скатывалась капля крови, проступившая сквозь невольно надрезанную тонкую нежную кожу. Юджу недоуменно и как-то по-детски обиженно хлопал глазами. Ничего не успел понять и теперь лежал, поверженный, на лопатках, придавленный телом своего любовника — как так? — Подтверждаешь ли ты, Велес, мое право? — с ухмылкой глядя в глаза Юджу, проговорил Кацуки.       Небо ответило. Ответило первыми пресными каплями дождя, коснувшихся спины полоза, хотя закат был теплый и ничто не предвещало дождя. Обескураженные змеи растерянно взглянули на небо, где темная туча, которую и не видно было на горизонте, делилась с ними влагой. И чем дальше, тем больше ее обрушивалось на землю, смывая кровь и вместе с ней впитываясь в почву. — Да будет так, — кивнул Юри, поднимаясь со змея, оставляя направленным на него кончик лезвия. — Отныне и навеки, я, Кацуки Юри, твой слуга и воин, твоя плоть и кровь на земле, проводник и вестник силы и воли твоей, Велес!       Он расправил плечи и поднял лицо навстречу дождю. Пусть тот смоет и унесет в недра земли и его слезы. Не желал полоз себе такой участи, но и жалеть не станет. Только тоска по родным будет рвать сердце на части. Юри нашел взглядом отца и мать и стоящую позади них сестру. Те улыбались тепло, женщины не скрывали слез и утирали их, не дожидаясь, пока соленые капли смоет дождь. — Мы увидимся, — шепнул он тихо. Правда, казалось, что слова его намеренно ветер донес до родных. — Обещаю, — и, не выдержав вида плачущей матушки, машущей ему рукой и благословляющей на дорогу, развернулся и стремительно пустился прочь.       Он стал Владыкой. Против явно выраженной воли Велеса не пойдет ни один старейшина. А ему уже осточертели их лживые лица. Прочь отсюда, скорее прочь, пока дождь еще успевает смыть его следы. На север. Вы — в сером. Вы — звери. На север.