В гостях

Удовольствие можно назвать удовольствием, даже если оно дрожит на кончике ножа и готово вот-вот соскользнуть по острому пути агонии. Федерик в свои пятнадцать лет мог сказать, что видел все. Видел и чувствовал абсолютно все — как по покрывшейся мурашками в холодной воде коже ласково водят тонкие жилистые руки, то и дело царапающие чешуйками, как смотрят русалки с вожделением и страстью своими большими рыбьими глазами без ресниц, как улыбаются они, растягивая пухлые губы и открывая черные десна и острые, тончайшие иглы зубов. Наслаждение капало в рот слизкой рыбьей горечью, текло по венам, отдавало мерной пульсацией куда-то в висок. Федерик дышал через раз, облизывал губы и лениво шевелил пальцами, скользя подушечками по множеству чужих холодных тел. Он улыбался им, а они улыбались ему в ответ, с материнской нежностью гладя по голове и напевая в уши нежные мелодии подводных молитв. Они приплывали каждый вечер, и чешуя их отдавала радужными переливами в свете луны и звезд. Они протягивали руки, холодные и хрупкие, юному Федерику, звали его своими печальными улыбками. И дарили любовь. Раз за разом. Снова и снова. Несли ее с запахом тины и гигантского, необъятного океана в волосах, без слов рассказывая речному мальчишке о далеких чудесах. Которые когда-нибудь коснуться и его тоже, потому что, журчали на ухо они, он особенный мальчик, и пахнет слаще всех, кого морские сестры только встречали. Федерик смотрел в мутные, так по-доброму глядящие глаза. И верил. Раз за разом, снова и снова. Даже когда игривые девы перестали нести в своих длинных волосах аромат свободы, а венки из водорослей начали гнить в темных волосах Федерика. Он отдавался им так же, как неопытные моряки отдаются волнам — и русалки ласкали его, скользили по всем уголкам его угловатого тела. И дарили наслаждение. Федерик в свои пятнадцать лет мог бы рассказать о том, как царапают оголенный живот острые чешуйки на длинных хвостах, как зачаровывают немые песни журчащих голосов. Как горчат на вкус пухлые губы и как пульсирует удовольствие ниже живота, сворачивается в тугой узел. Он мог бы это рассказать, но не стал бы. Да и не может уже. Никто так и не узнал, с каким наслаждением морские сестры вгрызались в его плоть зубами-иглами, как окутывали его, топили в своей любви и бесконечной жажде. А удовольствие… удовольствие можно назвать удовольствием, даже если оно соскользнуло по острому пути агонии.