Calma chicha

В такт языку двигаю пальцами, нить слюны прорезает бархат — ею бы напиться двум наитемнейшим любовникам. Льстишь душе шелковым лобзанием, сминаешь кораллово-кровавые губы — довольно агрессивен. Любовь с тобой — занятие опасное. Кто кого приручит? Ты — большой, большой пес. Погавкай. Рычишь. — Господин… Но: — Разве псы умеют разговаривать? И от твоего рта веет вкусным теплом, дыхание кособоко скользит от мочки уха до носа, на языке стынет привкус моего семени… Просяще рычишь. — … — Нет, я так не хочу. На четвереньках: двигаешься бедрами — бли-же, льнешь впало-тугим животом до срастания со мной. Аромат от кожи — пот подчинившегося; слизываю языком — так дурман роз. Горькая сладость. А в рыке — мольба. Просишь вновь. «Слушай, когда тебе говорят!» — натягиваю повод. Эстетическая ярость тонет в полузвериной гортани. Шорох ремней и тяжесть нависающего тела возбуждают сильней, чем все трепетные касания. Оставь их другим. Но я… благосклонен. За хорошее поведение — заслужил. И вся твоя инфернальная мощь в сгустке капель падает в рот: на язык, под язык. Упиваюсь. Похожа на слезы твари. Солоновато на вкус. Терпко. Внутри ты скулишь. Как много тебе надо. Прогибаясь, ощущаю только боль — ты ничего с ней не сделаешь, а я однажды сломаюсь. «Как куколка», — любишь повторять и боишься испортить… Ты уже весь во мне. Нутро раздирает от заполненности, каждое движение — звездчатая пыль перед взором. Мне больно. На острие ногтей насаживается мягкость простыней и чужая кожа. Осязание, умирание. Восхождение. И щепотка алого смеха… творят такую нашу тварную, такую постельную любовь. Только так этой ночью, и шепчешь ни о чем в ушную раковину, благодаришь покорно. Твой голос нежно-серый, а был совсем багровый. Так, я напомню, ты — мой, ты мой пока не закончится игра. А я очень люблю играть… … Погавкай.