Пари

Через три недели я вернулся домой совсем другим человеком. Вернулся подкованным в самых неожиданных областях. Многое в новой жизни вызывало вопросы и озадачивало. Коллеги по танцевальному коллективу порекомендовали мне срочно поместить в соцсетях фото с девушкой. Причём фотку пооткровеннее. Это мотивировали необходимостью защиты тайны личной жизни от фанаток. «Какие фанатки? — думал тогда я. — Где я, а где они? Да и по чему им тут фанатеть?» Как вскоре выяснилось, мало же я знал тогда о фанатках. И как они исхитрились отыскать меня в соцсетях, учитывая мои самые обыкновенные имя с фамилией? Дмитриев Сергеевых — пруд пруди. Я лично проверил. В Контакте их оказалось больше четырнадцати тысяч. В России — больше десяти. В Санкт-Петербурге — больше тысячи. Правда, подходящего возраста всего пятьдесят пять человек, но неужели кому-то не лень искать? Пока мы переезжали из города в город, мысли мои были заняты отнюдь не соцсетями. Мысль была одна — спать! Да и сотовый в одном из первых городов я исхитрился потерять вместе со всеми паролями и номерами телефонов. Слава богу, родители у меня люди адекватные и не параноики. В ближайшем после потери телефона городе я купил новый аппарат, местную СИМку, позвонил отцу и рассказал про потерю. Тот назвал меня бестолочью, немного пожурил, но, судя по всему, не стал проверять, какому региону принадлежит новый номер. По возвращении домой я обнаружил в сети кучу сообщений от чисто нейтральных с пожеланиями успехов и благодарностями до явно странных и просто неадекватных. Но обо всём по порядку. В Пулково нас ждала вездесущая Ксюша. Ждала с носильщиком и клетчатым мешком купленных вчера и, как нам объяснили, подогнанных за ночь под наши размеры шмоток. Места в самолёте у нас оказались в разных концах салона. Так что даже не могу сказать, хорошо было, что у меня не имелось возможности переговорить с Альбертом и Богданом, или нет. В аэропорту нас ждало такси. Я был уверен, что нас привезут в гостиницу и покормят. Да-да, не забывайте про растущий и требующий пищи организм. Но нас привезли к какому-то подобию ДК, неуловимо напоминавшему тот, в котором нас три дня дрючил Ёж. Нас встретил Борисович, опять ставший похожим на самого обыкновенного мужичка, и отвёл нас в самую настоящую театральную гримёрку с нестерпимо-белыми лампочками по периметру зеркал. При виде Богдановской бороды а-ля Пуаро он хмыкнул, но ничего не сказал. Нам в приказном порядке было велено переодеваться и идти на сцену. Репетировать. Что было в общем и целом логично, учитывая, что трёх дней и Ёжика, изображавшего собой сразу восемь человек, было явно мало. Когда я робко вякнул про еду, мне было сказано, что за три часа до выхода на сцену есть нельзя вовсе, чтобы живот не торчал. Я сглотнул слюну и заткнулся. Но ненадолго. На сцене нас уже ждали. Не считая Борисовича, там сидело, стояло и лежало пять человек. Да, я видел их в записи в ноуте у Ежа, но те, кто на видео казались единым слаженным синхронно работающим организмом, здесь выглядели натуральной сборной солянкой. Разномастные футболки и штаны, балетки, тапочки и кроссовки, бандана с черепами, разностильные причёски. Кто-то выше, кто-то ниже, но всё равно все выше меня. Возраст — на вид от двадцати до тридцатника. Причём последние явно превалируют. И тут я. В их компанию, мля… Как я уже сказал, молчал я недолго. — А почему в костюме только мы? — Потому, что ты его в первый раз сегодня видишь, — прилетел мне подзатыльник от крупноватого, несколько отяжелевшего мужичка, возможно, когда-то и бывшего стройным лебедем. — Так-так! Ребята, не ссорьтесь! — это был Борисович. — Знакомиться будем сегодня вечером после выступления, а сейчас — работаем. Новенькие, внимание! Сейчас прогоним финал, потом — остальное. Финал? Какой-такой финал? У Ежа никакого финала не было! Но в третий раз вякнуть я не успел. В ответ на наши изумлённые взгляды Борисович пояснил: — Выходим. Делаем пам, пам, пам, пам. Потом — сюда. Потом — вот так. А потом — пам, пам. Руку — сюда. Головой — вот так. Ну, а дальше — у каждого свой кусок. Чтоб новички финал не слили, сначала — ты, — и Борисович ткнул пальцем в кого-то из старичков, — потом — Дима-Альберт-Богдан, — нас назвали троих оптом, как некое триединство из Ленина, Маркса и Энгельса, — и остальные. У каждого — короткое соло. Пока ставят музыку, показывайте, свои фишечки, ребята. Он вообще как, нормален? Мне доводилось видеть, чем порой заканчиваются попытки понтануться и сделать даже не самые технически сложные вещи без разминки и разогрева. Нет уж. Я себя люблю такого, какой я есть. Меня прорвало, и я всё-таки высказался: — Вот прям щас. Разбежался и пошёл. Вы тут часом банк не ограбили? Нет? А то есть риск на больничных разориться. Вы — как хотите, а я пошёл разминаться. Уходя за кулисы, я увидел, как Альберт завернул вслед за мной. — Кажись, сработаемся, — донеслось со сцены. Жаль, я не слышал, кто это сказал. Я шёл по узкому коридору и решал, где здесь вообще можно найти помещение для разминки. В идеале хорошо бы — на сцене, но там — вся ждущая развлечений толпа. Нас нагнал Богдан. — Куда пойдём? Я вспомнил множество соревнований, в которых участвовал. Где мы порой только не разминались! — Может, в фойе? — предложил я. Хотя кто их тут знает, какие у них здесь правила? — Идём в гримёрку? — предложил Альберт и, удивительным образом разобравшись в запутанных коридорах, безошибочно завернул в нужную сторону. Минут десять мы разминались. Я усиленно думал над кучей вопросов одновременно. Что именно сделать сейчас, чтобы они все утёрлись? Что из того, что можно для этого сделать, безопасно делать здесь, прямо на жёстком полу без матов? И что попроще для исполнения будет смотреться особо эффектно? Нас не беспокоили. Поразминавшись, мы вернулись на сцену, где Борисович тоже дирижировал чем-то наподобие разминки. Мы остановились на краю сцены. По мановению руки Борисовича замолкла музыка, и все головы повернулись в нашу сторону. Я пожал плечами, отошёл совсем уж в край кулисы, разбежался и сделал пару сальто и винт. Потом вернулся в центр сцены, походил на руках, развернулся спиной к залу и сам себе поаплодировал пятками. В ответ — тишина. Я развернулся в профиль, медленно прогибаясь в спине, опустил стопы к полу и, почти встав на мостик, резко вздёрнул ноги вверх и в прыжке перевернулся в нормальное положение. — Два брата-акробата, — когда я развернулся лицом к Борисовичу, пробормотал кто-то за моей спиной. — Вы ваш финал «разведите» так, чтобы я с самого краю оказался, — обратился к Борисовичу я. После меня свои «фишечки» показывали Альберт и Богдан. Альберт, на мой вкус, был слишком уж балетным. Хотя что я понимаю в балете? Альберт был лёгким, летящим и изящным, но, как мне думалось, на подобные шоу народ ходит не на пируэты поглазеть. Богдан явно был «с миру по нитке», но интересен. На мой непросвещённый взгляд, разумеется. Потом Борисович по нескольку раз прогнал те номера, которые мы учили с Ежом. Нам было сказано, что с завтрашнего дня нас начнут «вводить» и в другие танцы, заняться которыми Ёж-Лёша не успел. Минут за тридцать до начала выступления нас согнали со сцены и развели по разным гримёркам, чтобы «старички» бдили за нами, тыкали носами и по первости водили за руку. Про поесть я уже не заикался, хотя желудок подводило от голода. Я просто выскользнул в фойе и купил в буфете пару бутербродов, которые провалились внутрь, словно их и не было. К моему возвращению на подзеркальниках в гримёрке и на полу в кулисах появились бутылки с водой. На них один из парней старательно выводил буквы чёрным маркером. — Ты — Дима? — полуутвердительно произнёс он. Я кивнул, и он кривовато вывел на бутылке заглавную букву Д. Когда все начали переодеваться, я мысленно присвистнул. И куда меня занесло? У них тут у всех, ну, то есть почти у всех, похоже, была какая-то тату-мания. Якудзой себя парни вообразили, что ли? Никогда этого не понимал. Хотя с последних рядов, возможно, только по татухам и можно определить, кто здесь кто. Принцип, как в порно, мысленно хмыкнул я. У кого-то — на руке, у кого-то — на спине, у кого-то — на груди. Удивление у меня вызвали не только цветные разводы по телу. Похоже, с техникой безопасности здесь полный швах, или парни откусили кусок не по зубам: на каждом третьем был либо фиксатор, либо тейп. Но додумать эту мысль я не успел. Зазвенели звонки. Первый… Второй… Третий… Пора. Пару лет спустя попалась мне в сети шутливая диаграмма «Мысли танцоров во время выступления». По восходящей градация шла так: ритм, позиция в линиях, хореография, когда вступать, меня все хотят. Признаюсь вам, про ритм, хореографию и кто кого хочет, думать мне тогда в голову не приходило. Все мысли были заняты лишь позицией и боязнью вылезти наперёд всех или, наоборот, отстать. В одном из перестроений я исхитрился зацепиться необмятыми новёхонькими кружевами на манжете за пуговицу соседа справа. Манжета не отцеплялась. Я дёрнул. Не помогло. Я дёрнул сильнее. В итоге я так и заканчивал номер с куском кружев, свисавших с рукава, а в следующем танце один из парней чуть не убился, наступив на вырванную мной с мясом пуговицу. Когда избавившись от сцепления с манжетой соседа, я чуть скосил глаза, чтобы оценить размеры катастрофы, то с изумлением обнаружил, что пресловутая линия не нарушена, а посмотрев вечером снятое из зала видео, сообразил, что «отцеплялся» я от соседа в самой дальней от края сцены точке, и зритель, скорее всего, ничего и не заметил. Когда после того самого злополучного перестроения я оказался лицом к залу, то увидел, что зрители встают. Последнюю треть концерта меня пёрло, плющило и таращило, такая энергетика шла из зала. Впрочем, плющило и таращило не одного меня. На последнем такте финала я вдруг понял, что сил у меня нет. Кто-то меня тискал, кто-то чмокал. Потом на щеке обнаружился след от сиреневой помады. В руках почему-то оказался букет роз. Что там говорил Борисович? Что с завтрашнего дня нам троим придётся выступать больше? О-о-о… Теперь меня уже не удивляли ни выбывшие из-за травм, ни фиксаторы, ни тейпы на телах старших коллег. Удивляло другое: почему они ещё живы и могут перешучиваться и улыбаться?!