ПОЕДИНОК ЧЕРТА С МЛАДЕНЦЕМ

- Ну, и что у вас нового, Антон Андреич, - устало поинтересовался Штольман, входя в свой кабинет, – полный тупик? - Не совсем тупик, Яков Платоныч, - возразил Коробейников, - кое-что удалось разузнать. - Вот как? Ну, так доложите о ваших успехах, - молвил Штольман слегка саркастически. - Помните, Яков Платоныч – я тогда говорил с прислугой у Виноградовой, - Коробейников вдруг рассмеялся, и, отвечая на недоуменный взгляд шефа, пробормотал, - да нет, это я так... - Ну так поделитесь, что там случилось смешного. - Я им тогда вопрос так задал: не входил ли кто в столовую, пока накрывались столы? Они тогда сказали, что нет. А сегодня я подумал – дай-ка еще раз поговорю, вдруг я упустил что-то? Пошел, поговорил сегодня снова – опять говорят, нет... Так бы я и ушел ни с чем, да тут лакей вмешался: мол, барин, они несут черт-те что, вы их по-другому спросить бы изволили... - И как же по-другому надо было спросить? - А дело в том, что там старушка одна древняя, занемогла сразу после обеда – то ли сердечко прихватило, то ли мигрень... Короче, она сказалась нездоровой, и пожелала не ходить в танцевальную залу, а отдохнуть здесь же, в столовой – в уголке на креслах. Она там все время и сидела, никуда не отлучаясь. Я-то спрашивал, понимаете - не входил ли кто? - И служанки, поняв ваш вопрос буквально, честно отвечали, что никто не входил, - улыбнулся Штольман. - Да-с, они только не сказали про особу, которая оттуда и не выходила. Ну так вот. Решил я – а поговорю-ка я с этой старушкой, ну как знать – может, заметила она чего... - И что же? - Пришел я по адресу, доложился. Однако не пускают – расхворалась старушка. Что ж, говорю, совсем плоха? Может, хоть на пару вопросов ответит? – Ну, тут мне отвечают – мол, подождите, спросим, авось примет. Жду. Сел на креслице – жду. Тут в комнату девочка входит, лет одиннадцати - миловидная такая, вся в кисейных оборочках - и ко мне на цыпочках, с видом таким... вороватым.. Месье, говорит, вы из полиции? Да, отвечаю, из полиции. А как вас зовут, а меня Поликсена. Ну, я представился. И тут она, глаза округливши, спрашивает меня страшным таким шепотом: а правда, что Виктор Бернгардович совсем-совсем умер? Ну, меня этот вопрос удивил. Я и говорю: вы про Бергмана спрашиваете, мадемуазель Полинька? Она: ну да, про кого же еще... - Так-так, интересно, - протянул Штольман. - Вот я и почуял тут что-то не то. Оно конечно, может, ребенку на празднике сказали, как взрослого дядю зовут, и она запомнила, но как-то сомнительно это, ведь верно? Кругом столько детей, шума, веселья – куда ребенку запоминать всякие неинтересности, когда кругом от веселья всякого глаза разбегаются? Да еще запомнить имя, от которого язык сломать можно? Я и спрашиваю: а давно ли ты этого Виктора Бернгардовича знаешь? А она в ответ: да уж года три... он наш сосед там, у мамы имение под Тверью... так он правда-правда умер? Ну я и отвечаю: правда, совсем, окончательно, умер. Ты уж не плачь, все люди смертны. А она в ответ: вот еще, плакать из-за этого... этого гадкого, гадкого... и фыркнула. И тут меня как будто что-то толкнуло – я спрашиваю, а как вас полностью звать-величать, мадемуазель? Ну, она и отвечает – Поликсена Ивановна Синицына. А?! – тут Коробейников оторвался от своего повествования и посмотрел на Штольмана торжествующе. - То есть? - Так вот же, Яков Платоныч, - и Коробейников, вынув листок бумаги, торжественно положил его на стол перед шефом. - И что это, - осведомился Штольман, пробежав глазами список фамилий: «Емельянова, Рогова, Гончарова... Синицына....» - Я и спрашиваю ее: «А маму твою как зовут?». Она в ответ: «А маму – Елена Львовна Ревушкина». А почему, говорю, ты Синицына, а она Ревушкина? А потому, что мама год назад за Семена Семеныча вышла замуж, а он Ревушкин. А до этого она вдовой моего папы была, а он был Синицын. А вот это, Яков Платоныч – Коробейников ткнул пальцем – это список фамилий тех дам, что письма Бергману писали. Конечно, они тоже могли все замуж повыходить и фамилии поменять, мы ж найти их не сможем... Но вот это – здесь точно! – дама, которая имела связь с этим Бергманом, писала ему жалобные письма... а потом вышла замуж за Ревушкина. - И что нам это дает, - медленно, веско проговорил Штольман. - Ну уж не знаю, Яков Платоныч, - развел руками Коробейников, - но хоть какая-то зацепка. - А что старушка вам сказала? - Не удалось поговорить – не пустили меня к ней. Говорят, совсем мол, плоха. Ну, а с мадемуазель Поликсеной еще парой слов перекинулся... - И что же говорит? - Да – такое говорит, что прям хоть Анну Викторовну вызывай экспертом, это прямиком по ее части, - Коробейников кинул на шефа виноватый взгляд и покраснел. - Продолжайте, - кивнул Штольман. - Говорит она, это не настоящий дяденька. А колдун, злой колдун. Он три года назад ее маму заколдовал. Сперва мама веселая была, а потом грустить стала, плакать, а потом и вовсе он велел маме детей куда-то в пансион отдать – чтобы не мешались. Да не учел он характера мамзель Полиньки – тут Коробейников усмехнулся. - А девочка тайком письмо к прабабушке – материной бабке – написала; и все в письме расписала не жалея красок. И как маму заколдовали, и как их в пансион сдать велел злой дядька колдун... Тут старушка и приехала, а нрав у старушки, похоже, крутой. Приехала, никак не оповестив о своем приезде заранее, да не одна, а с кучей крепких слуг. Бергмана застали в маменькином будуаре, взяли крепко за шкирку, да выкинули вон. Буквально с крыльца спустили. Маменька кричала, но против бабушки Рыбцовой ей характером не сравняться... - Погодите-ка, Антон Андреич, - воскликнул внезапно Штольман, - так не та ли это самая Рыбцова! Ну точно... Так она же клялась, что впервые в жизни увидала такое совершенство, как Бергман... а теперь что же выходит – и видела она его отнюдь не в первый раз, и за совершенство отнюдь не почитала? - Выходит так... а зачем ей врать? - С другой стороны, старушке уже за восемьдесят. В таком возрасте даже при ясном уме память может и подвести... Но как Бергман ее не узнал?! - А я девочку спросил, кстати – узнал Бергман бабушку или нет. - И? - Она говорит: он не мог ее узнать, потому что он ее и не видел – его тащили почти что носом по полу... Старуха Рыбцова, едва в дом внучки войдя, отдала приказ – ну, и началось... - Так, погодите. А девочку? Девочку-то он как не узнал? - А он ее, представьте, прекрасно узнал. Но попросту не обратил на нее внимания. А зачем обращать? Но не это главное! - А что же главное? - А то, что тут такая история. Бабушка эта, приехав тогда наводить порядок в доме внучки, обнаружила, что внучка, после смерти мужа – ну, Синицына этого – сильно обеднела. Буквально с хлеба на квас перебивались, и может, еще и тем ее этот Бергман взял, что первое время на подарки денег не жалел, пыль в глаза пускал, и вселял ей надежду вырваться из нищеты путем замужества. Так вот. Бабка, выгнав Бергмана, внучке мигом жениха сыскала, этого Ревушкина; тут же обвенчала, и они из своего разоренного именьица переехали в столицу. И жили прекрасно, пока – можете себе представить – этот Бергман снова... - Разыскал ее? - Нет, встретил на каком-то званом вечере. Она весела, нарядна, при богатом муже... И, вообразите, хватило ему бесстыдства подойти к ней, обративши все, что было, вроде как в шутку. На деле, думаю, его злоба бешеная грызла, что так с ним обошлись; а пуще того – что та, которую он так славно замучил – весела и благополучна. И подошел он к ней с желанием отомстить, да покрепче. И вот - снова начал к ней подъезжать – и она, представьте, тоже к нему потянулась... Ну что про этих женщин скажешь, Яков Платоныч, право! Охота же им наступать на те же грабли! И вот уже у них тайный роман, и она почти как готова бросить и мужа, и детей, и бежать тайно с этим Бергманом... а что себя губит, да мало этого – детей своих губит - так это ей, вроде как, нипочем. Точно, словно заколдовали, просто гипноз какой-то... - Продолжайте... - Тут умная наша Полинька решила прибегнуть к проверенному средству – снова написала прабабушке. Та явилась, и опять взялась за дело весьма круто – Полинька аж хихикала, рассказывая обо всем... Короче, что бабка сказала г-ну Ревушкину, неизвестно, только он чуть ли не на другой день, отбыл на свои заводы, прихвативши с собою супругу; ну, а бабка осталась присматривать на Поликсеной и ее младшей сестричкой... И тут, ровно два дня спустя, приходит приглашение на детский праздник от Виноградовой – и прабабушка, заменяя внучку по причине отъезда последней, идет сопровождать на детский праздник малышек Полиньку и Марфеньку... - Так вы и не поговорили с Рыбцовой? - Да неловко настаивать было, Яков Платоныч. Все же больная старушка... Штольман молчал, барабаня пальцами по столу: затем встал и схватил пальто. - Продолжайте без меня, Антон Андреич. Я скоро вернусь...