Единство. Возмездие. Тишина

**** …стены в огне. Падает поперечная балка. Десятилетний мальчишка что-то кричит и рвётся из рук, но в ушах лишь треск и грохот, а в глазах дым и слёзы. Путь на второй этаж перекрыт, пылают ступени, пролёт рушится впереди, потолок – сзади. Не вдохнуть – горло рвёт кашель. На выход! Но завал не перелезть. Горят волосы, кожа… Подошвы плавятся, но иначе балку с пути не убрать. Живот ноет от ударов острых детский колен, спина – от локтей и кулачков. Замок заклинило. Стальная ручка раскалена… Пара попыток вышибить дверь – и плечо превращается в один сплошной синяк. Окно! Занавески горят, как и покрывало, ребёнка не во что обернуть… Стащив затихшее тело с плеча, Тоширо проверяет у мальчишки пульс, потом прижимает к себе, прикрывает пиджаком… и закрыв глаза, прыгает. Спина врезается в стену стекла. Поясницу рвёт на лоскутки, подоконник вцепился и не отпускает лодыжки… но Сого уже снаружи, а не внутри. Теперь бы Мицу найти. Её не было в гостиной. Но где она? На втором этаже? Пол под ногой проседает, откуда-то доносятся крики… удар по спине, сдирающий кожу, и собственный злобный рык – на миг в дыме становится видно дверь. Дверь в подпол. Открытую… но за локоть уже кто-то хватает. Чёрная форма с жёлтыми полосами? Нет, ему ещё надо… Не пускают. Хиджиката бьёт наотмашь – и тут же получает ответку под дых. Сознание меркнет, но перед внутренним взором навсегда застывает тонкая девичья кисть. Почти дотянувшаяся до порога. И почерневший рукав нежно-розового кимоно. . . . . – Убирайся! В зелёной комнате с белыми окнами сильно пахнет краской. Сого одет непривычно: вместо футболки и джинсов – рубашка и плюшевый голубой комбинезон. Явно с чужого плеча. Слишком мал. На стуле он сидит неестественно прямо. А Тоширо только что с похорон. Забрал урны с пеплом. Мать, отец, сестра… – у Сого не осталось теперь никого. А у него самого? Лишь дыра в сердце. – Я бы мог иногда приходить… – Убирайся! – спрыгнув со стула, мальчишка хватается за деревянные ножки и заносит его высоко над головой. – Убирайся!! Убирайся!!! И он уходит. Из приюта, из города… а потом из страны. Чужие горы, чужое небо, чужая речь. Сначала Афган, потом переброска в Ирак. Их батальон в основном на доставке, но столько потерь… Жара, гнойные раны, бесконечные очереди чёрных пчёл, уносящие жизни друзей… Контракт со смертью. Пять лет войны. И снова гражданка. Токио. Полицейский значок. А через месяц – звонок. – Я тут… устроился рядом. Не хочешь по пиву? – Гинтоки?.. Жив, засранец?!! – А то ты не рад?.. Пьяный вечер, пьяная ночь… и утренний кофе в постель. – Знаешь, а ведь я не такой... В ответ лишь ухмылка и майонез, выдавленный в капучино. – Хид-жи-ка-та… – шелест ветра на ухо. Мягкость кошачьих когтей, скребущих кожу. Укус. – Отвянь, сладкоежка… я не хочу. Но упрямые пальцы продолжают гулять по телу, залезают под одеяло и ползут по бедру. Немного странно и не привычно, однако проще раздвинуть ноги и попытаться снова уснуть – авось, белобрысому надоест и тот сам отстанет. Но горячие губы всё-таки касаются члена. Обхватывают, сжимают… Только вот какие-то они не такие. Меньше и тоньше? Или просто скованней и напряжённей? Тоширо открывает глаза и моргает. Гинтоки сейчас здесь быть не может… но чей же это тогда силуэт на фоне окна? Точно, к нему же вчера заявился тот мальчишка… Уже начавшая подниматься рука падает обратно на футон, сгребая сброшенное одеяло. Его застали врасплох. И как прикажете среагировать, чтобы при этом не искалечить тонкую психику ребёнка?! – Сейчас же… прек-крати. – А что, Хиджиката-сан, вам не нравится? Разогнувшись, гость из прошлого облизывает губы. Светлые волосы растрепались, большие рубиновые глаза блестят – совсем, как когда-то у Мицу… «Блять!» Вскочив, Тоширо скидывает с себя Сого. Тот застывает на полу с прижатой ко рту тыльной стороной ладони и сидит так, пока хозяин квартиры судорожно натягивает брюки и ищет пиджак. – Опять убегаешь? «Этот ребёнок…» – …я на дежурство. *** Темно за окном, воет ветер и начинает накрапывать дождь. В углу комнаты, на столе, мерцает экран, а Шинске сидит на полу, перед расстеленным футоном, и приклеивает охлаждающую повязку Котаро на заплывший и опухший глаз. Вот такой вот сервис от хозяина для слуги. По какому поводу? Вовсе не из-за чувства вины или какой-то там благодарности, а просто от нечего делать. В конце концов, разве это не в порядке вещей, что слуга защищает хозяина, рискуя собственной жизнью? А попав под несправедливое подозрение, лишь покорно терпит и ждёт, когда его оправдают? Экстренно вызванный ремонтник заключил, что бойлер вышел из строя, и пообещал установить новый завтра, так что недоразумение уже позади, но… время назад не вернёшь, и какое-то время Котаро понадобится, чтобы отлежаться и зарастить свои раны. Но почему-то даже сейчас Шинске не перестаёт ощущать к нему вполне определённого влечения. «Тц, я и правда извращенец». «– Я буду ждать тебя вечно», – плачет кто-то в колонках компьютера. – «Я вернусь! Обещаю!» – Вам совершенно не обязательно делать это… самому, господин… – Заткнись. И просто сиди. Закончив с глазом, Шинске берётся за смену бинтов на рёбрах. Те, что намотал на Котаро чуть раньше – слишком пропитались кровью… Но вообще-то серьёзных ран у него не нашли: штабной врач констатировал лишь несколько порезов, пару сломанных рёбер, да выбитое плечо – но и вся эта наливающаяся чернотой синева совсем не кажется пустяком… …и всё равно нелепо-пошлые мысли так и лезут в голову одна за другой. А руки так и тянутся к этому обманчиво мягкому телу. И пусть о наличии мышц в нём трудно догадаться по виду, но если нажать пальцами посильнее – под кожей можно почувствовать убегающих змей. «Я ведь не конченный извращенец, но почему он кажется мне привлекательным даже в таком покоцанном виде?» Наконец отодрав грязные бинты и отправив их в урну, Шинске опрыскивает открывшиеся порезы антисептиком и берётся за новый рулон. И начинает снова стягивать рёбра Котаро бинтами, как можно теснее и крепче – сил не жалеет – и всё равно тот даже не морщится, словно совсем не чувствует боли. А дорама продолжает бубнить где-то на фоне. Чтобы передать рулон бинтов из руки в руку, Шинске приходится прижиматься грудью к горячему и в то же время отчуждённо холодному телу, то задевая нежную кожу подмышки, то набирая полные лёгкие запаха всё ещё распущенных по плечам волос… Низ живота тяжелеет. В движениях рождается суетливость, воображение уже рисует одну картинку развратней другой… «Нет, так нельзя, надо как-то отвлечься». – Расскажи о себе. – Что именно… вы бы хотели узнать, молодой господин? Голос Котаро звучит устало, но всё равно очень сухо и сдержанно. – Ну не знаю… – Шинске снова прижимается подбородком к его плечу, чувствуя, как в трусах становятся всё тесней и тесней, и выдаёт равнодушно: – Например, где ты родился? Где вырос? Зачем влез в долги? – Не нужно… – Что? – …не нужно вам, молодой господин, забивать себе голову такими вещами. «Ах ты…» Шинске словно обдаёт ледяным душем. И вроде бы всё тот же невыразительный тон, так откуда же в нём взялось снисхождение? И кажется, даже враждебность? В отместку Шинске ещё туже затягивает последний виток бинтов, и в комнате тут же раздаётся скрежет зубов. «То-то же…» – Не твоё дело, чем я желаю забивать свою голову, – произносит Шинске жёстко, закрепляя кончик бинта. – Простите, – Котаро опускает взгляд. – Но вы никогда не были на моём месте. И никогда не будете. «Ну и как это понимать?!» Почему-то становится очень обидно. Вновь просыпается злость. Мотнув головой, отгоняя её, Шинске уже начинает вставать, как вдруг в повисшей тишине раздаётся чувственный шепот: «– Но никто не должен узнать о том, что ты мужчина, Ко-тян!» На экране какая-то девушка прижимается к мужской мускулистой груди… то есть, как оказалось – не совсем девушка. Или даже совсем не девушка, а просто изящный парень с высокой причёской и нежным голоском. Рука мужчины срывает с него кимоно, сложная причёска распадается… и Шинске осознаёт, что случайно запустил фильм не из той папки, из которой собирался. А может и не случайно? В конце концов, в его коллекции не так уж много обычных дорам. Но сейчас это открытие не смущает, а только сильнее злит. – Кхм. «– О, мой господин! Обладайте же мной! Хочу принадлежать вам без остатка! И пусть это будет последняя ночь в моей жизни…» «– Ко-тян!» «– Сусуми-доно!» «– Ко-тян!» «– Сусуми-доно!» Динамики орут раздражающе громко, Шинске смотрит прямо перед собой, в окно. Об стекло бьются и разбиваются капли дождя, барабанный перезвон нарастает, и из компьютера начинают доносится совсем уж неприличные звуки. – Эй, Котаро! – не выдержав, он собственным голосом заглушает охи и вздохи актёров. – А почему тебя отправили в гей-клуб? Есть опыт в ублажении мужчин? Надменная насмешка срывается с губ сама. Котаро вздрагивает и внезапно одаривает Шинске таким взглядом, словно мысленно уже оторвал ему голову. Эта перемена удивляет. И ещё больше подстёгивает раздражение. – Ты вообще понимаешь, что от одного моего слова зависит, жить тебе или умереть? – выдаёт Шинске отточено-пренебрежительным тоном. Котаро роняет взгляд. Конечно, уже слишком поздно – он выдал себя с головой. Но вдруг этот парень слезает с футона, и не вставая с колен, сгибается в поклоне до самого пола. И это с его-то сломанными рёбрами и выбитым плечом! – Простите, господин, вашего неопытного слугу, позабывшего о своём месте… Прошу, не гневайтесь. Шинске отступает на шаг. Он всё ещё зол. Ещё кипит изнутри. Но капля здравого смысла пробивается сквозь жар, охвативший внутренности: «А чего я собственно ждал? Что мне откроют всё, как на духу? Рассыпятся в благодарностях за перевязку и посветят в сокровенное?» Нет, будь на его месте отец, он бы непременно потребовал бы ответов на любые свои вопросы, вплоть до какого возраста Котаро писался под себя в постель. Но Шинске… Шинске ведь поклялся не быть таким! Да и вообще – ни разу за всю свою жизнь он не был счастлив от мысли, что родился наследником клана якудза. Наоборот. Всё, абсолютно всё заставляло его проклинать судьбу. То, что он видел в кино и читал в книгах, и то, что наблюдал вокруг себя – отличалось, как небо и земля. Когда его сверстники ходили в школу, влюблялись и творили глупости, Шинске учился владеть мечом и ножом, судить подчиненных и считать прибыль от публичных домов. Когда они готовились поступать в колледжи и университеты, он разбирался в тонкостях межклановых отношений, порядке выплат и управлению общаком. И чем больше таскался по разным приёмам, чем дольше слушал надменные речи отца, тем больше отдалялся от других людей, от подчинённых… И кажется даже сам стал смотреть на них, как на низшие формы жизни. – Можешь ничего не рассказывать, – наконец резко вздохнув, произносит Шинске и досадливо сморщится. – В конце концов, мы с тобой саке не пили, и ты мне в верности не клялся. Но если хочешь быстрее убраться отсюда – лучше придержи свой гонор при себе. А я в свою очередь обещаю, что больше не стану лезть тебе в душу. И постараюсь помочь разобраться с долгом. Что скажешь? Однако Котаро не спешит отвечать. Вновь опустившись перед ним на колени, Шинске сжимает пальцами острый подбородок и вынуждает его поднять голову. Светлый отблеск от монитора на бледной щеке сменяется красным, повязка на подбитом глазе скрыта в тени, а в не пострадавшем – снова мерцает то самое выражение, от которого в пересохшем горле образуется ком. Что в нём? Ожидание? Покорность? Или решимость? Шинске понятия не имеет, какие мысли крутятся в голове этого парня с внешностью порномодели. И наверное, никогда не узнает… ну и пусть. Не очень-то и интересно. – Чего желает мой господин взамен? – наконец спрашивает Котаро. – Взамен… Шинске уже успокоился. Злость ещё тлеет где-то там, на горизонте, но в целом он почти что пришёл в согласие с самим собой. Поэтому отвечает без тени смущения: – Во-первых, тебе придётся пожить пока в моей комнате. – А во-вторых? – А во-вторых… научись уже пользоваться техникой. Хотя бы тем бойлером в ванной. *** Когда из-за стены начинают всё громче доноситься подозрительные звуки, Гинтоки косится за плечо, а потом, подперев подбородок коленом, вновь поднимает взгляд на неподвижную статую сторожа, перегородившую выход из комнаты. – Может, мы тоже займёмся чем-нибудь интересным? – Мужчины меня не интересуют, – не открывая слепых глаз, отзывается Нидзо, личный телохранитель наследника Такасуги-ренго. Впрочем, он хоть раз их открывал? Вроде бы нет. Покусав губу, Гинтоки склоняется сначала вправо, затем влево, как неваляшка. Потом уточняет: – Ну я не настаиваю на просмотре именно гейского… и именно порно… Но если у тебя завалялось хоум-видео с участием юного наследника – совсем не откажусь ознакомиться. Лёгкое дрожание ресниц подсказывает, что терпение сторожа поколеблено. Вот и рука его дёргается за пазуху, к ножу, но вытащить не успевает – Гинтоки оказывается рядом и сжимает пальцы на костлявом запястье под тонкой тканью. А уже в следующий миг вдавливает Нидзо спиной в дверь. – Не кипиши… я же шучу. Дует на ресницы. Те снова трепещут, приподнимаются – и открывают белесые глазницы, с едва просвечивающими сквозь мутную плёнку зрачками. Укол в бок заставляет поёжиться. Ну что ж, никто и не сомневался, что у телохранителя две руки. – О-йя… Саката-сан, вы так настойчивы и так вульгарны. Даже и не знаю, могу ли позволить вам и дальше находиться возле молодого хозяина? – А ты преданный… как Хаджиме и говорил. При упоминании этого имени Нидзо вздрагивает. Его незрячие глаза закрываются, а рука с ножом опускается обратно за пазуху. – Вы знали Хаджиме-доно?