Единство. Возмездие. Тишина

**** Самое дорогое в нашем мире – здоровье и молодость. Впервые Котаро понял это, когда несколько лет назад отвёл бабушку в больницу и услышал, во сколько обойдётся её лечение. Второй же – всего парой месяцев позже, по уши погрузившись в долги и получив предложение погасить их своим телом. Например, пожертвовав одну из почек. Или глаз. Или лёгких. Но у человека не так уж много парных органов, и рано или поздно они у него всё равно кончатся… так что Котаро выбрал куда менее благородный путь: отправился в розовый салон.

// Розовый салон – сленг – салон, в услуги которого входит минет. Вообще, в Японии запрещено предоставление сексуальных услуг за деньги, но почему-то минет, эротический массаж и тому подобное, не подразумевающее непосредственного полового акта, сексуальными услугами не считается.

Во-первых, оплату обещали весьма достойную. А во-вторых, благодаря своей отнюдь не брутальной внешности, Котаро ещё в средней школе умудрился получить признание в любви от представителя своего же пола, так что довольно рано задумался о теоретической возможности отношений между мужчинами, выходящих за рамки дружбы. К тому же языкастые девчонки из родного и даже параллельных классов постоянно зубоскалили, ставя под сомнение его сексуальные предпочтения. Вероятно потому, что на их признания он тоже ответил отказом. Но не из-за того, что не интересовался ими… просто у Котаро совершенно не было свободного времени на всякие «шуры-муры» – и пока другие подрабатывали, дабы заиметь побольше карманных денег, он банально пытался выжить. Ведь бабушкиной пенсии не хватало даже на оплату комуналки, а родители его уже давно отправились в мир иной. На самом деле, Котаро много раз просил бабушку продать квартиру и взамен купить жильё поменьше – им двоим с головой хватило бы и однокомнатной клетушки – но каждый раз в ответ старушка лишь щурилась, мотала головой и принималась вспоминать, как тяжко пришлось её сыну (отцу Котаро), вкалывая на трёх работах ради погашения кредита, и как они все были рады, когда наконец-то переехали в эти трёхкомнатные хоромы… или напоминая Котаро, что без достойного жилья ни одна девушка не согласится выйти за него замуж. Естественно, о сдаче свободных комнат в аренду тоже не могло идти и речи, «пока я ещё жива». Вообще, чем глубже становились морщины на лице бабули, тем больше упрямства и оторванности от реальности она демонстрировала. Её память ухудшалась. Эмоции деградировали. В конце концов Котаро стал бояться оставлять бабушку одну, ведь она постоянно забывала выключить газ или воду, или даже могла вдруг выйти на улицу и начать звать его домой, как если бы Котаро был ещё ребёнком и убежал гулять слишком далеко от двора… Но Котаро не мог бросить свои многочисленные подработки, чтобы сторожить старушку. К тому же, ему было слишком больно видеть, как родной человек, заботящийся о нём все эти годы, умственно превращается чуть ли не в младенца. Так что… да, он повёл её на приём в государственную больницу. Но там вместо лекарств добрый доктор предложил отправить бабушку в дом для престарелых, где как раз заботятся о таких, как она. Естественно, не бесплатно. Но прошерстив кучу сайтов и форумов, Котаро узнал, что в самых дешёвых домах настолько ужасные условия, что старики там постоянно получают травмы, да и персонал относится к ним скорее как к животным, а не как к людям. Что до более или менее нормальных заведений… одни сутки проживания в них оказались сравнимы по стоимости с какой-нибудь гостиницей среднего уровня. Таким образом, в возрасте шестнадцати лет перед Котаро встал выбор: запирать бабушку дома, постоянно рискуя при возвращении обнаружить залитый пол или сгоревшие кастрюли… а то и всю квартиру… или бессовестно пристроить её в самый дешёвый дом для престарелых за пределами Токио. Но ведь всё ещё оставался и третий путь. Ведь теперь, когда бабушка стала уже совсем плоха, она уже не могла помешать ему продать квартиру… И пусть для оформления сделки придётся обратиться к не совсем легальным риелторам, Котаро надеялся, что вырученных денег хватит до тех пор, пока он не сможет сменить мелкие подработки на одну нормальную и прибыльную работу. А пока он хотя бы наймёт ей сиделку… Вероятно, то была его самая большая ошибка. Ибо продать квартиру, конечно, удалось, и даже взамен получить убогую однушку… только вот всю оставшуюся сумму риелтор решил оставить себе в качестве платы за предоставленные услуги. Котаро ничего не смог с этим поделать. Только заработать несколько синяков и обещание «позаботится о себе получше» от пары амбалов-охранников, если посмеет заявится к ним в контору ещё раз. И тогда у него не осталось другого выбора, кроме как занять денег и нанять в качестве сиделки какую-то женщину, давшую объявление в газету… Но зато теперь Котаро смог приступить к вкалыванию вплотную: днём в магазине при пекарне, вечером – официантом в ночном клубе. Школу к тому времени он, конечно же, бросил, поэтому по идее мог бы работать и до самого утра, только вот сиделка согласилась сторожить его бабушку максимум до полуночи… но даже так Котаро повезло пару раз заработать приличные чаевые, просто подрочив в туалете нескольким захмелевшим посетителям. Он не видел в этом ничего особенного. Наверное, именно это и стало третьей причиной, почему он, попав в бесконечную петлю из долгов и их возвращения, согласился на розовый салон. Но именно тогда его жизнь покатилась по наклонной: дрочка, минет, анал… Котаро не обслуживал обычных клиентов, ведь на «свежую кровь» нашлись влиятельные покупатели. А некоторые из них оказались на редкость болтливыми после секса… и это позволило Котаро заработать намного больше, чем продажа собственного тела. Однажды его даже отправили в большой особняк, набитый якудза, приказав изобразить из себя обычного поломойку, а заодно поработать ушами. В тот раз ему даже не пришлось раздвигать ноги. Целый месяц он мыл полы и подслушивал разговоры, раз в несколько дней выходя за пределы поместья и встречаясь с женщиной в красных очках и с фиолетовыми волосами… а когда задание наконец-то подошло к концу, его отвезли в какую-то гостиницу, верхние этажи которой арендовали якудза как официальный офис. И именно там высокий и вполне цивильный мужчина в синем пиджаке, оказавшийся главой клана, похвалил Котаро за успехи и предложил пройти особое обучение… для выполнения других, уже более сложных миссий. Взамен же этот человек обещал полностью взять на себя заботу о его бабушке. Его словно выловили за шкирку из узкого колодца, где невозможно было даже дрыгать ногами и руками, чтобы держаться на плаву. От подобного предложение отказался бы лишь полоумный. И с тех пор, почти четыре года, Котаро работал на Сумиёши. Он освоил обращение с ножом и пистолетом, выучил пару приёмов рукопашного боя, узнал множество тайн нового мира… и в какой-то момент осознал, что теперь ему нет пути назад. Даже когда о бабушке уже не надо будет заботиться… Даже если его личность раскроется и работа под прикрытием потеряет смысл… Его просто не отпустят. По крайней мере, живым. Поэтому, когда Шинске намекнул, что может помочь ему избавиться от долга, Котаро совсем не принял его слова всерьёз… Однако этот парень – он всё-таки это сделал. Как? Почему? Сумиёши-доно совершенно точно не собирался дарить Котаро свободу. – …да вот прикидываю, когда же ты сможешь приступить к выполнению своих новых обязанностей… Вот оно что. Вот оно, значит, как. Его не отпустили, его перепрода́ли… Котаро не обязательно было вглядываться в лицо Шинске, чтобы понять, что именно тот задумал. Его желание совсем не потухло, но к нему прибавилась злость – а значит, из шпиона Котаро опять будет низвергнут до позиции шлюхи. И кто знает, какая участь уготована ему после, когда Шинске вдоволь наиграется с его телом. – Я понял… Я приложу все усилия, чтобы не заставить моего нового господина ждать слишком долго… . . . . . . С того разговора уже прошёл целый месяц, а Котаро ещё не явился к наследнику Такасуги-ренго. – Ко-тян, что такое? Тебя опять обижают в школе? Мягкая, почти невесомая рука едва касается волос – Котаро сидит у кровати, обняв сильно исхудавшую старушку, положив голову ей на колени, и делает вид, что дремлет. – Это ничего, Ко-тян… это всё покажется тебе пустяком, когда ты станешь старше… просто будь сильным, и тогда другие мальчики не посмеют тебя задирать. – М-м… – Кстати, твоя мать давно не навещала меня. Она здорова? А твой отец? Он всё так же много работает? Пожалуйста, Ко-тян, попроси их выделить немного времени и прийти ко мне хотя бы на полчаса, я по ним очень соскучилась… Котаро шмыгает и теснее прижимается затылком к мягкому одеялу на коленях бабушки. Нет, он не растрогался, вспомнив отца и мать, просто постельное бельё насквозь пропахло каким-то освежителем, и от него защекотало в носу. А вообще, он пришёл сюда не для обнимашек, а чтобы убедиться, что клан Такасуги действительно взял на себя оплату счетов. И чтобы просмотреть эти самые счета. За последние четыре года на дебетовой карте Котаро скопилась приличная сумма, так что (чисто теоретически) если найти бабушке место попроще, то у него хватит денег на её пребывание там в течении года или даже двух… Но что это изменит? Из якудза всё-равно уже не уйти. Хоть он и не распивал ни с кем из них церемониального саке, всё-равно успел узнать слишком много… Сбежать? С бабулей? Куда? Чтобы отправиться за границу, ему нужно куда больше денег, чем есть сейчас, а в Японии скрыться вряд ли удастся… Если только попросить убежища у другого клана в обмен на информацию… Нет, тогда его просто убьют. – Ко-тян, хочешь конфетку? Бабушку угостила добрая медсестра, а бабушка решила угостить своего любимого внука… – Конечно, хочу. Котаро поднимается, и улыбнувшись, принимает из костлявых, обтянутых тонкой пятнистой кожей ладоней разноцветные мармеладки в прозрачной обёртке. – Кушай, Ко-тян… мама-то, наверное, таких не покупает? – Нет, конечно, нет… . . . . . Ворота. Когда он в последний раз смотрел на них, то думал лишь об одном: придётся ему убить живущего за ними человека или нет. До сих пор Котаро ни разу никого не убивал, поэтому сотё вряд ли бы послал его сюда, если бы предполагал, что ситуация действительно обернётся чем-то подобным. Так что пока он приказал ему лишь быть рядом с Шинске. И ждать приказов. Только вот ни одного приказа Котаро так и не получил. Вместо этого его избили, несколько раз ранили из пистолета, а потом ещё чуть не изнасиловали в логове похитителей… Да, он не был тогда без сознания. Хоть и не притворялся – всё тело болело так, что Котаро молил себя отключиться, но пройденные тренировки не позволяли разуму взять передышку, заставляли страдать и терпеть. Но то, что Шинске сделал ради него… не подозревая, кто такой Котаро на самом деле… было поразительно. И страшно даже представить, как он разозлился, узнав правду! Чем больше Котаро размышлял об этом, тем отчётливые осознавал: «Мне не спастись». И вот сейчас он смотрит на ворота перед собой, прекрасно понимая, что его уже заметили, но продолжая медлить, испытывая судьбу и, наверное, чьё-то терпение. За эти четыре года он попадал в руки разных людей, кто-то из них тоже был зол на него, оскорблён или унижен по его вине – но тогда Котаро хотя бы знал, что всё скоро закончится, даже если займёт день или два, или даже неделю… Однако, сейчас его продали окончательно и бесповоротно, и переступив порог этого дома, он вполне может остаться там навсегда. «Он ведь не убьёт меня, верно?» Неожиданно тяжёлые створки ворот вздрагивают, и только потом ушей достигает негромкий скрежет смазанных петель, и в приоткрывшемся проёме обнаруживается женщина в ярко-красном кимоно, расшитом золотыми пионами. Поигрывая стальным веером, она обводит пустую улицу за спиной Котаро небрежным взглядом, пока не останавливает его на пришедшем. – Молодой человек, вас разве не учили, что маячить у дверей чужого дома, как минимум, некультурно, а как максимум – опасно для здоровья? – Шинске-сама… – от сладкого в горле несколько слиплось, так что Котаро приходится сглотнуть пару раз, прежде чем продолжить, – …приказал мне явиться к нему, как только заживут мои раны. – Шинске-сама отсутствует, – острые уголки ярко накрашенных красным губ приподнимаются, обнажая ряд жемчужно-белых зубов, мелких, как у хорька. – Но я тебя помню. Кивнув охране, выглядывающей из-за ворот, вакагасира Такасуги взмахивает полураскрытым веером и отворачивается. И Котаро остаётся только последовать за ней по длинной, выложенной серой плиткой дорожке. Однако у самого крыльца ему приходится остановится, потому что женщине на встречу выходит знакомый сётэй с ежиком на голове, и та оборачивается, указывая ему на Котаро острым веером: – Проводи гостя в синюю комнату. И проследи, чтобы не выходил оттуда, пока юный господин не вернётся и не решит, что с ним делать. – Слушаюсь, вака! И снова в путь. Двор, коридор, поворот, ещё один и ещё… за полтора месяца тут ничего не изменилось. Но без помощи Рисуноске, Котаро вряд ли бы нашёл эту самую «синюю» комнату. В старой части дома очень холодно. Когда за спиной закрывается дверь, по ногам пробегает сквозняк от деревянных, ничем не заделанных решётчатых окон. Здесь не оказывается ровным счётом никакой мебели, так что остаётся лишь опуститься на колени. Собираясь в поместье, Котаро предусмотрительно надел длинную и тёплую юкату, а поверх кимоно и хакама, ведь местный оябун терпеть не может ничего «не традиционно японского», так что в широких штанах ему пока не слишком холодно… но минуты сменяют часы, небо за окном постепенно окрашивается в лазурные оттенки, начинает темнеть, и в костях поселяется лютая стужа. Но Котаро продолжает сидеть на онемевших ногах, глядя перед собой в сгущающую темноту и рассматривая пока ещё видимый узор на выставленной в противоположенном конце комнаты ширме: чёрные разводы напоминают птиц и зверей, светло-песочные пятна – это, вероятно, горы и поля. Но чем темнее становится в помещении, тем больше тускнеют краски, пока в какой-то момент не меняются местами: светлые пятна начинают наливаться чарующей синевой, а чёрные линии светлеют и даже вроде бы принимаются испускать серебряное сияние. Облачка пара вырываются изо рта. Разум пуст. Котаро мысленно готовит себя к самому худшему: от избиения до групповухи – он не успел узнать Шинске, как следует, однако этот парень, кажется, способен как на нежность, так и на крайнюю жестокость. Но на нежность… или хотя бы на долю уважения к себе в его положении рассчитывать не приходится. Разве что надеяться, что Шинске скоро устанет и… что? Избавится от него? Отправит в какой-нибудь притон? Должен ли тогда Котаро постараться не надоесть? За деревянной решёткой на окнах уже непроглядная темень, комната тоже заполнена мраком. Котаро чувствует себя погружённым в холодную воду и лишь каким-то чудом способным дышать. Перед глазами пляшут причудливые тени. И лишь рисунок на ширме продолжает мягко мерцать, словно мираж, застывший в воздухе, да откуда-то со двора иногда доносятся человеческие голоса и хлопанье крыльев. Но вот в коридоре раздаются шаги – негромкие, они приближаются постепенно, словно человек никуда не спешит, но и не медлит. Ритм ровный, уверенный… Когда створка двери отходит в сторону, Котаро предпринимает попытку развернуться к ней, не вставая с колен, но ноги пронзает такая боль, что он едва успевает прикусить губу, чтобы не выдать себя. И всё-таки сгибается в поклоне до самого пола: – Мой господин. Порог озаряет колеблющийся свет, но вот пятно света смещается, дверь закрывается и пришедший опускается на пол перед Котаро. Только садится не на колени, а на зад, поджав ноги и опустив одинокую свечу, умудряющуюся стоять ровно на почти плоском чёрном подсвечнике, рядом с собой. – Кацура Котаро? Почему-то этот голос кажется незнакомо севшим. Но стоит Котаро разогнуться и увидеть сжатые тонкие губы и выступающие ключицы в широко распахнувшихся полах кимоно, как сомнения улетучиваются: конечно же, это Шинске – всё такой же невысокий, с узкими плечами и острым подбородком, шелковистыми волосами, отросшими почти до плеч, и любовью к холоду. – Да, мой господин. – Твои раны зажили? – Да, господин, – Котаро вновь опускает голову. – Можете распоряжаться мной, как пожелаете. – Отлично. Как насчёт того, чтобы для начала приготовить мне ванну? Что это? Насмешка? Впрочем, как и ожидалось. – Как прикажете… Котаро упирается руками в пол, чтобы помочь себе встать на совершенно онемевшие ноги, но Шинске неожиданно останавливает его: – Не торопись. У меня к тебе есть пара вопросов, и прямо сейчас я хочу услышать на них честные ответы. – Как пожелаете, мой господин… – Во-первых, смотри на меня, когда говоришь. А во-вторых… сколько ты уже работаешь на Сумиёши? В голосе Шинске почти не слышно эмоций, его тон кажется отчуждённым и деловым, и Котаро невольно сравнивает его с тем, как наследник Такасуги разговаривал раньше. Вроде бы ничего не изменилось… так почему же сейчас у Котаро по всем телу пробегают мурашки? И сбиваются в кучу в районе затылка? – Чет- …почти четыре года, господин. Прищуренные глаза смотрят на него слишком пристально. – В чём именно состояли твои обязанности? – Я делал разные вещи, господин… возможно, о некоторых, вам будет не очень приятно услышать… – А я и не прошу делать мне приятно. Просто отвечай. – Да, господин. Я… в основном занимался шпионской деятельностью. Иногда мне приказывали провести ночь с определёнными людьми… иногда просто прислуживать… работать в некоторых заведениях или домах… – А драться ты умеешь? – вклинивается резкий голос. – Или хоть что-то ещё, кроме как подставлять зад по приказу? – Д-да… умею, мой господин. Конечно, я не обучался с детства, поэтому уровень моих навыков скорее любительский, чем профессиональный, но меня учили метать ножи и обращаться с ними в драке, а так же справляться с несколькими противниками без оружия. Думаю, я способен справиться с шестью-семью непрофессиональными бойцами… Кроме того умею готовить, оказывать первую помощь при огнестрельных и ножевых ранениях, подделывать почерк, запоминать наизусть большие объёмы информации и… терпеть боль. На последних словах Котаро невольно опускает взгляд. Но вспомнив приказ, поспешно вновь поднимает. И замечает, как на миг расслабляются поджатые губы… но Шинске ничего не произносит – вместо этого рывком поднимается с пола, и только уже почти дойдя до двери, неожиданно спрашивает: – Всем этим… тебе нравилось заниматься? Котаро отвечает не сразу. Сначала он всё-таки поднимается на ноги. Под кожей тут же разбегаются миллиарды электрических разрядов, жалящих мускулы и нервы, но он не позволяет отразиться на лице ни единой эмоции. – Мой господин, я к этому привык.