Единство. Возмездие. Тишина

**** Отчаянная злость… Злость, вопреки отчаянью? Или отчаянье, злости вопреки? Кацура Котаро был единственным, кого Шинске подпустил к себе так близко. Чужак. Посторонний. «Не из клана». Даже замечая за ним странности, он продолжал считать слугу пришельцем из другого мира. Мира «нормальных» людей. Одним из тех, с кем ему было запрещено общаться с детства… даже не то что запрещено – самая возможность подобной встречи исключалась. И потому Шинске оказался не готов столкнуться с этим бедствием: зелёные глаза, копна длиннющих шёлковых волос, гордость во взгляде и осанке… и в то же время – покорность на грани равнодушия к своей судьбе. Притягательный, холодный… Котаро то отталкивал его, то уступал и даже брал инициативу в свои руки… Если посчитать всё время, что они провели наедине – не наберётся даже суток, но каждый взгляд, каждое слово, прикосновение оставили зудящий след в душе. Словно от вытащенной занозы. Не больно, не противно, но досадно. Раздражающе досадно. Чтобы хоть немного успокоить нервы в ожидании Котаро, последний месяц Шинске посвятил развитию семьи, а точнее – тем проблемам, до которых у оябуна не доходили руки: сфере развлечений. Сотё Сумиёши ещё год назад передал несколько подобных заведений клану, но отец не проявил к ним интереса, оставив всё на мелких сошек. Те же, в свою очередь… там знатно поживились – словно волки, поставленные на охрану загона со скотом. Прибыль? Доходы? Глава клана хотел лишь одного: слышать как можно меньше о гейских клубах, пабах и борделях. Азарни и Такечи так же смотрели на эти заведения сквозь пальцы. И потому Шинске нашлась уйма работы: от поднятия счетов за весь прошедший год, до выкорчёвывания сорняков и даже заминания одной большой проблемы – как оказалось, в его клубах толкали наркоту! Да, это были всего лишь лёгкие колёса… Не что-то типа белого порошка из Китая или Гонконга… и всё же, если бы сотё узнал… или слухи просочились бы в другие кланы… Такасуги точно пришлось бы заплатить за нарушение запрета, принятого всеми главами якудза ещё тридцать лет назад. Запрета на торговлю наркотой. Да, она приносила большую прибыль, но… Травить свой же народ? Превращать японцев в психов, потерявших гордость и готовых продать за дозу родную мать?.. Выражение «якудза – современные самураи» всегда казалось Шинске смешным, однако с патриотической парадигмой он был согласен. И потому не собирался прощать паразитов, пригревших дилеров под своим крылом. К тому же эти жадные до денег ублюдки, наплевав на общий кодекс, не просто набили карманы, но подставили под удар всю семью! Предательство? Иначе и не назовёшь. Поэтому им ломали кости. Забирали все сбережения до копейки. А потом сдавали полиции. Хорошо, что у Шинске там, в полиции, появился свой человек. Нет, не прикормленный мент, но довольно понимающий офицер, благодаря которому аресты проходили без лишнего шума, да и обмен некоторой информацией не пошёл во вред ни одной из сторон. Ну да не столь уж это и важно. Главное, что на сегодняшний день Шинске почти закончил с инспекциями – осталась лишь эта киностудия. Один из пойманных дилеров любезно поведал Джибо, что тут у него имеется постоянный клиент, правда, не назвал ни имени, ни должности – якобы, когда он привозил товар, забирали его каждый раз разные люди. И вот сегодня Шинске прибыл сюда сам. Захватив Котаро. И оправдав себя тем, что у этого парня наверняка получится слиться с актёрским составом и всё разнюхать. А как же иначе? Ведь Шинске выкупил его, чтобы сделать своим подчинённым. По крайней мере, так он объяснил всё Азарни, которой отец, прежде чем отправиться на курорт, поручил приглядеть за наследником и всем кланом. – Ты приобрёл дорогую игрушку, – хмурясь, упрекнула женщина Шинске. Но больше ничего не сказала. «Игрушку»? Возможно. Он не стал отрицать. И если честно, до вчерашнего вечера Шинске ещё сам не был уверен, как в конце концов поступит с Котаро. Ведь за этот месяц у него успело родиться много идей. И самой будоражащей из них было отправить Котаро навечно в подвал, превратив его в пленника, личную куклу для секса и для битья. Да, Шинске жаждал врезать этому выродку. Избить его до полусмерти. А потом спросить: «Ну что, я всё ещё кажусь тебе наивным придурком, падким до твоей красоты? Или ты ждал, что я усы́плю постель лепестками роз и предложу господствовать над собой каждую ночь?!» Но вчера, когда он наконец-то увидел Котаро снова… Сидя напротив него и пытаясь прочесть по выражению глаз сокровенные мысли… Шинске не смог даже сжать кулаки. Ведь перед ним склонил голову смирившийся со своей судьбой человек. Смирившийся, но пока не поборовший страх до конца. «Он всё понимает и сам. Ему некуда деться. И не на что надеяться. Он не сбежал, он пришёл ко мне, как и обещал… и готов понести наказание. Так почему же я не наказываю его? Почему даже не могу спросить о главном?..» На большой кровати в свете софитов переплелись и непрерывно двигаются уже шесть блестящих тел – Шинске смотрит на них, закинув ногу на ногу в глубоком и мягком кресле, потягивая остывший кофе из крохотной чашки. Происходящее хоть и вызывает естественную реакцию в его теле, но разум блуждает в иной плоскости, далёкой от секса и возбуждения. Шинске пытается разобраться в себе. Быть честным с собой. Только вот задавая вопросы, он не находит ответов, лишь эмоции вспыхивают одна за другой: злость, удовлетворение, смятение, грусть, снова злость… Словно душа не может подобрать слов, которые поймёт разум. Или разум просто не желает ничего понимать? «Когда я привёз сюда Котаро, я был доволен. Его напряжение и смятение грели душу… Но сейчас мне снова хочется что-нибудь сломать. Потому что его нет в поле зрения? Или потому, что я представляю его на месте этих актёров? Но что в этом такого? Видео с ним в главной роли явно имело бы успех… Ха, вот снова… я так зол… и одновременно возбуждён. Досадно… что же мне с ним всё-таки делать?» Погрузившись в мысли, Шинске не сразу замечает, как из раздевалки появляется очередной актёр. Но когда тот останавливается на границе света и тени, явно в ожидании команды от режиссёра, Шинске краем глаза улавливает знакомый силуэт: длинные волосы, собранные в высокий хвост, упрямая линия узких, почему-то сейчас блестящих губ и скул… острые плечи, выступающие под тонкой тканью белоснежной, распахнутой на груди рубашки, обнажившей тонкие косточки ключиц и плоский живот с едва красноватыми полосками шрамов… Кажется, этот изъян, почти полностью скрытый стараниями гримёра, всё-таки вызывает недовольство режиссёра, и тот подлетает к Котаро с встревоженным видом. И тут же оглядывается на Шинске, словно нашкодивший пёс. Котаро тоже поднимает взгляд, и Шинске словно обдаёт ледяным ветром. И только тогда он приходит в себя. «Какого хрена… Кто разрешал тебе участвовать в этом чёртовом представлении?!» Вскочив с кресла, не глядя бросив чашку через плечо, не обратив внимания, как люди вздрогнули при звуках разбившегося фарфора, Шинске размеренным шагом приближается к замершей парочке. За ним следуют десятки настороженных взглядов, и лишь актёры на кровати продолжает самозабвенно посасывать члены друг друга. На площадке устанавливается почти полная тишина. – Это нормально? – Ч-что? Котаро, видимо, от удивления, даже забывает добавить «господина». Режиссёр же лишь тупо моргает, и даже понемногу начинает дрожать, словно лист на ветру. – Я спрашиваю: для тебя это нормально? Сниматься в подобном дерьме? – Господин, но вы же сами приказа- – Я приказал? – приподняв бровь, Шинске перебивает нелепый лепет. – Или тебе самому захотелось стать звездой порноэкрана? – Н-нет, я… я думал… Котаро опускает взгляд. Прикусывает губу. Сжимает кулаки, сминая ткань тонкой длинной рубашки. Его шея наливается краской, и эта краснота проступает даже сквозь наложенный грим. – Тц! – Шинске качает головой. – Ну да, конечно… ты же у нас сама исполнительность… наверное, привык выполнять подобные приказы? И даже перевыполнять, додумывая всё на своё усмотрение? Какое похвальное стремление услужить своему господину! Шарканье ног. Тихий шёпот. Бешеное моргание совсем рядом. Шинске раздражённо косится на режиссёра, потом переводит взгляд на операторов, сгрудившихся в кучу… и замечает, что на кровати кое-кто уже достиг кульминации. Однако не остановился. У них там что, своя атмосфера? А ведь кто-то совсем недавно нёс что-то про стеснение и неспособность расслабиться… Должники все такие? Готовы раздвигать ноги и отсасывать, кому прикажут? Шинске сжимает зубы – подавляемая слишком долго злость заполняет лёгкие, давит на рёбра, превращает вдыхаемый воздух в смрад затхлого болота. Никто не смеет даже пикнуть. Смотрят расширенными глазами, как на готовый взорваться вулкан… Ослабив давление галстука, Шинске заставляет себя глубоко вдохнуть. А потом выдохнуть. И вдруг что-то падает. Точнее, кто-то. Актёр? Мелкий парнишка, со спины больше похожий на школьника, словно пьяный, тянется обратно к кровати. С уголков его рта стекает слюна. И даже с расстояния в четыре-пять шагов видно его увеличенные почти до размеров радужки зрачки. Обернувшись, Шинске встречает взгляд Рисуноске. Кивает на кровать. Через мгновение тот оказывается около клубка обнажённых тел. Хватает за голову одного лицедея, потом другого, заставляя посмотреть на себя, но стоит ему отпустить, как те, словно сомнамбулы, тут же возвращаются к прерванному занятию. – Так вот как вы справились с их стеснением? Шинске произносит это, продолжая смотреть на ярко освещённую сцену, но рядом уже раздаётся противный звук потираемых друг о друга ладоней. – О, Такасуги-сан… Кажется, вы не удивлены?.. И не… расстроены? Знаете, эти мальчики принесли с собой какие-то таблетки… я не стал проверять, что это такое… вы ведь настаивали, чтобы мы как можно быстрее закончили съёмки… ну и я… они… – Сами, значит? Вот теперь Шинске поворачивает голову, только смотрит он сейчас на Котаро – тот всё ещё сверлит взглядом пол под ногами, но словно почувствовав его взгляд, поднимает глаза. Косится на режиссёра, с которого уже градом катит пот. И вдруг тянется к заднему карману его брюк, в мгновения ока извлекая на свет какой-то пластмассовый контейнер, чуть больше спичечного коробка. – О, это моё! Таблетки от сердца! Мужик, пытаясь схватить полупрозрачную коробочку, впустую хлопает в воздухе ладонями, потому что Котаро резко поднимает руку выше. А потом бросает коробочку куда-то в бок. Её ловит Рисуноске. Шинске вздыхает. Если бы это на самом деле были таблетки от сердца… он бы, наверное, попросил бы одну. Ну или хотя бы от нервов. Мотнув головой, Шинске молча возвращается в кресло – за последний месяц его ребята уже поднаторели, и сейчас сами прекрасно знают, что делать: режиссёр, скуля и причитая, падает на колени, но парни всё равно уволакивают его с глаз долой. Съёмочная команда отправляется следом. Может, они и не причастны, и сами наркоту никому не давали, но вряд ли были не в курсе происходящего – а значит, тоже будут обязаны расплатиться. Например, примерить на себя шкуру актёров… Гам людских голосов постепенно стихает, как и топот. Пока в огромном зале, всё ещё наполовину погружённом во тьму, не остаётся только Шинске, да три лобызающиеся парочки в свете софитов на кровати, широкой, как ипподром. Для представление на одного зрителя – не так уж и плохо. Их стоны, их ласки… влажное хлюпанье из разгорячённых отверстий… Неожиданно рядом раздаётся едва слышный вздох. Шинске оборачивается и видит Котаро, замершего за креслом. «Он ещё тут?..» Взгляд отправляется дальше и замечает тень у входа в зал. Но двери в коридор уже закрываются. Что это? Чья инициатива? Шинске точно помнит, что не отдавал никаких особых приказов… Неужели Рисуноске решил, что наследник клана желает насладиться горячим спектаклем в одиночестве? Точнее… с Котаро? «Ещё один додумыватель…» Удивительно, но на этот раз Шинске почти не чувствует раздражения. Он снова закидывает ногу на ногу и подпирает голову кулаком, облокотившись на подлокотник. Кресло широкое и глубокое, так что в нём можно даже улечься, разве что придётся подогнуть ноги, но в голове Шинске рождается совсем иной способ использования свободного места. Впрочем, это всего лишь мысль. Очередная и бесполезная. А группа на сцене тем временем уже превратилась в причудливый паровоз, сложившийся в несколько раз, чтобы поместиться на кровати. Будучи экспертом по просмотру гейского порно, Шинске уверенно может сказать: этим парням далеко до профессиональной сцены, однако они движутся естественно и не наигранно. Немного сумбурно, словно слепые котята, но страсть и наркотический угар явно сглаживают углы. Из-за спины снова доносится вздох. – Тебе не нравится? – лениво бросает он через плечо. – Простите? – Я спрашиваю: тебе не нравится? – М-м-м… мне их жаль, господин… А вам нет? Шинске не ожидал встречного вопроса. От наглости, которую демонстрировал Котаро полтора месяца назад, не осталось и следа, но видимо, оставаться совершенно безучастным он не умеет. – Почему я должен жалеть должников? Они сами сделали свой выбор. Опять вздох. Уже третий по счёту. Только на этот раз за ним следует дополнение: – …выбор, который их заставили сделать. Почти нравоучение. – Намекаешь на то, что ты тоже всего лишь жертва? Развернувшись, Шинске перекидывает руку через спинку кресла и упирается подбородком в локоть, снизу вверх глядя на едва освещённое лицо Котаро. Но тот тут же поджимает губы и склоняет голову, будто мгновенно утратив способность говорить. «Он и вправду меня боится…» – …я ваш слуга, – очень тихо произносят блестящие губы. – Именно, – Шинске кивает. – Тогда какого чёрта ты попёрся под камеры? С какой стати ты решил, что я позволю своему человеку принимать участие в чём-то подобном? Взгляд, которым ему отвечают, оказывается неожиданно собранным и холодным. Однако он обжигает. – Что? – замерев, Шинске приподнимает брови. – Или ты решил, что в этом и будет состоять моя месть? Котаро вздрагивает. Но продолжает смотреть на него, словно решил броситься в последний бой. – А если и… так? «Вот ведь… почему блестят не только губы, но и скулы?» – Иными словами, я для тебя – очередной извращенец? Всего на миг, но взгляд Котаро поднимается выше головы Шинске, явно скользнув к сцене, но быстро возвращается обратно. – Вы желали меня. Вы меня купили. Узнав, что я не был искренен с вами, вы, вероятно, пришли не в самое лучшее расположение духа. И мой долг – принять ваш гнев. – Хо-о-о… какая самоотверженность… А я-то принимал тебя за более гордого парня. Что это? Внезапно… блеск на глазах. Слёзы? Котаро сморщивается и резко отворачивается. Но Шинске уже перепрыгивает через кресло, хватает его за плечо и разворачивает к себе. Нет, не ожидал он увидеть подобного… На лице Котаро не злость, не раздражение и не обида. Быть может, он гениальный притворщик, только вот… Шинске будто стегнули кнутом по самому сердцу. – Чего вы хотите от меня, господин? Его губы подрагивают, готовые, но не решающиеся снова сжаться. По щекам текут слёзы. Взгляд обжигает холодным огнём. – …чтобы я молил простить себя? За то, что посмел питать надежду понравиться вам?! Я не считаю вас извращенцем! И никогда не считал! И быть выкупленным вами – величайшая честь и благословение! Да я готов лобызать землю, по которой вы ходите! Гордость? Честь? Зачем они мне?! Одного вашего взгляда достаточно, чтобы подарить сказочное наслаждение вашему слуге! Так что приказывайте! Или хотя бы намекните, что этот никчёмный слуга может сделать для вас?.. Ведь его единственное и величайшее желание – услужить своему господину! Поток словоизлияния наконец-то обрывается, но Шинске продолжает стоять, крепко сжимая предплечье Котаро и глядя ему в глаза. Ведь если бы он не смотрел, вполне мог бы принять каждое произнесённое слово за искренний бред. Хотя нет, не такой уж он и болван. Впрочем, голова сейчас словно замёрзла, мысли застыли, и даже от гнева не осталось следа. Шинске обещал себе, что больше не притронется к Котаро. Да, он фантазировал о живой кукле, о вечном пленнике… однако уступить этим фантазиям – значит поддаться на чары профессионального искусителя. И признать свою слабость перед ним. Но Шинске не желает больше чувствовать себя игрушкой. На самом деле… если бы он захотел… уже нашёл бы подстилку. За этот месяц он повидал самых разных парней – от профессиональных стриптизёров до робких юношей, впервые пришедших в гей-клуб. Кто-то смотрел на него с опаской, а кто-то открыто флиртовал, не смотря даже на то, что Шинске не скрывал свою принадлежность к якудза… ведь он приходил в такие заведения исключительно по делам – и всё же часто сталкивался с теми, на кого легко положить глаз и не только. Однако всякий раз, поймав на себе взгляд, вспоминал про Котаро. «Меркантильные ничтожества, только и умеющие, что раздвигать ноги… или притворяться недотрогами, чтобы возбудить ещё больший интерес… да чтоб вас всех перекосило и раскорячило…» Да, Шинске не испытывал к ним ни грамма влечения, лишь отвращение. Но сейчас, видя слёзы Котаро, выслушав весь его хвалебный бред, Шинске продолжает молча стоять, застыв, словно каменное изваяние. Оцепеневшие мысли дёргаются, пытаются пробиться к сознанию, но достигают его лишь обрывками, да размытыми образами. – Почему же вы ничего не приказываете, господин? Или вы больше меня не хотите? Притворно-жаркий тон Котаро опускается до абсолютного нуля. Слёзы ещё блестят на его щеках, в уголках глаз и на кончиках ресниц, но больше не текут. Шинске медленно склоняет голову к одному плечу, потом разжимает пальцы, отпускает предплечье Котаро и отступает назад. Кресло упирается в спину. – Шинске-сама… я ведь вам… больше не нужен? Будь кто-то другой сейчас на месте Котаро, или увидь Шинске нечто подобное в фильме, он бы решил, что этого парня только что отвергли. Что тот неудачно признался в любви. Однако за дрогнувшим голосом, за отчётливой тенью отчаянья, похоже скрывается совсем нешуточный страх. – Котаро, чего ты больше боишься? Моей мести? Или того, что её не будет?