Единство. Возмездие. Тишина

**** Азарни вновь достаёт нож. Но Гинтоки не двигается, только смотрит на неё, продолжая сидеть, лишь покачивает свисающей с колена кистью руки. Женщина какое-то время рассматривает короткое и широкое лезвие, и вдруг пригвождает им один из белых бланков к полу. А потом тоже садится, но более чинно, с прямой спиной и аккуратным наклоном головы. Лезвие ножа отражает одинокое пламя свечи, а ещё Гинтоки видит в нём тень своего отражения. – Прежде всего, – наконец заговаривает Азарни, – не нужно выставлять всё в настолько негативном свете… Никто бедных детишек не заманивал специально: они сами приходят за ощущениями поострее, сами платят, и сами же потом влезают в долги. И если у бедняков, случайно поддавшихся искушению, хватает сил вовремя остановиться, то у так называемой золотой молодежи или же у отбросов, разбогатевших на обирании слабаков, тормоза не отключаются до самого конца. И с такими поступать можно лишь двумя способами: заставлять отрабатывать каждую новую дозу втройне или использовать их родных… например, для шантажа. Ты, наверное, скажешь, что это низко. Я же отвечу: каждый должен сам отвечать за свои ошибки, а если не способен на это – расплата падает на плечи тех, кто вырастил из него неудачника, подсевшего на опасную дурь. Выслушивать всё это противно. Гинтоки понятия не имеет, врёт она или нет, и действительно ли жертвами трёхступенчатого пути в должники становились только зажравшиеся детки-богачи. Но если честно – ему наплевать. Каждый сам волен распоряжаться своей жизнью. И ошибки являются частью этой жизни, чтобы на них учиться. Так что если кто-то, вместо того чтобы начать бороться со своей зависимостью, влезал в ещё большие долги – это его и только его проблемы. А Гинтоки никогда не относил себя к людям, стремящимся помочь всем вокруг… нет, рядом с ним всегда были те, кто нуждался в заботе, те, кто стремился встать сам, но не мог – им он неизменно протягивал руку. А если бы близкий человек вдруг покатился бы по наклонной… кто знает? Возможно, Гинтоки попытался бы ему тоже помочь – но не факт, зависит от обстоятельств. Что же до абсолютно посторонних людей, самостоятельно влезших в петлю – то ему действительно нет до них дела: мир слишком несправедлив, чтобы заботится о ком-то подобном… взять хотя бы неизлечимо больных или жертв войны – вот кого действительно стоило бы пожалеть, но не скучающую молодёжь, отравляющую собственную кровь в погоне за кислотным глюком или просто временно хорошим настроением.  Так что… Да, Гинтоки противно. Но не из-за циничных объяснений Азарни, а в целом из-за всей этой вонючей кучи дерьма, в которой копошатся личинки. И в которую оказался втянут клан Такасуги. – Так отец Шинске не в курсе? Женщина чуть улыбается сжатыми губами с поблёкшей помадой и спрашивает в ответ: – Как ты думаешь, почему Тейджо сделал меня вакагасирой? – За красивые глаза? – хмыкает Гинтоки. И лицо Азарни неожиданно каменеет. Мягкость и учтивость испаряются из её позы, и теперь на Гинтоки смотрит холодная статуя с антрацитовыми глазами. – Почти… – отвечает она чуть погодя. – А ещё из чувства вины. Саката, ты, возможно, не в курсе, но предыдущий глава клана убил мою сестру. Тейджо слишком долго отказывался заводить официальную жену и слишком сильно заботился о китайской любовнице… Нет, даже более того, посмел ввести в клан её сестру, то есть меня. – Из-за того, что вы китаянки? Гинтоки спрашивает, только чтобы поддержать разговор. Но вообще-то эту историю он уже слышал от Хаджиме. – Да, – кивает Азарни и аккуратно кладёт руки на колени, обтянутые золотым кимоно. – Нас с сестрой с детства учили национальным боевым искусствам… родители были членами боевой ячейки Триады. Но они попали под одну из чисток, затеянных якудза, и мы с сестрой остались сиротами, отрезанными от других ячеек. Тейджо был тем, кто участвовал в облаве на нашу общину… и тем, кто потом взял нас к себе… точнее, он поручил меня и сестру жене своего телохранителя, в результате вырастившей нас. Сначала мы боялись, потом привыкли, а после даже привязались к нему, приходящему иногда нас навестить. И привязанность моей сестры переросла в нечто большее, а Тейджо ответил ей тем же. Его отец был категорически против, так что, чтобы хоть как-то повлиять на его предвзятое отношение к нашей крови, Тейджо принял меня в клан. Азарни замолкает, словно задумавшись о чём-то тяжёлом, Гинтоки же вздыхает: – Похоже, отец Шинске был тем ещё бунтарём. – Нет, – мотает женщина головой. – Он был более послушным, сдержанным и умным. Или лучше сказать – упёртым? Тейджо мало говорил, и никто не был в курсе его истинных мыслей. А когда мать его детей умерла, он замкнулся в себе ещё больше. – И не отомстил отцу? – Это сделала я, – Азарни высоко поднимает голову, глядя на Гинтоки с гордостью. – Старик на дух не переносил больницы и не доверял врачам, знакомым с китайской медициной, так что при себе держал эскулапа, умевшего лишь пускать кровь, да принимать роды… Поэтому когда его неожиданно парализовало, наотрез отказался куда-то ложиться. Тогда было не такое мирное время, повсюду были враги, так что оябуна мелкого клана, лёгшего в обычную больницу, вполне могли прихлопнуть, как муху… частные клиники в те годы лишь зарождались, а о загранице не шло и речи. Так что никто так и не обнаружил тонкую акупунктурную иглу в его пояснице. К тому же от шока и вынужденного бездействия старик окончательно спятил – постоянно твердил, что моя сестра преследует его и во сне и наяву, и зовёт за собой не тот свет. Так что в конце концов весь клан решил, что предыдущего оябуна банально замучила совесть после убийства любимой женщины своего сына. – А может приведение всё-таки было? – Может и было… кто знает? – Азарни улыбается ещё шире, обнажая белоснежные клычки лисицы. Однако спустя мгновение её лицо снова темнеет. – Как бы там не было… но когда Тейджо поднял меня до вакагасиры, всем стало ясно, что он тоже чувствует вину. И если честно, кумичо до сих пор считает, что женщина, вроде меня – ни на что не способна и годится лишь на роль украшения клана. – И потому вы затеяли свою аферу? Чтобы доказать, что тоже на что-то способны? – Да! – вскидывает женщина подбородок. – Чтобы доказать, что тоже могу позаботиться о семье! Похоже, что на этом её исповедь подходит к концу. Гинтоки кивает пару раз, опуская взгляд и рассматривая пакетики, наполненные белым порошком. И предлагает:  – Как насчёт того, чтобы отдать все эти деньги Шинске? Пару секунд Азарни смотрит на него, приоткрыв рот, потом отводит взгляд. – Я не могу. Я уже много раз думала, как объяснить происхождение этих денег, не вызывая лишних вопросов, но… – Но теперь у вас есть отличное объяснение, – Гинтоки кивает на чемодан. – Шинске схлестнулся с крупными шишками из Триады, было бы странно, не получи клан выгоды, верно?  – Верно. В чёрных глазах женщины появляется блеск. Гинтоки же продолжает: – Но я был бы признателен, если бы вы позаботились не только о финансовом положении клана, но и кое-о-чём ещё. – Чего же ты хочешь? Гинтоки начинает говорить. Азарни сначала вновь удивлённо распахивает рот и глаза, потом хмурится в сомнении, но постепенно успокаивается. Когда же Гинтоки заканчивает объяснять, женщина только кивает.  – И всё? Госпожа, у вас действительно нет никаких возражений? – Думаю, у меня нет иного выбора, как согласиться, – мягко улыбается она, словно всегда была такой тихой и покорной, как сейчас. – Ведь я уже приготовилась, что ты заставишь меня за всё заплатить. К тому же… я действительно не имею ничего против твоего плана. – О чём вы, госпожа? – теперь уже удивляется Гинтоки, правда, совершенно неискренне. – Разве вы совершили какие-то ошибки? За которые пришлось бы платить? . . . Поместье Такасуги он покидает около восьми утра и уже с пустыми руками. Никто не видел, как Гинтоки выходил из спальни вакагасиры, так что теперь вполне можно сделать вид, что вернулся в то же время, что и Шинске. Тем более, как оказалось, что ещё до возвращения наследника в доме поднялась кутерьма – участвовавшие в набеге на колледж бойцы затеяли праздничную вечеринку, из-за которой некоторые даже отказались ложиться в больницу, обойдясь гипсом, шинами и повязками, наложенными в «скорой». Гинтоки заглянул к ним, полюбовался на валяющиеся в хмельной отключке тела, махнул рукой проснувшемуся от скрипа двери Ниши, и вышел из поместья через главные ворота. Такси его ещё ждало. И вот он уже выходит из машины у ставшего родным подъезда, поднимается на второй этаж и толкает незапертую дверь. Тоширо дрыхнет в прежней обиженной позе. Гинтоки зевает и, не раздеваясь, укладывается позади, обнимая его и прижимаясь носом к вкусно пахнущей шее. – Теперь точно всё? – раздаётся в комнате тихий голос. Гинтоки не отвечает, только притягивает Тоширо к себе сильнее. А два часа спустя дверь в квартиру распахивается с оглушительным грохотом, и квартиру сотрясает возмущённый вопль: – Дрыхните?! Совсем охренели! Я же, блять, волновался! Это Сого выпустили под залог.