***
Аарону Лаксу не слишком повезло в этой жизни, как, впрочем, и в предыдущей, что была слишком короткой для молодого амбициозного мужчины, который хотел достичь невиданных высот и пробить свой потолок. Наверное, это была расплата за его грехи, за то, что он был эгоистом… или просто так — высшие силы захотели поиграть с ним, хотя Аарон и не понимал, чем мог привлечь их внимание. Если сначала после пробуждения своего сознания он думал, что просто родился заново, получив шанс начать сначала и избежать прежних ошибок, хотя он и не был особо значимой фигурой в общей картине мира, то сейчас ясно осозновал, что это было не так. Нет, шанс Лакс получил, но… Он стал кем-то другим. И все вокруг тоже было иным. Аарон хотел жить, но после того, как в возрасте примерно лет трёх (точной даты своего рождения в этом мире он не знал, да и не было это особо интересно — все равно праздновать было нечем и не с кем) к нему вернулась память, уже не был уверен, что хотел бы жить вот так. Просто потому, что маленький Аарон появился на свет уже сиротой. Мать не пережила родов, а отец… Что насчёт отца, Лакс не знал, и знать не хотел. Потому что Аарон жил в приюте на окраине Лондона — в обычном обшарпанном здании, чьи стены, некогда бывшие, должно быть, светло-зелеными, давно стали серыми, покрытыми частой сеткой мелких трещин с облупившейся и местами осыпавшейся краской. Он понимал, что это по-детски — таить обиду на отца за то, что Аарон оказался здесь, но что ещё ему оставалось? Искать информацию о нём? Нет, в нынешних реалиях были дела и поинтереснее, и более полезные. Например, выживать. В этом приюте одну маленькую для такого количества народа комнату малыши с небольшим разбросом возрастов от трех до четырех лет делили на пятерых человек. Если так посчитать, то получалось около полутора квадратных метров личного пространства на одного человека. Даже у его собаки в прошлой жизни был вольер в восемь раз больше. Еды довольно часто не хватало на всех, и дети дрались и отнимали друг у друга хлеб, и вот в этом деле Аарон действительно преуспевал — он был легче и меньше некоторых своих соседей, однако намного быстрее и ловчее… к тому же, когда пришла нужда, обнаружилось, что он мог бы стать неплохим карманником. И, надо признать, свой шанс он не упускал, «тренируясь» для начала на своих соседях, подозревавших не только Лакса, но и всех остальных обитателей приюта в воровстве. Собственно, поэтому он и пошел на это — мальчик рисковал не больше, чем другие, и риск чаще всего был оправдан — Аарон, хотя и был всегда несколько азартным человеком, и в этой жизни не потерял своих умений трезво и довольно точно просчитывать свои шансы наперед. Впрочем, эта хорошая привычка — сначала думать, а потом уже делать — в новой жизни никуда не делась. Одежда тоже была латанной-перелатанной, и все это в совокупности было очень тяжело для привыкшего к достатку и даже избытку Лакса. Но хуже всего было время и место жизни теперь четырёхлетнего мальчика. Лондон, 1912 год. Совсем скоро в Англию придёт Первая мировая война.***
Аарона не любили другие дети. На то было немалое количество довольно значительных причин и, если говорить до конца откровенно, большинство из этих причин он создавал самостоятельно. Конечно, немалую роль во всем этом играло и взрослое сознание, из-за которого он просто не мог заставить себя относиться к своим «соседям» как к равным, а не так снисходительно, будто они были ниже его по положению. Хотя стоит заметить, что в его глазах так оно и было. Одиннадцать лет жизни в приюте не смогли сделать Лакса менее высокомерным, скорее даже наоборот, ведь в зеркале Аарон видел уменьшенное и будто бы улучшенное отражение прежнего себя. Он и в прошлой жизни считал себя более чем привлекательным, но произошедшие после смерти изменения пришлись ему по вкусу. Со своей внешностью, даже периодически недоедая и одеваясь в изрядно потрепанную одежду не лучшего качества, мальчик выглядел не как остальные приютские оборванцы, на которых посмотришь — и сразу видно, что это сирота, голь подзаборная. Скорее он ощущался как наследный принц в изгнании. И, разумеется, симпатии от других детей ему это не добавляло. Однако самым важным фактором было то, что Лакс был другим. Он был странным, ненормальным — так его называли, тихонько перешептываясь между собой за его спиной, а мальчик, слыша это, ещё выше поднимал подбородок и презрительно ухмылялся, не поворачивая головы в их сторону. На самом деле эти шепотки и сплетни появились не на пустом месте. Сам Аарон предпочитал говорить, что он особенный. Он и был особенным. Не таким, как все. Когда он бывал раздражен или недоволен чем-либо, вокруг зачастую что-то взрывалось, ломалось, падало, билось, загоралось… его эмоции несли лишь разрушение, и ничего более, но это очень быстро, в рекордные сроки, можно сказать, исправлялось странными людьми в длинных пальто, о которых Аарон ничего не знал, но чувствовал, что они несли угрозу, после визитов которых обитатели приюта начисто забывали то, что происходило во время «странностей», связанных с мальчиком. Но даже несмотря на это его боялись — подсознательный страх оставался. Он осадком оседал в умах и у детей, и у взрослых, делая мнение о нём ещё более мутным. К слову о взрослых — преподаватели тоже невзлюбили мальчика. Он мог быть сколько угодно безукоризненно вежлив и всегда опрятен, учиться исключительно на высшие баллы и, помимо тех «странных» случаев, которые все равно стирались из их памяти, не доставлять неприятностей — страх к маленькому мальчику прочно поселился в подсознании воспитателей, глубоко пустив ядовитые корни неприятия. Именно поэтому, видя отношение к воспитаннику от других ребят, взрослые вмешиваться не спешили, пока он справлялся сам и до серьёзных увечий не доходило. Впрочем, Аарон успешно давал отпор своим неприятелям, и помощь ему ни в коем случае не требовалась. Скорее его это даже оскорбило бы — чтобы он, Аарон Лакс, и не справиться с какими-то недалекими детишками? Да не бывать такому! Среди воспитанников приюта часто случались драки, во многих из них была стратегия группой человек из, по меньшей мере, трёх на одного, и чаще всего под словом «один» подразумевался именно Аарон. На это он всегда кидал презрительный взгляд и едко, ядовито спрашивал «Один на один страшно?». И детям действительно было страшно, ведь даже в таких склоках ему помогали его способности. Аарон редко выходил из схваток проигравшим. Чаще всего все оканчивалось на ничьей, как такое могло быть — никто не понимал, однако от этого факт не переставал оставаться фактом. У него редко появлялись травмы серьезнее синяков и ушибов, но даже если такое и случалось, то все заживало в течение пары часов, в более серьёзных случаях пары дней. А в июне 1914 года произошло то, что навсегда изменило отношение детей к Аарону Лаксу.***
Среди сирот все драки происходили молча, иначе на крики тут же сбегались воспитатели, чтобы разогнать «щенков, не дающих взрослым спокойно жить», как в таких случаях выражалась грозная мисс Фишер, и наказаны оказывались все, без разбора, кто прав, а кто виноват. Вот и в этот раз, когда на маленьком заднем дворике против Аарона вышли сразу пятеро, ни один из них не проронил ни звука — все заранее знали, что будет дальше… вот только сцена пошла по незапланированному сценарию. Драка уже началась, и, как и всегда, Лакс брал скоростью и ловкостью, но неожиданно один из них вознамерился применить самый подлый из известных приемов — удар в пах. Аарон не знал, почему это внезапно так сильно разозлило его, ведь против него это пытались применить и раньше, и он всегда успевал неведомым образом отскочить или блокировать этот трюк, однако он неожиданно просто остановился и застыл в статичной позе, словно играл в «Море волнуется» и с каменным выражением лица. Когда дети попятились назад мальчик понял, что что-то было не так, и если бы мог увидеть себя со стороны, то понял бы, почему сироты испугались увиденного. И без того бледная кожа стала практически мраморного цвета, а глаза Лакса потеряли свой насыщенный серо-стальной цвет и словно выцвели, став практически бесцветными — казалось, бедто его глаза — это один только белок с мутным чёрным зрачком посередине. Волосы же будто стали живыми, а раньше насыщенно-чёрный цвет лишь на свету отливал алым, однако сейчас… с концов, казалось, капали густые и тягучие капли крови. Мальчик выглядел настолько жутко и потусторонне, что можно было подумать, что он и вовсе не принадлежит к человеческому роду. Но это длилось всего лишь полминуты, ощущение которой растянулось на целый час, после чего Аарон снова стал выглядеть как обычно. Вот только дети теперь боялись его не только подсознательно…***
Война, за всеми повседневными жизненными неурядицами, которые происходили с Аароном, подобралась незаметно, и когда он по громкому испуганному восклицанию одного из прохожих, у которого он несколько минут назад незаметно вытянул из кармана кошель, внезапно понял, что война уже началась, то ужаснулся. Вскоре все они — и взрослые, и дети, — уже сидели в глубоком подвале своего приюта, с ужасом ожидая свиста падающих на город снарядов. Как только раздался звук первой сброшенной бомбы, а это было чуть более получаса назад, они спустились сюда и теперь тряслись, слыша выстрелы. Лишь тогда Аарон понял, что второй раз ему может не повезти, лишь тогда смог осознать, что все ещё дорожит своей жизнью, даже такой. И именно в тот день, восьмого сентября 1915 года, он наконец понял, чего боится больше всего на свете. Его самый большой страх — это смерть. Ещё одна. В очередной раз. И раз это так, то он сделает всё, что угодно, чтобы избежать её. Обманёт, украдёт, убьёт… Это лишь малая доля того, на что он был способен ради выживания. Нет, не выживания… жизни. Ради жизни.