НОЧНЫЕ КОШМАРЫ СПАСИТЕЛЯ

Айзек озадаченно вертел головой: — Где мы? Что это за место? — Перекрёсток миров, — ответил Ученик. — Самое красивое место, расположенное за пределами наших реальностей. — У тебя странные представление о прекрасном. Любовь к родному пепелищу? — с иронией хмыкает Айзек. Запах гари, копоть, под ногой похрустывало. Айзек наклонился и поднял с земли то, что осталось от большого листа бумаги. Можно было ещё разглядеть буквы незнакомого ему алфавита. Сгоревшая бумага толстым слоем покрывала поверхность. Тёмные провалы дверей? Окон? За которыми была даже не темнота, кромешный, непроницаемый мрак. Опасный, живой и притягательный. Жадный. О Айзеке Хеллере можно было сказать многое — негодяй, завистлив, подл, труслив и много чего ещё. Но одного было у него не отнять — он любил книги. Поэтому и мечтал стать писателем. Не только из-за тщеславия, но чтобы прикоснуться к миру, который с самого детства казался ему волшебным, почти сказочным… Так часто бывает — можно любить музыку всем сердцем и быть при этом совершенно лишённым музыкального слуха. Не Айзека вина, что, как писатель, он оказался бездарен. Не безнадёжен, но достичь тех сверкающих вершин, о которых грезил с детства, ему так и не удалось. Сказочник… Скорее Хроникёр. Пусть и своими словами, но только фиксировать происходящее. Невыносимо. Он не был Судьбой, он стал тем, кто должен был записывать за ней. Писцом. И, когда вообразил себя Автором, поплатился за самоуправство. — Ты поможешь вернуть сюда жизнь. Исправишь то, что когда-то сотворил. Из-за чего был лишён Пера, — сурово и торжественно произносит Ученик. — Меня реабилитировали? — в одной Руке Ученика Книга, в другой Перо. Он протягивает их Айзеку. — Нет, — качает головой Ученик. — Тебе скосят срок. Может быть. В руках у Айзека оказывается толстый том. «Однажды…» змеятся золотом буквы по дорогой коже обложки. — Какого… — рука Ученика погружается в грудную клетку Айзека. Резкая боль, Айзек хватает ртом воздух, а на широкой ладони Ученика мерцает алым светом сердце. — Ненавижу это, но у меня нет другого выхода, — мрачно говорит Ученик. — Я не доверяю тебе, а у нас всего одна попытка… Садись и пиши. Простой стул, стол. Айзек раскрывает том: — Откуда начинать? — С самого начала. … Айзек может не спрашивать — он откуда-то знает, что в этом пространстве время течёт по иным законам. Скорее всего оно остановилось, как когда-то в Сторибруке, но всё равно, когда отставной Сказочник ставит точку, в глаза как песка насыпали, а спина выпрямляется с трудом. Сколько он просидел над книгой — сутки? Трое? Ученик молча забирает книгу и Перо. В его пальцах хорошо знакомый листок. Рука с сердцем опять погружается в грудную клетку Айзека и тот охает от резкой боли, холодный пот проступает на лбу. И наконец Айзек может оглянуться. Забывает о спине и слезящихся глазах — никакого пепла под ногами, никакого мрака за провалами то ли окон, то ли дверей — и двери, и окна всегда символизировали переход в иные пространства. Перекрёсток говорит со всеми, кто попал сюда, на понятном им языке символов. За окнами бушует жизнь, мерцают переливы света, весь Перекрёсток соткан из него. — Ух ты… — Айзек вертит головой, открыв рот. Свет течёт, переливается, как перламутр, ласковым ветром касается щеки. — Это сделал я? Ученик молчит и Айзек понимает, что скоро вернётся в свою странную тюрьму. Но сейчас он благодарен за этот сказочный подарок и чувствует гордость за сотворённое — ему удалось вернуть жизнь в это жуткое место и сейчас он согласен с Учеником, что прекрасней нет ничего во всех мирах. — Эй, — Айзек моляще смотрит на Ученика, который уже готов открыть дверь для арестанта. — А как насчёт кабельного? Я же там с ума сойду от скуки! И кофейный аппарат? Ученик недовольно бурчит в бороду нечто, мало напоминающее слова заклинания. Айзек садится за стол и обнаруживает толстую пачку бумаги. И ручку. Не Перо, конечно, но простую и элегантную, её приятно взять в руки. На верхнем листе проступают буквы: «Небольшая премия в благодарность за помощь. Ученик». Под тихое журчание телевизора и прихлёбывая кофе, Айзек начинает писать. «Следует всегда начинать с волшебного слова: «Однажды…» Все волшебные истории начинаются с этих слов. Однажды одна молодая женщина…» … Если бы Эмме Свон однажды сказали, что в один прекрасный день она, сирота, бывшая воровка, залоговый поручитель, охотник за головами и прочая, прочая, прочая спустится на лифте, с отцовским мечом в руках, в подвал под Часовой Башней, который окажется настоящей пещерой с драконом и будет просить этого самого дракона об услуге, она бы только покрутила пальцем у виска. Но сейчас Свон собиралась это сделать — попросить у дракона одну занятную вещицу, ранее принадлежавшую Тёмному магу, чтобы вернуть ему. И Эмма была отчего-то уверена, что проделывает это уже не в первый раз. — Хм, а почему я должна сражаться с драконом, который на самом деле не дракон, а вполне себе ведьма и, надеюсь, вменяемый… человек? — пробурчала Эмма себе под нос. — Эй, Малефисент, я шериф Сторибрука Эмма Свон и наш мистер Голд, то есть Румпельштильцхен, короче, Тёмный просил одну вещь, которую Прекрасный Принц, как бы это сказать, в тебя поместил! Тут у нас с Генри беда… — И незачем так орать. У мамы прекрасный слух, — молодая женщина, примерно одного с Эммой возраста. — Что там с братом? — А вы кто? — Эмма хлопала ресницами в стиле классической глупой блондинки из фильма 50-х. Таких убивает маньяк в первые минуты фильма или съедает акула. При этом остальные не сильно переживают из-за потери. — Лилит. Дочь Малефисент. — Вот, — женщина с вьющимися светлыми волосами протягивает шкатулку Эмме. — Малефисент. Надеюсь с Генри всё будет в порядке, шериф. Эмма задумчиво смотрит на шкатулку. Большая. Решительно втыкает меч в землю и берёт ларец. — Как там Генри? — Малефисент искренне озабочена. — Милый мальчик. — Всё потом, простите. Времени нет. … Регина недовольно мычит, Эмма срывает платок с лица Миллс и пытается развязать узлы: — Вот же гавнюк! И кто его учил узлы вязать?! Миллс недовольно фыркает: — Он учился на ткача, Свон. Умеет. Эмма задумчиво смотрит на верёвки: — Ткач… Спасибо. Работа спорится и вскоре Регина может подняться на ноги: — Ткач это было так важно? — Лекции по криминалистике оставим на потом, ладно? Мобильные у Эммы и Регины начинают звонить практически одновременно. … У Эммы сжимается сердце — Генри совсем маленький, бледный и беспомощный… Регина издаёт такой пронзительный, такой жалобный вой, что у Свон в глазах темнеет. Мэр просто раскидывает санитаров, отбрасывает Вэйла в сторону, доктор потом ещё долго ныл, что ушиб копчик и оцарапал затылок о дверцу шкафа. Регина обнимает Генри, приподнимает его с больничной кровати, целует в нос, в глаза и по палате прокатывается прозрачная волна энергии — Вэйл опять приземляется на свой многострадальный копчик и шипит сквозь зубы нечто непечатное на латыни. У Эммы подкашиваются ноги, но она всё равно не может отделаться от странного ощущения, что подобное с ней уже было. — Мама? Мамы? Эмма буквально падает на Регину. В палате страшная суета — Эмму отпаивают каким-то противным успокоительным, Вэйл осматривает Регину, другой врач возится с Генри, но примерно через час их выпускают на волю. — Что это всё значит? — Эмма сейчас ни на что не способна — в полуобморочном состоянии развалилась на пассажирском сидении, Регина за рулём, Генри сзади и он отвечает: — Проклятие пало. В особняке Эмму сваливают на диван в гостиной и окончательно в себя Свон приходит ближе к вечеру. Генри сидит за столом с учебниками, Регина возится на кухне — оттуда уже тянет свежей сдобой. Они втроём сидят за столом, словно ничего не случилось и спокойно пьют чай с пирогами — на этот раз не отравленными. — Малефисент беспокоилась о Генри. — Тётя Малефисент уже заходила, — сообщает матери Генри. — Пока ты, мама Эмма, спала. — И почему это Лилит назвала Генри своим братом? — об этом спрашивает Эмма уже у Регины. — Потому что Малефисент родила от меня Лилит, — Регина смотрит на Свон и начинает хихикать. — Эмма, закрой рот, а то так и останешься голодной — у тебя ничего во рту не удержится. — Я, наверное, пойду, — говорит Эмма. — В участок. — Ты в порядке? — озабоченно хмурится Регина. — В полном. — В городе сейчас неспокойно. Горожане вспомнили не только обо мне — но и о старых долгах, старых обидах… Твоя матушка сейчас заправляет в участке и, представь себе, Лерой будет твоим помощником! — Вот блин… — Он знает многих по той, прежней жизни. Так что его помощь лишней не будет. — Может он тогда мне расскажет, кому пришла эта «гениальная» идея засунуть младенца в шкаф? Регина ехидно ухмыляется: — Сейчас вас, шериф, должны беспокоить другие проблемы — как разобраться с вновь вспыхнувшей ссорой из-за столетнего карточного долга и примирить два семейства — прадед одного из них свёл корову у прадеда другого, а всё свалил на волков. И кстати о волках — скоро полнолуние. Эмма закатывает глаза: — Сейчас выяснится, что это наша Руби таки слопала одного из Трёх Поросят… Регина насмешливо фыркает: — Ещё неизвестно, кто кого слопает — бывшие Три Поросёнка держат половину бизнеса Сторибрука, что связан с мясом — скотобойня, фабрика, два фирменных магазина… Генри говорил, что ты очень любишь их свиные отбивные.