Комната без номера

      Лёжа утром в постели вертел в голове слова Чонгука. «Я видел его в душе. У него охуенное тело, особенно бёдра и задница. Ты видел его бёдра? Ты, блять, видел его бёдра?». Эти слова не дают мне покоя. Сука, все пялятся на моего Чимина. А я ни разу не ходил с ним вместе в душ. Блять, все видели голого Чимина. Все, кроме меня. Ну, не считая того странного стриптиза в день нашего знакомства, когда он при мне переодевался, но больше подобного не повторялось.       Это случилось так давно, что я практически ничего не помню. И с тех пор он мастерски избегает меня. Если мы и находимся в одной комнате, то между нами ощущается бездонная пропасть, а в пропасти — волчья яма. И как мне её перепрыгнуть?!       Включив телефон, смотрю на время — 5:45. Вот какого хрена в выходной меня подняло в такую рань? Спать не хочется, пришлось вставать. Не успеваю я подняться, как Чимин оборачивается и недоуменно смотрит на меня — я никогда не вставал раньше него.       — Спи. Кровать полностью в твоём распоряжении, — говорю я, роясь в рюкзаке и выуживая сигареты с зажигалкой. Натянув лишь джинсы, выхожу в коридор. Апрельское утро холодное, но мне хочется почувствовать свежесть на своей коже, даже замёрзнуть, и тогда физическое состояние сравняется с эмоциональным. Меня всё задолбало.       Всё идёт своим чередом, ничего не меняется, но жизнь моя полетела к чертям собачьим. Чувствую себя беспомощным, бессильным что-либо изменить. Позавчера приезжал хён и привёз мне два чемодана одежды, немного разных полезных вещичек, и снял деньги с моей второй карты, о которой моя «добродетельница» не знает. Я теперь не нищий. А вот здоровье отца не улучшается, и прогнозы неутешительные, поэтому моим официальным опекуном пока остаётся эта сучка…       Хорошая новость в том, что она не может пользоваться всеми активами отца до моего совершеннолетия, потому что завещание написано на моё имя. Но, если убрать меня с дороги… Я вздрагиваю. Именно поэтому меня запихнули сюда? Закрытая школа для отбросов, где избавиться от лишнего наследника будет проще всего. Она очень умна и не пойдёт на столь радикальные меры. Или пойдёт?       Выдохнув клубы ароматного дыма в окно, поёжился и обнял себя рукой. Голое тело с готовностью отдавало тепло, замерзая всё сильнее, но сдвинуться с места я был не в силах.       Привыкнув наблюдать за подковёрными интригами отца, я часто и с удовольствием присутствовал на обсуждении сделок, понимая, что это пригодится мне в будущем. Отец ничего не скрывал от меня, стараясь передать все знания, и никогда не обделял своим вниманием. Он говорил, что я так похож на мать… Я привык быть любимым, окружённым заботой и лаской. Я привык получать что хочу, а если с этим возникали трудности, любил поднапрячься, добиваясь желаемого.       Но сейчас я остался без сил. Этот студенческий городок высасывал жизнь, навевал лишь отчаянье: оно сквозило в каждом взгляде, каждой улыбке и каждом жесте. Даже если люди тут смеялись, их глаза говорили: «Это конец, безысходность. Мы лишь пыль под ногами системы». Поэтому здесь каждый квадратный метр пропитан пороком, ненавистью и ложью. Каждый мстит за свою неудавшуюся жизнь как может, и выживает как может.       Моя мама, когда я ещё был маленький, говорила, что все люди — сосуды. С рождения они пусты, но со временем наполняются любовью, радостью, счастьем. А когда сосуд полностью переполняется, когда хорошего становится слишком много и оно начинает литься через край, то человек начинает дарить накопленные чувства другим, и эстафета продолжается. Утопия…       Сосуды тех, кто живёт здесь, пусты. Или переполнены одним негативом, безысходностью, они то и дело выплёскиваются на других, и нет этому конца. Мне кажется, мой сосуд тоже постепенно пустеет, а всё хорошее заменяется грязью.       Сигарета выпадает из дрожащих пальцев, я смотрю на тлеющий у ног огонёк и не могу отвести взгляд. Дым тает, растворяется и исчезает, как и я сам. Мне нужен кто-то, кому я смогу подарить своё тепло и с кем я согреюсь. Иначе я стану очень плохим человеком, я уже практически хочу стать плохим, чтобы ничего не чувствовать, лишь брать силой, использовать, подчинять. Быть как другие, и тогда мне станет легче. Я помню то яркое возбуждающее чувство вседозволенности и превосходства, когда я держал нож у горла Юнги. Что-то тяжёлое и тёмное заполняет моё естество, практически полностью сливается со мной…       — Долго будешь так стоять? — мне на плечи ложится мягкая ткань толстовки. — Простудишься же, будешь потом кашлять на меня…       Оборачиваюсь на почти забытый голос, долго и пристально смотрю Чимину в лицо. Не знаю, что написано в моём взгляде, но Чимин теряется, умолкает и опускает глаза.       Слова срываются с губ раньше, чем я понимаю:       — Будешь вести себя как засранец, и я за себя не ручаюсь.       Он вскидывается недовольно, хочет возразить, но я ему не даю:       — Я очень. Очень. Очень зол. И у меня очень тяжёлая рука. У тебя последний шанс принять моё предложение дружбы, иначе всё плохо закончится. Не хочу быть врагами, но ты явно напрашиваешься. Я слишком долго терпел.       Мой голос холоден, я почти рычу. Мне страшно от того, какие нотки в нём появились, а внутренний зверь ликует, что его поводок наконец попустили.       — Это угроза? — голос Чимина тих и дрожит, я вижу испуг и влажный блеск в его глазах. Чего он так боится?       — Это просьба. Я единственный человек в этом месте, кто может сделать для тебя что-то бескорыстно. Просто потому, что мне так хочется. И мне надоело, что ты обращаешься со мной как с последним ублюдком.       — Это не так! — восклицает Чимин вполне искренне. — Просто я…       — Проблемы мы решим потом, — отрезаю все отговорки на корню. — Я задал вопрос.       Он молчит, и я практически уверен, что меня сейчас пошлют далеко и заковыристо. Злость закипает с новой силой, я давлю её, но справляться с каждым днём всё сложнее. Я хочу этого парня, желательно прямо сейчас, но лучше, чтобы это было добровольно. К сожалению, этот засранец не хочет мне помогать.       — Делай, что хочешь, — выдыхает он тихо, а потом добавляет: — Попробуем жить мирно и дружно.       Возвращается в комнату, иду за ним. Замёрз, как собака, но почти ничего не чувствую. Кожа покрыта коркой льда, как и сердце. Я добился, чего хотел, но не чувствую удовлетворения. Разговор снова не клеится.       К семи часам мы уже приводим себя в порядок и идём в столовку. Скорее всего, завтрак ещё не готов, но можно выпить кофе или чай. Тётушка Мо с радостью приветствует и не замечает наших кислых лиц. Берём кофе и тосты — поистине королевский завтрак. Садимся вместе.       Чимин безучастно жуёт, я прихлёбываю горячий напиток, периодически сдувая в сторону плохо перемолотые кофейные зёрна. Не выдерживаю:       — Чимин, ну вот почему ты такой? Вроде помирились, но я всё равно чувствую себя козлом.       Он не смотрит на меня, руки беспокойно теребят салфетку, отрывая от неё мелкие кусочки. Впрочем, о чём бы он там ни думал, это не мешает ему нахамить.       — Заметь, ты сам обозвал себя козлом. Хорошо, мы помирились, что дальше? Что меня ждёт дальше?       Растерявшись, даже забываю, что кофе горячий и отпиваю слишком много, обжигая язык.       — Айщ… Что ты имеешь в виду?       — Ты не оставил мне выбора. Я пошёл на уступки. Что дальше? Ты ведь что-то хочешь от меня? Можешь даже не отвечать. От меня все чего-то хотят, и явно не списать домашку! Какого чёрта?       Голос Чимина срывается, он сжимает руки в кулаки, а в глазах такая обида, что мне становится больно. Вот он как это всё видит. Я не оставил ему выбора…       — Чимин… — нужно срочно исправить ситуацию, иначе всё плохо закончится. — Я не буду врать, что жажду лишь дружбы, — Чимин вздрогнул и побледнел. Кажется, это больная тема, но сейчас не время и не место её поднимать. — Ты сам не понимаешь, как действуешь на людей. Но поверь мне, я никогда не сделаю тебе больно…       Горькая и едкая ухмылка с его стороны режет словно нож. Последняя попытка, переступаю через себя из последних сил, стараясь не сорваться и говорю максимально мягким тоном:       — Просто позволь мне быть рядом, хотя бы просто побыть другом, и если я окажусь таким ужасным, как ты себе навоображал, то в конце года я съеду в другую комнату. Клянусь.       Чимин даже рот открывает от удивления.       — Серьёзно? Съедешь?       Почему с ним так сложно? Вот почему он обратил внимание совсем не на то? Надо срочно вернуть его на землю.       — Но если ты будешь вести себя как говнюк и не оставишь мне шанса, то пеняй на себя. После моего переезда предложение дружбы аннулируется.       Чимин немного расслабляется.       — Ну вот. А всё так хорошо начиналось. Зато до конца года я могу сидеть у тебя на шее!       — Да пожалуйста, сиди, где хочешь. Только не будь таким молчаливым занудой. Мне скучно… и грустно. А ещё, ты спишь просто ужасно.       Он удивился, даже жевать перестал.       — Что тебя не устраивает? Я вроде тебе не мешаю…       — В том то и дело! Ты совершенно не двигаешься, даже не слышно, как дышишь. Весь этот месяц я просыпаюсь в холодном поту, потому что мне кажется, будто ты умер, и я сплю рядом с трупом!       Он смеётся, глаза превращаются в забавные полусолнца с яркими лучиками. Увидев эту пусть немного и напряжённую, но искреннюю улыбку, вдруг понимаю, что в этот момент я абсолютно счастлив. Впервые за долгое время.       — Невиданное зрелище. Чего зубоскалите? Расскажите и мне, а то скучно, пиздец.       Шуга сегодня один. Смотрится непривычно, даже неестественно. Он плюхается напротив, зацепив ногами мои ноги и как-то удивлённо посматривает под стол. Да-да, у кого-то конечности намного длиннее.       — Не спится? Где своих шестёрок потерял, хён? — немного развязно спрашиваю я и чувствую удовлетворение, видя перепугано-удивлённые глаза Чимина. Он явно не ожидал такого панибратского ответа с моей стороны такому монстру. Это же Сахарок, его даже учителя боятся.       — Да вон торчат, тупицы, — он кивает в сторону дальнего столика. Один из сидящих подскакивает, готовый бежать и лизать зад своему хёну. Видимо всё ещё чувствует вину из-за случая в душе, но Шуга садит его на место, сонно улыбнувшись и ткнув ему фак. Тот обиженно исподлобья пялится на меня. Ревнует, что ли?       — Задрали меня уже, — жалуется Сахарок. — Прикинь, этот дебил утопил мой телефон в параше.       Не очень успешно давлю смешок, Шуга видит это и морщится недовольно. Чимин сжимается и бледнеет, затравленно смотрит на меня, из-за чего хён начинает ржать.       — Бля, не могу смотреть на это. Какой трепетный. Не очкуй, пацан, твой тыл надёжно прикрыт, а прелестный зад в безопасности. Сахарок Церберу не конкурент, — и подмигивает мне. Смотрится это жутко и смешно одновременно. Уже не сдерживаясь, смеюсь.       Чимин явно не врубается в происходящее и до конца завтрака напряжённо молчит, отодвинувшись на край лавки. Шуга на него демонстративно, как и обещал, не обращает внимания. Увидев на горизонте Намджуна, лениво поднимается и толкает нереально длинную, нетипично для себя, речь:       — Сегодня вечером я устраиваю вечеринку для своих. Собираемся в актовом зале. Будет море бухла и прочих развлечений для всех великовозрастных пездюков. Вы, — он тычет пальцем в меня, а потом и в моего соседа, — официально приглашены и отказаться права не имеете. Форма одежды — сексуально-развратная. Придёте в чём-то скучном — оскорблюсь до смерти и порешу вас к хуям. А потом буду долго мстить. Не придёте — я ещё не придумал наказание, но оно тоже будет из разряда смертельных. Проследи за этим, Тэ-Тэ.       Чувствую, как настроение поднимается вверх. Может день сегодня не такой уж и плохой. Чимин в чём-то сексуально-развратном самое то, что надо для моих кипящих мозгов. Впрочем, я об этом могу потом пожалеть, и придётся натирать мозоли на руках.       — Не волнуйся, хён, я уж прослежу, чтобы ты слюной захлебнулся.       — Ну-ну. Только попробуй облажаться.       Чимин проводит его ошалелым взглядом, потом поворачивается ко мне:       — Что это было?       — Наши планы на вечер, — отвечаю невозмутимо. — Тут скучно, хоть волком вой. Давно хотел поразвлечься.       — Ты самоубийца? И вообще, я не об этом. С каких пор вы с ним лучшие друзья?       Пожимаю плечами. О сцене в душе рассказывать не собираюсь, пусть будет нашим маленьким секретом.       — Я никуда не пойду, — продолжает артачиться Чимин, глаза у него затравленно бегают.       — Что ж, сам скажешь это Сахарку, а лично я собираюсь хорошенько оторваться.