Комната без номера

      На самом деле Шуга здорово пугается этого внезапного нападения, но узнав знакомые черты, его жажда крови сменяется совсем другим желанием. Теперь его ничто не сдерживает, а руки внезапно наливаются силой: резко развернув Чонгука он грубо, с силой толкает его на стену. От удара у Чонгука из лёгких со свистом вылетает воздух.       — Хён…       Ему не дают сказать и слова, заткнув рот грубым поцелуем. Теперь стопроцентно ведёт Шуга, он намеренно жесток и хочет причинить боль, он не даёт Чонгуку ни секунды передышки или возможности сделать вдох, и вскоре у того от гипоксии темнеет в глазах и подкашиваются колени. Чонгуку еле удаётся оттолкнуть Шугу от себя, он тяжело дышит, как загнанный зверь.       — Что такое, Гукки? — язвительно спрашивает Шуга и, теряя контроль, хватает парня за волосы, притягивает к себе. — Поиграться захотелось? Так запомни, мелкий, здесь все игры ведутся по моим правилам!       Шуга, продолжая держать Чонгука за волосы, прижимается к его губам, прикусывает нежную кожу и ощущает привкус крови во рту. Чонгук слабо дёргается в его в руках и обмякает после нового болезненного укуса. Кажется, он слабеет от такого напора и наконец понимает свою недавнюю ошибку. Шуга с силой засасывает кожу на его шее, оставляя красные пятна на месте каждого касания. Доходит до ключицы и снова больно кусает. Кожа Чонгука мягкая, как у девчонки, и немного терпко-солёная. Этот вкус сводит Шугу с ума и будит в нём самое низменное, ему хочется крушить всё вокруг, хочется подмять податливое тело под себя и вбиваться в него с такой силой, пока оно не превратится в отбивную. Шуга хочет мстить за свою слабость, и потому кусает Чонгука снова и снова — до крови, дергает за волосы, и после очередного рывка даже ударяет беднягу головой о стену.       Чонгука начинает трясти, и Шуга чувствует себя счастливым:       «Вот так, мелкий засранец, бойся меня. Я тебе покажу твоё место, сейчас сделаю ещё больнее…»       Но вопреки всему жертва издевательств вдруг запрокидывает голову и громко, с нескрываемым удовольствием стонет. У Юнги срывает крышу от противоречий этого парня. Он что, кайфует от боли?       — Что ты делаешь, ублюдок? — кричит испуганно, когда Чонгук внезапно поднимает на него глаза, внутри которых ни проблеска здравомыслия, одни лишь животные инстинкты. Даже в темноте виден их маниакальный блеск.       — Знаешь, хён, — рычит парень, — я всегда добиваюсь того, чего хочу. И любой, кого я действительно хочу, всегда, без исключения, оказывается в моей постели. Я хочу тебя, хён, и собираюсь получить прямо сейчас!       Шуга отшатывается, затравленно оглядывается и понимает — будь он даже трезв, он не смог бы сбежать. И ему ни разу в жизни не было так страшно, как сейчас. Когда его подхватывают под бёдра и валят в кусты, на ровно стриженый газон, он ещё надеется, что всё обойдётся. Но когда Чонгук по-хозяйски засовывает ему руку в штаны, понимает — ему уже никто и ничто не поможет.       Кричать он не может, ведь если кто-то увидит его таким, подмятым, сдавшимся, он просто не переживёт позора. Сопротивляться тоже не может — Чонгук как бетонная стена, которую невозможно сдвинуть даже на миллиметр. Тем более Чонгук всё время затыкает ему рот поцелуями, страстными и голодными, такими, словно целуется последний раз в жизни, а на укусы не реагирует. Точнее реагирует, но не так, как нужно, они его раззадоривают лишь сильнее.       Штаны с трусами давно сорваны и улетели в сторону, футболка задрана под самые подмышки, глаза зажмурены, а сердце бьётся быстрее, чем у кролика. Шуга лежит, уткнувшись лицом в одуряюще пахнущую предрассветной свежестью скошенную траву, не в силах сопротивляться и не знает, чего ждёт. Где-то в бедро впивается острый камешек, но эта незначительная боль помогает оставаться в сознании. Алкогольный хмель будто рукой смело, таким трезвым Шуга себя давно не чувствовал и никогда не думал, что с ним произойдёт нечто настолько унизительное. И уж точно никогда не думал, что вместо того, чтобы рвать зубами противника и сопротивляться из последних сил, он будет с удивлением прислушиваться к новым ощущениям.       Пальцы Чонгука легко скользили по беззащитной шее, вдоль позвоночника до самой нижней точки и повторяли путь обратно.       Он прошептал Юнги на ухо что-то неразборчивое, а потом нежная рука, которой он водил туда-сюда по спине вдруг остановились внизу и нажала на то самое место. От неожиданности Шуга напрягся, но было уже поздно — один палец необъяснимым образом погрузился внутрь.       Внутрь того самого места, до которого, как надеялся Шуга, дело не дойдёт. Дёрнувшись, он понял, что с ним собираются сделать и начал вырываться. Откуда только силы берутся?       — Убери руку, сука! Сука… — шипит он сквозь предательские слёзы, ощущая в себе инородный предмет. — Я убью тебя…       — Тихо, тихо, сладкий мой, — шепчет ему на ухо Чонгук, успокаивая поцелуями и не давая вырваться. — Тебе понравится, обещаю.       Страх усиливается, когда он чувствует, как его запястья обхватывают одной рукой, надёжно фиксируют, прижимают тело крепкими бёдрами к земле. Шуга извивается из всех сил, чувствуя во рту привкус травы и крови. Чонгук ругается, пытаясь свободной рукой что-то извлечь из кармана, потом помогает зубами вскрыть.       «Презерватив? Ублюдок… Я же не смогу…» — страх боли делает Юнги совсем отчаянным, он из последних сил делает рывок, едва не вывихнув себе суставы, но снова безрезультатно, а Чонгук слегка двигает бедрами надевая презерватив — видимо всё же справился с упаковкой. И продолжает начатое — палец возвращается на место. На этот раз Юнги готов и не даёт так просто проникнуть в себя, но Чонгук терпелив, как сам Будда — он не спешит, сначала мягко массирует, потом, когда мышца сама собой расслабляется, снова проникает внутрь. Вскоре туда добавляется второй палец, а потом Юнги уже слабо понимает, что происходит.       Чонгук придвигается ближе, обхватывает его свободной рукой вокруг живота и приподнимает, упираясь сзади горячим пахом. У Юнги всё немеет, но он всё равно чувствует, как внутри сначала неприятно давит, сильнее и сильнее, а потом внезапно его будто нанизывают на горячий кол.       Зажмурившись и сцепив зубы, чтобы не заорать, Шуга ждёт резкой разрывающей боли, но вместо этого чувствует на спине тёплые губы Чонгука. Проклятый засранец держит крепко, целует нежно и в целом ситуация ставит в тупик. Уже должно быть больно, стыдно и ненавистно, но…       — Сейчас, подожди, — едва заметное движение и кол внутри продвигается чуть дальше. Его длина впечатляет. — Тебе понравится, расслабься.       «Мне никогда не понравится подобное! Я тебя убью», — мысленно вопит Шуга, всё ещё не в силах взять себя в руки от непривычных, довольно неестественных для себя ощущений, но Чонгук не останавливается, мягко наваливаясь вперед.       — Я сказал… я тебя… убью… — слова теряются во внезапном ощущении тянущей боли внизу живота. Той самой, которую он обычно чувствует при сильном возбуждении. Ощущение наполненности вдруг оказывается не таким ужасным, как он себе представлял, дискомфорт отступает на второй план. Шуга втягивает живот и подаётся вперёд, пытаясь ускользнуть от неожиданных ощущений, адреналин всё ещё бьёт в голову, бежит по венам, оборачиваясь неожиданным стояком. Приходится выгнуться и заткнуться, потому что невозможно материться, угрожать и стонать от приятных ощущений одновременно. Чонгук таки нашёл нужные точки и сейчас усиленно их стимулировал, вызывая сладостные судороги. Шуга изо всех сил сдерживал рвущие наружу стоны удовольствия, маскируя их за проклятиями и угрозами. Член давно опал, но так обильно истекал смазкой, что рука Чонгука, ласкающая его, скользила легко, будто с лубрикантом и это было самое красноречивое доказательство его истинных ощущений.       Потом был второй заход, и Шуга уже не сопротивляясь, позволил перевернуть себя на спину, без разговоров скрестил ноги на чужой пояснице и позволил делать с собой всё, что заблагорассудится. Он не чувствовал ни больно впивающихся в спину веточек и мелких камней, ни того, что сдирает ногтями кожу на спине у Чонгука, ни своих хриплых бесстыдных стонов. Всё сузилось до одной точки внутри тела, которая пульсировала и взрывалась фейерверками неведанного ранее удовольствия. Кажется, в конце он даже отключился, потому что пришёл в себя под боком у Чонгука. Тот расслабленно лежал, одной рукой обнимая и придерживая его, а во второй держа сигарету и выпуская ровные колечки дыма.       Молча протянул её Шуге, и тот прямо из рук парня сделал глубокую затяжку, нахально выдохнув ему в лицо.       — Тебе понравилось, хён? Я очень старался. Так, как никогда в жизни.       Куда подевался тот невменяемый самец, который, словно животное во время гона, завалил его прямо на школьном газоне? Сейчас на него смотрел обычный ребёнок: блестящие тревогой глаза, трогательно дрожащие алые искусанные губы — он действительно думает, что всё сойдёт ему с рук?       Шуга не без труда приподнимается и садится, внимательно смотрит на него потемневшими до черноты глазами. На улице уже загорается первая заря, заметно холодает, по коже гуляет неприятный ветерок, но тело рядом горячее как печка, а своё собственное словно наполнено незнакомой, но такой приятной истомой, что не хочется двигаться. Так как он слишком долго молчит, Чонгук не выдерживает и привстаёт, упёршись на локти.       — Хён?..       Хук, прилетевший в его лицо был, наверное, самым сильным из тех, на которые способен Юнги. Костяшки взрываются болью, Чонгук падает обратно на спину, в его глазах блестит обида. Кажется, будто он собирается заплакать. Шуга заносит руку снова, ожидая чего угодно — ответного удара, ругательств, очередного насилия — но тот лишь молча, с какой-то затравленной преданностью смотрит и ждёт своего приговора. И от этого взгляда душу выворачивает наизнанку.       — Я это не контролирую, — вдруг серьёзно говорит Чонгук. — Просто не могу держать себя в руках, когда вижу объект своего вожделения. Но сегодня было иначе, не так, как всегда. Мне кажется, это надолго. Может, навсегда. Тебе решать.       Юнги осознаёт, что парень просто не понимает, что сделал. Он просто такой, какой есть — хотел сделать ему приятное и сделал это. По-своему.       Это однозначно было насилие. Над волей, над телом. Но сколько раз сам Юнги проворачивал подобное? Да, он никогда не опускался до реальных зверств, но даже если человек под ним кончал, это всё равно было против воли. И теперь то же самое произошло с ним. И, что самое страшное, ему это понравилось. Понравилось, когда его брали силой и вопреки всему заставляли стонать от удовольствия. Становится жутко, до боли в груди и белых пятен в глазах. Эта ночь самое необычное, что произошло с ним за всю жизнь. И закончилась она удивительно, совсем не так, как он рассчитывал. Что теперь делать? Юнги находится в растерянности.       — Блять. Если кто-то узнает о случившемся… Знаешь, мне стоит тебя убить.       — Но ты ведь не хочешь этого делать? Я никому не расскажу, — с наивной надеждой спрашивает Чонгук, снова превращаясь в милашку.       — Я ещё не решил.       — Хён, я тебя обожаю, — лезет обниматься к нему Чонгук, с силой прижимая к себе, тянется к губам. — Давай встречаться!       От такого поворота событий Юнги теряет дар речи. Он не успевает ничего ответить, как на пятом этаже их общежития со скрипом распахивается окно, и оттуда слышится негромкий разговор и валит сигаретный дым. Лежать на газоне и обсуждать произошедшее становится совсем палевно. Юнги подскакивает, но тело, не готовое к такому издевательству заносит в сторону. Ноги сами собой раздвигаются, поясница отчётливо болит, а внутри до сих пор распирает от непривычного чувства. Юнги даже с какой-то отупелостью трогает себя за зад, проверяя, не остался ли внутри него член Чонгука, но пальцы лишь натыкаются на влажные разводы. Поняв, что это, Юнги становится полностью пунцовым.       Чонгук не сразу понимает причину такого резкого подъёма, но после пары тычков помогает Шуге найти футболку и натянуть штаны, застёгивает свои брюки.       — Каков твой ответ, Юнги-хён?       «Вот настырный», — довольно думает Шуга и, скорчив недовольную мину, заявляет: — Я отвечу после того, как ты побываешь снизу, мелкий.       Чонгук вздрагивает и бледнеет. На лице наливается огромный синяк, но Шуге его совсем не жалко.       «Получил по заслугам, извращенец малолетний».       Сделав шаг, он чувствует, что сейчас свалится с ног. Ну уж нет, лицезреть такое удовольствие он не позволит никому.

***

      — Погляди-ка, возвращаются, голубки.       — Я думал, они уже никогда оттуда не выползут. Жаль, что мы пропустили самое интересное.       — Если бы ты, алкаш, не начал блевать на меня, то может и не пропустили бы.       — Айгу, ну ты… Лучше смотри внимательно, кто из них враскорячку идёт?       Несколько мгновений стоит тишина, пока объекты наблюдения не скрываются в здании.       — Айщщ… — шипит недовольно один из присутствующих. Второй довольно потирает руки. — Рано радуешься, он всегда так ходит!       — Даже не пытайся отмазаться. Тут всё очевидно. Вот я до тебя и добрался, дорогуша. Ты проиграл спор!       — Я тебе не дорогуша!       — Молчать! Рабу слово не давали…