Комната без номера

      Чонгук действительно расстроился, что Шуга ушёл, но побежать за ним не рискнул. Зато Намджун выглядел донельзя довольным. Оглядев лисьим взглядом столовку он, улыбаясь, сел за наш столик и откинулся на спинку стула. Он явно чувствовал себя прекрасно и ни мгновения не сомневался в своем величии.       Мы втроём с непониманием смотрели на происходящее. Через несколько секунд в столовку влетает взъерошенный Джин. Волосы растрёпаны, пуговицы на рубашке застёгнуты неправильно. Он останавливается перед Намджуном, скрещивает руки на груди и сжимает губы в тонкую полоску. Как в той сказке — из-под копыт у него земля летит, а из ноздрей пар валит.       Намджун, не меняя позы, озвучивает ему меню, и пышущий негодованием Джин уходит к раздаточным столам, набирает всё необходимое, возвращается с полным подносом, с грохотом ставит его на стол. Брызги рамена летят даже на Чимина, который сидит дальше всех. Но возмущаться никто не смеет, все сидим с раскрытыми ртами, втянув головы в плечи. Кажется, в помещении температура падает до нуля градусов.       — Ещё пожелания? — Джин выдавливает из себя слова скрипя зубами.       Староста делает вид, что задумывается, а потом великодушно машет рукой, мол «свободен». Джин, широко шагая и меча молнии из глаз, направляется к выходу.       — Сокджин! — вдруг зовёт Намджун. — Я передумал. Принеси мне ещё желе.       Тот закатывает глаза и идёт за желе. Берёт в руки крайнее, но староста отрицательно машет головой.       — Не это. Хочу красненькое.       — Блять! Тут нет красненького!       — Так спроси у поваров, может ещё осталось!       Я ничего не понимаю и подозреваю, что сейчас Сокджин подойдёт и наденет старосте на голову тарелку. Но тот лишь закрывает глаза, что-то шепчет и идёт спрашивать «красненькое».       — Они сегодня делали только жёлтое и синее, — отчитывается Джин. Он уже немного совладал с собой и ведёт себя спокойнее. Хотя во взгляде явно читается, что если хоть кто-то рискнёт спросить, что происходит, то это будет последний вопрос в жизни этого человека.       — Тогда не хочу никакого, — расстроенно опускает уголки губ Намджун, а Джин с рыком разворачивается на каблуках и уходит.       — Что это было? — тихо спрашивает Чонгук, а Чимин наконец отмирает, берёт салфетку и начинает вытирать с себя и меня брызги рамена.       — А это был мой персональный раб! — довольно скалится староста, протягивает свои клешни к Чонгуку и треплет его по волосам. — И всё благодаря тебе, чувак!       Чонгук неверяще оглядывается в поисках того самого чувака, которому благодарен староста, а до меня начинает медленно доходить, в чём дело.       — Ты поспорил, да? — в лоб спрашиваю я.       Намджун счастливо скалится и кивает.       — И победил?       — Это же очевидно, — встревает Чимин, решив блеснуть своими дедуктивными способностями. — Иначе он бы не был так доволен.       — И это связано с Юнги-хёном?       Улыбка старосты становится ещё шире, и ей бы позавидовал сам чеширский кот. Неужели…       Чимин поворачивается к Чонгуку, скептически выгибает бровь и со всей присущей ему непосредственностью громко спрашивает:       — Ты что, трахнул Шугу?!       В столовой повисает гнетущая тишина. Клянусь, даже мухи перестают жужжать. Они в шоке сразу падают в тарелки и в открытые рты зевак.       Все присутствующие уставились на нас. Даже Намджун перестал улыбаться, вытаращив глаза. Я мысленно застонал. Нам всем пизда. Шуга такого не простит. Думаю, стоит доставать свой загранпаспорт и сваливать из страны. А ещё лучше, вообще с планеты.       Не знаю, что именно произошло с Гукки, может он внезапно поумнел или действительно осознал весь масштаб учинённой Чимином катастрофы, а может просто звёзды так сложились… он обречённо выдыхает и наигранно весело хохочет:       — Ты что? Это же сам Шуга! Даже мне с ним не справиться…       Он снова выдавливает из себя улыбку-оскал и пялится убийственным взглядом на Чимина. Тот с опозданием начинает въезжать в ситуацию. Так как все продолжают пялятся на нас, я решил поддержать игру:       — Значит, это он тебя?       — Ну, — у Чонгука сводит челюсти, он цедит сквозь зубы: — я не устоял.       Толпа вокруг галдит, обсуждая горячую новость, кто-то ржёт и резко умолкает, староста роняет голову на руки, чуть не упав лицом в салат и стонет сквозь смех. Чимин ёрзает на месте, готовый в любой момент взять низкий старт и бежать без вести. Я почувствовал себя на краю пропасти и совсем не мог придумать, как разрядить обстановку. Гукки медленно становился пунцовым. Только что его репутация альфача опустилась до уровня подстилки. А, может, ещё ниже.       Но! Он пожертвовал своей репутацией ради Сахарка! А это что-то, да значит. Если Шугарь не оценит, то гореть ему за это в аду.       — Что-то мне нехорошо… Это точно сифилис, или холера… так что лучше меня не беспокоить, — пищит рядом Чимин, хватается за живот и вылетает из столовки со скоростью пули. Чонгук проводит его взглядом палача.       — Ты ему не поможешь, — рычит он, глядя на меня в упор.       — Так, — хлопает рукой по столу Намджун и обводит всех любопытных таким взглядом, что вокруг нас моментально образовывается пустое пространство. — Тихо всем, без паники. А ты, — он тыкает пальцем в Чонгука, — ты надеялся, что ваши отношения с Юнги останутся в тайне? При любом раскладе всё скоро всплывёт, и всем станет интересно, кто же сверху в этом тандеме стопроцентных активов?       — Я надеялся, что Шуга сам разрулит эту ситуацию. Это же он тут у нас смертельно опасная гроза района.       — Ага. И всем скажет, что это он лёг под тебя, так? Ты изначально находился в проигрышной ситуации.       Чонгук подвисает как старенький компьютер. Я никогда не сомневался в его силушке богатырской, а вот интеллектуальные и аналитические способности у него явно ушли в морковку. Но, кажется, ему начинает медленно доходить, что в его ситуации у него лишь одна позиция — снизу. Иначе, в лучшем случае, не видать ему Юнги как собственных ушей, в худшем — вообще больше ничего не видать в этой жизни.       — Кстати, — я решил немного смягчить шокирующую ситуацию, хотя получилось у меня так себе, — этим поступком ты доказал Шуге серьёзность своих намерений и желание защитить его репутацию. Уверен, хён это оценит. Правда, Намджун-хён?       — Да-да, — быстро кивает головой староста. — Я бы точно оценил.       — Но я не хочу быть пассивом, — захныкал Чонгук, — не хочу, даже теоретически… И Чимина я всё равно убью!       Взгляд у него ещё злой, но видно, что шестерёнки в его голове уже закрутились, оценивая перспективы столь героического поступка. Уверен, Чимин выживет. Тем более, чтобы добраться до моего парня ему придётся очень постараться. Кстати, куда он так стремительно убежал?       Чимин нашёлся в нашей комнате, хотя я и ожидал, что он сейчас на всех парах мчится вон из города. К счастью, я ошибся. Бедняга забился в самый тёмный угол и затравленно блестел оттуда чёрными глазами.       — Они меня убьют, да? — в голосе нет ни капли надежды.       — Кто «они»? — растерялся я.       — Шуга. И Чонгук.       Я подошёл к нему и, потянув за руку, поднял с холодного пола.       — Не сиди на полу. Отморозишь свою прелестную задницу. Она мне нужна в целости и сохранности!       — Тэхён!       — Что Тэхён? Ничего тебе не будет, не волнуйся. Гукки занят другим, а Сахарку нет до тебя никакого дела.       — Но…       Кажется, кому-то нужно отвлечься. Слишком много думает. Надо отключить одну его голову, подключив другую. Пусть мыслит в ином направлении.       — Не парься. Давай лучше на птичек посмотрим. Смотри, какая погода!       Поднимаю его с пола, веду к окну и становлюсь позади, обняв и вдыхая естественный аромат его тела — он не пользуется парфюмом, и в его запахе можно услышать лишь лёгкие нотки апельсинового геля для душа. Мы смотрим в окно, и там, во дворе, как будто в насмешку, нет ни одной птички, зато спариваются две собачки. Та, что снизу весело машет хвостом. Та, что сверху, высунув язык, быстро и ритмично двигается.       — Бля. Клянусь, я это не подстраивал!       Чимин поворачивается ко мне и заливается краской:       — Ты, наверное, думаешь, что даже у собачки с улицы чаще бывает секс, чем у тебя?       — Секс? А что это такое? — грустно выдыхаю я, потом смеюсь, но его серьёзный взгляд заставляет меня заткнуться.       Он продолжает смотреть на меня стоя в пол-оборота. Внимательно так, глаза серьёзные, а губы слегка приоткрыты, словно он никак не решится сказать нечто важное.       Никто бы не выдержал этой пытки. Наклоняюсь и легко касаюсь его губ, оставляю миллион нежных поцелуев на шее, расстёгиваю несколько пуговиц на рубашке и целую плечи, возвращаюсь к губам.       Чимин не сопротивляется, вообще не двигается. Закрыв глаза, он молчит. Кладу руку ему на грудь, чувствуя, как неистово бьётся сердце. Что мне делать?       — Скажи, когда мне нужно остановиться, хорошо? — шепчу ему на ухо, и он послушно кивает.       Получив зелёный свет, я слегка подталкиваю его к кровати.       Меня смущает, что он совершенно не возбуждён, по крайней мере я не чувствую реакции его тела, поэтому стараюсь изо всех сил сделать ему приятно, применяя все известные методы. Чимин напрягается при каждом моём прикосновении, боясь, что я стану торопить события или причиню ему боль, но через некоторое время немного расслабляется, начинает дышать чаще. Замечаю, что ему особенно нравится, когда я легко касаюсь ямочки между ключицами, и тогда он подаётся вперёд.       Когда я прикасаюсь к нежной коже запястий, слегка прикусывая кожу, он смущённо улыбается и бросает на меня довольный взгляд. Нажав на выпирающие тазовые косточки, вижу, как он закусывает губу и запрокидывает голову, отчего я мигом перемещаюсь, целуя его горло, подбородок и особое внимание уделяю губам. Одной рукой я ласкаю то живот, то грудь, а второй пытаюсь поддерживать вес своего тела, что получается всё хуже. Я практически уже лежу на нём.       Немного поёрзав, чтобы удобней улечься, я лишь сильнее распалил себя, а Чимин вдруг едва слышно застонал. Приоткрыв рот, он дал мне возможность углубить поцелуй, и я завладел его языком, посасывая его и слегка покусывая. Через несколько минут таких жарких поцелуев, он, наконец, снова ожил и потянулся руками к моей футболке, потянул её вверх, снимая, неуверенно скользнул по телу ладонями, заставляя дрожать от нарастающего возбуждения.       Мне невыносимо больно и сладко одновременно, а в мыслях я практически горжусь тем, что, даже будучи на пределе, всё ещё не потерял контроль. Но трезво мыслить получается всё хуже. Не выдержав, машинально трусь возбуждённым членом о бедро Чимина, в это время оставляя влажные дорожки поцелуев на коже. Мне хотелось избавить его от дурацкой майки, быть кожа к коже, и он помог мне снять её.       Я тут же прижимаюсь плотнее, ласкаю его рёбра, касаюсь маленького соска, обвожу его кончиком языка и слегка дую, заставляя сжаться, и затем втягиваю губами, продолжая играть языком. Чимин всхлипывает, подаётся бёдрами вперёд, я чувствую его возбуждение, усмехаюсь, усиливая натиск. Наконец-то! Я уж было подумал, что этот парень железный!       Чимин понимает, что у него встал и смущается, будто в этом есть что-то плохое, даже пытается оттолкнуть меня, но я решил, что непременно хочу доставить ему удовольствие — нужно закрепить положительный эффект, начинаю тереться сильнее, задевая его член и стараясь не тревожить ещё сильнее свой.       Чимин уже практически ничего не соображает, впрочем, как и я, но за эти месяцы я дал себе настолько чёткую установку, что необходимо делать, а от чего стоит воздержаться, что действовал практически автоматически.       Дыхание его стало совсем тяжелым, Чимин плавится под моими поцелуями, а я понимаю, что ещё немного, и кончу лишь от того, что смотрю на него и слышу эти восхитительные звуки. В конце концов, пока он доверчиво отдаётся мне в поцелуе, опускаю одну руку и кладу ему на пах, сжимая прямо через ткань брюк.       Чимин уже не в силах держаться, но он сцепляет зубы, чтобы удержать рвущиеся стоны, от которых меня пробивает током. Боюсь, будь у нас за стенкой соседи, они бы были в шоке!       Выгнувшись и задрожав, Чимин несколько раз толкается в мою руку и кончает прямо в одежде, а затем обмякает. Я испытываю оргазм вслед за ним, даже ни разу не прикоснувшись к своему члену.       Тяжело дыша, Чимин пытается отползти в сторону, но я сгребаю его в охапку, прижимаю к себе так сильно, что хрустят кости, вдыхаю любимый запах, а он ёрзает, неловко вжимает голову в плечи, прячет лицо у меня на груди, а потом затихает. Его грудь ещё долго судорожно вздымается, он словно сдерживает всхлипы, но потом дыхание выравнивается, и мы оба, утомлённые, засыпаем.       Даже во сне меня не покидают мысли о Чимине, его податливых губах и о том, что теперь я никогда не отпущу его от себя.