Ириска

Кто хоть раз жил в коммунальной квартире, тот знает, как трудно здесь бывает избежать столкновения с соседями в общих кухнях, кладовых и коридорах в любое время дня и ночи. Уже которую неделю Ирина почти не показывалась на людях, выходя из своей комнаты лишь по самым необходимым делам. Ощущать на себе чужие взгляды, слышать, как не только свои соседи, но и соседи из других квартир при виде нее начинают, кривя губы, загадочно перешептываться, было тяжко, и потому она старалась делать всё быстро и молча, не давая поводов для разговоров. Взгляд перед собой. Голову выше. И вежливо, с улыбкой. Возможно, вскоре Ирина бы привыкла (человек ко всему привыкает), если бы не опасение, что Прокопенко выполнит-таки свои угрозы и пожалуется на Илью в милицию. Одна и та же картина то и дело вставала у нее перед глазами: страшный, совершенно чужой Илья замахивается на Прокопенко кухонным ножом. В его раскаленных добела глазах нет ничего, кроме желания убить. Это уже потом она испугалась ЗА него, но в тот первый момент она испугалась этого Илью. Ее обожгла мысль, что она на самом деле не знает ни этого человека, ни того, что у него на уме. Но вот прошла неделя, другая, а Прокопенко так и не пожаловался в милицию. Дураком он отнюдь не был, и понимал, что при добросовестном расследовании, результат может обратиться против него самого. К тому же, он, как всякий домашний тиран, чуял, что люди, вроде Ирины, гораздо болезненнее реагируют на скрытое моральное давление, чем на прямое административное. Теперь, когда он сталкивался с Ириной в общем пространстве квартиры, он вел себя бесцеремонно и нагло - мешал пройти, говорил гадости и непристойно выражался в ее присутствии - правда, только когда Ильи не было поблизости. Илью он с тех пор побаивался и старался гадить исподтишка. Жена Прокопенко не отставала о мужа. Когда подходил черед дежурства Ирины, она нарочно старалась посильнее загадить кухню и туалет. Когда на веревках для сушки белья заканчивалось место, вещи Ирины “случайно” оказывались сброшенными на пол. На ее обеденный стол теперь складывалась грязная посуда и замурзанные тряпки. О правдоподобности распущенных женой Прокопенко среди жильцов дома сплетен можно было только догадываться. Как-то к ужинающей в одиночестве Ирине подсел скучающий Ленька. Она по привычке угостила его леденцом. Ленька проворно затолкал леденец за щеку и начал катать его во рту, пуская сладкие слюни. Он болтал под столом ногами и блаженно жмурился, как котенок. - Как дела? - спросила Ирина рассеянно. - Мама говорит, что ты шалава, - сказал он, шумно ударяя леденцом по зубам. - Твоя мама знает так много интересных слов, - горько улыбнулась Ирина и отвернулась к окну. За окном мело. Как рано в этом году пришла зима. *** Илья стоял в упоре лежа, широко расставив прямые руки и до предела втянув в себя живот. Шла четвертая минута. Мышцы плеч, спины, живота и бедер горели, словно в огне, но Илья стиснул зубы и продолжал стоять, словно от этого зависела его жизнь. Справа и слева он слышал кряхтение своих изнемогающих от напряжения товарищей, чувствовал волны жара, исходившие от их тел. А над всеми ними прохаживался из стороны в сторону тренер с секундомером в руке, зорко следил, чтобы не халтурили, и по временам выкрикивал что-нибудь ободряющее: - Стоим, стоим. Ковальчук, зад подбери. Абрамян, ноги вместе. Еще минута. Держимся, ребята. По лбу, противно щекоча, заскользила струйка пота. Илья не мог смахнуть ее рукой без того, чтобы потерять баланс и получить окрик от всевидящего тренера. Ничего, он вытерпит. Илья с болезненным наслаждением фантазировал, будто он попал в плен к фашистам, и те жестоко пытают его с целью выведать военную тайну. Он выдержит все пытки, но не выдаст тайны. Потом над его изувеченным телом будет рыдать ОНА, роняя слезы из своих прекрасных зеленых глаз и запуская руки в рыжие кудри. Пусть! Все равно это лучше, чем то, во что превратилась его жизнь сейчас. За все это время он смог поговорить с Ириной наедине лишь однажды. Коротко, пока по радио шли последние известия. Измученный долгой разлукой, он с ходу забросал ее вопросами. Зачем ты так со мной? Почему избегаешь? Ты любишь меня? Когда мы встретимся вновь, как раньше? Почему нет? Почему? Почему?!!! Она пыталась щадить его. Пойми, дело не в тебе. Это я во всем виновата. И о чем я только думала? Не перебивай. Это не шутки. Ты мог пострадать. Мне нужно было думать об этом раньше. Прости. Я так не могу больше. Не могу, пойми. Она скользнула взглядом по фотографиям на комоде. Какая-то доля секунды, но Илья успел заметить, и сердце его упало. Сначала он пытался спорить, пытался объяснить, что для него ничего не изменилось. Потом, чувствуя бесплодность уговоров, распалился и перешел на крик. Ирина прижала палец к губам и просила говорить тише. Илью это разозлило. Он никогда не был оратором, а в напряженные моменты, слова совсем изменяли ему. Потеряв терпение, Илья со всей силы ударил кулаком по комоду с фотографиями, так что некоторые повалились навзничь, и ушел. Потом он жалел о своей несдержанности. Он догадывался, что, в отличие от него, Ирина приняла на себя весь удар общественного осуждения. При мысли, что кто-то может косо посмотреть в ее сторону, вся кровь вскипала в нем. В эти моменты он был готов поколотить любого без разбора пола и возраста. А однажды Илья покрылся холодным потом, когда случайно услышал сквозь неплотно прикрытую дверь разговор Марьи Егоровны и Пал Семеныча. - А я, дура, ее еще поощряла. Говорю, помогай парню, а то его мать вечно своими делами занята. Я-то думала, что она его как сына опекает. А она вон чего! Срам-то какой! - Да полно тебе, Марусь. Ты-то почем знаешь? Может, это он к ней напросился. У парня уже гормон играет, а она девка видная. - Ух ты! Специалист нашелся по девкам. Все вы мужики одним миром мазаны, что с вас взять. Говори, что хочешь, а я знаю: сучка не захочет - кобель не вскочит. - Ладно, ладно. Завела любимую пластинку. И горазды вы, бабы, друг другу кости перемывать. Ты бы лучше подумала, как капусту будем хранить, а то зима только началась, а погреб уже промерзает. У тебя может одеяла какие старые остались? Илья стоял за стеной и слушал, не чувствуя своих рук и ног. Если уж Куприяновы, самые доброжелательные соседи, так рассуждают, что говорить о других. Впрочем, не все участвовали в общей травле. После той ссоры Наталья внезапно перестала проявлять к Ирине свою всегдашнюю враждебность, и заняла молчаливый нейтралитет. С Ильей она вела себя так, будто ничего не случилось. Почему, Илья не хотел выяснять. В их отношениях с матерью установилось хрупкое равновесие, и, казалось, каждый боялся его нарушить. Это маленькое примирение было единственным положительным моментом за все время. В остальном же, Илья пребывал в отчаянии. Он не мог всерьез поверить, что у них с Ириной все кончено. Он догадывался, что причиной разрыва был не только его юный возраст (раньше ее это не смущало), но и то, что это как-то вязано с ее мужем, которого та уже который год ждала, и упорно не желала смириться с потерей, хотя всем давно было понятно, что он пропал навсегда. Илья никак не мог этого понять и злился на любимую за ее глупую, никому не нужную верность. Было и еще кое-что. За то недолгое время, что длилась их связь, Илья привык, что его желание регулярно удовлетворялось. Теперь же он остался наедине со своим пробудившимся телом, которое вовсе не желало принимать во внимание изменившиеся обстоятельства. Желание могло возникнуть внезапно, независимо от времени и места, вопреки его воле. Твердо, настойчиво заявляло оно о себе и долго не спадало, будто специально испытывая своего владельца на прочность. По этой причине Илья с удвоенной силой взялся за спорт. Кроме футбола, он начал ходить на боевое самбо, где тренер, пожилой татарин, заставлял их до потемнения в глазах бегать, отжиматься и качать пресс. Илья был готов изматывать себя бегом, отжиманиями, подтягиваниями и качанием пресса, ибо только так, физическим истощением, он мог заставить свое тело замолчать. А вот школу Илья забросил окончательно. С утра уходил из дома и целыми днями слонялся по улицам без цели. Когда замерзал, заходил в магазины и там глазел на выставленные на полках товары, пока продавцы не начинали подозрительно посматривать в его сторону. Иногда Илья замечал среди покупателей красивых женщин и тут же невольно сравнивал их с Ириной. Ни одна из них не выдерживала сравнения. Тогда ему становилось невыносимо тошно, и он покидал магазин, чтобы дальше до изнеможения бродить по улицам. Было начало декабря, и город постепенно готовился к Новому году. То тут, то там в окнах и витринах виднелись гирлянды и вырезанные из салфеток снежинки. В атмосфере послевоенной нищеты и убожества людям хотелось праздника, и они приближали его, как могли. - Вольно! - провозгласил тренер, и спортсмены с блаженными стонами повалились на пол. *** Как и в прошлый раз, Олег Кузнецов поджидал его у входа в спортклуб, курил свои бесконечные папиросы, глядя куда-то внутрь себя. - Илья, - позвал он из тени своей шляпы, едва увидев, как тот спускается с крыльца. У Ильи даже не хватило сил удивиться появлению Кузнецова. Он лишь подумал, как ему не холодно в этой шляпе. Он подошел. Кузнецов, как всегда, цепко оглядел его с ног до головы своими глазами-буравчиками. - Что-то ты неважно выглядишь. Ты не заболел? Ладно, не важно. Пройдемся? Илья кивнул и пошел за ним. Он вдруг заметил, что ничуть не взволнован появлением этого человека, который всегда появлялся лишь для того, чтобы вывалить на него очередную неприятную новость. Пребывая уже которую неделю в своем подавленном настроении, Илья подумал, что мало что сможет еще больше испортить ему настроение. - Что-то ты пропал в последнее время. - сказал Кузнецов. “Это я-то пропал?” - мрачно усмехнулся Илья про себя, но вслух ответил только: - Дела были. - Значит, ты ничего не слышал? - О чем? - Мы банду Щуки взяли. - Как? - Илья остановился и глупо вытаращился на Кузнецова. - Вот так. Попотеть пришлось, но оно того стоило. Собственно, я здесь для того, чтобы поблагодарить тебя за содействие. - Значит, инвалид сознался? - Инвалид-то? Нееет. Этот хрен скорее свой костыль сожрет, чем сознается. Но разговор у нас с ним вышел занятный. Кузнецов недобро хмыкнул, видимо вспомнив что-то особенное из “задушевного разговора”. - Подождите, - возразил Илья. - Но если он не рассказал, то как вы нашли Щуку? - О! Это интересная история. Кузнецов улыбнулся крупными желтыми зубами. Илья впервые увидел, как он улыбается, широко, довольно, как сытый волк. - Помнишь, я тебя спрашивал про одного твоего знакомого, Мыльникова? Илья подумал, что действительно уже давно не видел ни Мыла, ни его шайки. Он был так поглощен своими проблемами, что начисто забыл о своих прошлых обидчиках. - Ну, помню. - Мы его взяли с неделю назад in fragranti. На кармане, значит, с поличным. Сбрасывал барыге краденую брошь. А брошка эта не простая. На ее пропажу незадолго до этого заявила не кто-нибудь, а жена главного инженера завода “Серп и молот”. Илья не подал вида, но внутренне весь подобрался. Это же мама Галочки Афанасьевой! Неужели Галочка этого драного кота к себе в дом пускала? Зачем? В следующую секунду он догадался, зачем, и его передернуло от отвращения. - Ну так вот, - продолжал Кузнецов. - Мы у себя в МУРе на него поднажали, и он нас привел в их логово. Ну что могу сказать, надежно окопались, крысы. Сразу и не догадаешься. Знаешь, где они прятались? В заброшенной шахте метро, представляешь?* (*Автор в курсе, что так называемое Метро-2 было построено лишь в 50-х годах, что его восточная линия пролегает далековато от тех мест, о которых мы говорим, но дайте уже пофантазировать!) Илья слушал так жадно, что позабыл и голод, и усталость. Два раза чуть не попал ногой в дорожную выбоину, настолько боялся пропустить хоть слово. А Кузнецов тем временем рассказывал какие-то уж совсем фантастические вещи. Оказывается, то логово, откуда Илья чудом спасся, находилась под землей в заброшенной бытовке на линии метро, которая шла в стороне от пассажирской линии, но по какой-то причине была заброшена. Илья отдаленно слышал о “другом” метро, но думал, что это сказки. Видимо, это был тот редкий случай, когда сказки оказались правдой. Значит, когда Илья шел по сырым, пропахшим плесенью коридорам с накинутым на голову мешком, он не ошибся, что находится под землей. - Я ведь чуял, что они где-то рядом, - распалялся Кузнецов. - Уж слишком внезапно они появлялись и скрывались с места преступления. А они у нас практически под ногами были. Другие воры устраивают свои малины подальше от центра - в пригородах, а то и вовсе за пределами Москвы. А эти, вишь чего. Должен отдать им должное, под землей мы еще не искали. Илья не очень понял из скупого рассказа Кузнецова, кто и когда нашел вход в эти заброшенные туннели, но что-то насчет послевоенного бардака и отсутствия надзора за секретными объектами все же прозвучало. Место, куда привел их Мыло, действительно находилось в том самом дворе с аркой, заложенной кирпичом. Оттуда через подвал одного из подъездов можно было попасть в старый законсервированных канализационный коллектор, а тот в свою очередь проходил вблизи туннеля. - Правда, не все оказалось так просто, - размахивал Кузнецов у Ильи перед носом зажженной сигаретой. - Тот ход в итоге оказался бесполезен. А бытовка, в которой ты, по-видимому, побывал, оказалась брошенной, причем в большой спешке. Видать, чуяли, что мы у них на хвосте, и смылись из ненадежного места. Но это им не помогло. Пришлось, конечно, постараться. Облава в подземном туннеле -- такое не каждый день происходит. У них там целая сеть была налажена. Если одно логово “протухало”, они быстро перемещались в другое. По словам Кузнецова, времени на подготовку было мало, нельзя было допустить, чтобы кто-то предупредил банду о готовящейся операции. Метрострой предоставил оперативникам карты этого сектора подземных бункеров. Таким образом удалось оцепить все входы и выходы. - Теперь туда просто так никто не проникнет. Там кордоны установили и охрану выставили. - А где они сейчас? - Сейчас сидят наши голубчики в Бутырке. - И Щука тоже? - А как же! Правда молчит, гадина. Но это дело времени. Поедет на Колыму вместе со всеми, будь покоен. - А Мыло? - Что, Мыло? - Он тоже поедет на Колыму? Кузнецов усмехнулся. - Поедет, но не на Колыму. Мы ему предложили сотрудничество еще по одному делу, где он мог быть полезен нашим коллегам из НКВД, а взамен этого мы закрыли его собственное дело, но только с тем условием, что он в Москве не останется, а отправится служить на флот. Ну, Мыльников, не будь дурак, согласился. Я думаю, сейчас он где-то на полпути в Мурманск. Услышав это, Илья почувствовал, что у него с души свалилась огромная тяжесть. Мыло больше не будет терроризировать район вместе со своими прихвостнями, не будет собирать дань с малолеток и обчищать чужие карманы. Правда, в тот же миг эту мысль сместила другая, более тревожная, что никакое место не бывает пустым надолго, и вскоре может статься, что объявится новый хулиган, похуже Мыла. Кузнецов тем временем, говорил уже о другом. Похоже, он был сильно возбужден, вспоминая подробности удачной операции. Теперь его наверняка наградят и повысят в звании. - А если честно, этот Мыльников дилетант. Никогда ему не стать вором в законе, если хочешь знать. Эх, у нас даже воры обмельчали. Все жратва, бабы да цацки на уме. Никакого полета фантазии, никаких амбиций. А между тем в Америке один воришка, всего на пару лет старше Мыльникова, наводит крупного шороху на черном рынке искусства. В Берлине после войны у нас под самым носом торговал картинами и антиквариатом из разграбленных музеев. Полиция с ног сбилась, а он каждый раз выходил сухим из воды. Вот, недавно в Вене пропал Рембрандт. И ведь дерзко пропал, средь бела дня. Вот как надо работать! Мне кажется, мы еще про него услышим. Илья усмехнулся про себя. Какое ему дело до махинаций какого-то американского воришки? Тут со своими проблемами бы разобраться. - Ты, наверное, думаешь, почему я тебе все так подробно рассказываю? - сказал вдруг Кузнецов. - Я бы мог ограничиться самыми общими словами и не вдаваться в детали, так ведь? Илья пожал плечами. Действительно, почему? - Скажи, ты еще не надумал пойти в школу милиции? Я бы мог посодействовать, - сказал Кузнецов и испытующе посмотрел на Илью. Тот замялся. Трезвой частью своего рассудка Илья понимал, что предложение Кузнецова хорошее, оно поможет смыть пятно с репутации семьи и даст ему дорогу в жизнь. Но, с другой стороны, что-то мешало ему до конца довериться этому человеку. Илье не нравились все эти игры в кошки-мышки, нечестные приемы и прочие подковырки, которые он успел увидеть, наблюдая за Кузнецовым. Ему вовсе не хотелось становиться кем-то подобным. - Олег Иванович, - начал он, глядя в сторону, - Может быть я не прав, но мне кажется, я пока не созрел для этого. Кузнецов не обиделся, и, кажется, совсем не удивился. Он поднял руку, словно успокаивая собеседника. - Ладно, ладно. Не хочу на тебя давить. Просто подумай еще, Илья. Мне кажется, из тебя бы вышел хороший сотрудник. - Спасибо, но я как-нибудь сам, - буркнул Илья и нетерпеливо поправил на плече сумку со спортивными принадлежностями. Кузнецов хмыкнул, но беззлобно, будто был уверен, что еще вернется к этому разговору. - Мы пришли, - сказал он. Илья огляделся. Действительно, они стояли на перекрестке в двух шагах от его дома. Он совсем не заметил, как они пришли. Кузнецов протянул Илье руку. - Заходи как-нибудь. Алена будет рада. Илья кивнул, зачем-то залился краской и пожал протянутую руку. *** Когда Кузнецов ушел, Илья продолжал стоять на месте, пытаясь осмыслить все, что он услышал. Известия о поимке Щуки и выдворении Мыла скорее обрадовали его. Но что-то во всем этом не давало ему покоя. Он начал сосредоточенно раскручивать клубок своих чувств и ощущений, и вдруг понял, что именно его смущало, и вместо того, чтобы идти домой, побежал прочь. На Большой Андроньевской он наконец перешел на шаг. Торопиться не имело смысла. Здание больницы уже вздымалось над оголившемся сквером. Илья шел, восстанавливая дыхание. Ступеньки, ведущие к двери сторожки, были выметены от снега, над входом горела лампочка. Ага, значит в сторожке кто-то есть. Илья постучал в дверь. Тишина. Он затаил дыхание, надеясь услышать за дверью знакомый стук деревянного костыля, но ничего не было слышно. Илья снова постучал, на этот раз сильнее. Наконец, внутри что-то зашевелилось, и из-за двери послышался недовольный голос: - Да иду я, иду. Дверь открыл неизвестный Илье мужик, низенький, с залысиной и носом картошкой. Одет он был в светлый овчинный тулупчик, туго обтягивающий его круглое пузо. - Чего тебе, хлопец? - сказал он удивленно. Илья уже понял, что инвалида тут нет. Он понял это и по тому, что в самой сторожке, куда он мельком заглянул, все переменилось - горел яркий свет, все было чисто и прибрано, пахло свежими поленьями. - А... А где? Извините, где ваш сменщик? - невнятно пробормотал Илья. - Какой сменщик? У меня нет сменщика. Я тут один работаю, - затараторил мужик в тулупчике. - Погодите, раньше тут работал старик без ноги. - Ничего не знаю. Я тут всего неделю. Ни безногих, ни с ногами не видел. Вы бы у завхоза спросили, он все знает. Да он, наверное, уже ушел. Да вы завтра зайдите. Извиняясь и обещая зайти завтра к завхозу, Илья еле отделался от говорливого мужика и ушел. Он был удручен и расстроен отсутствием инвалида, но в следующую минуту подумал, что, наверное, его уволили после того, как к нему приходила милиция. Тогда все объяснимо. Оставалась одна надежда - навестить инвалида на его съемной квартире. Но проверить это он сможет не раньше завтрашнего дня. Сегодня было уже поздно. Илья плохо спал эту ночь. Ему снился Кузнецов, сидящий в темной каморке и скалящий на него желтые зубы. Наутро, выйдя из дома, Илья с замирающим сердцем пошел во двор, где когда-то покупал у инвалида папиросы. За дверью с номером восемь ему опять не сразу открыли. Слава богу, Антоныч оказался на своем месте, трезвый, и даже вспомнил Илью. - А, снова ты, комсомолец? Заходи, чего стоишь. - Простите, я на минуту, - проговорил Илья, входя в вонючую комнату. Он огляделся. Комната была все та же, без окна, заваленная до потолка скобяным и прочим хламом, на полу следы вчерашнего пиршества. Но вот кровать, на которой спал Антоныч, была почему-то сдвинута ближе к выходу, и в оставшемся пространстве больше не валялся прогнивший матрац, да и не смог бы теперь там никто поместиться. Илья сразу все понял, и вопрос, готовый было сорваться, застыл у него на губах. - Ну, чего хотел-то? - вывел его из ступора Антоныч. - Я... Я хотел узнать про вашего жильца. Он еще живет здесь? - Тю! Дней пять как монатки свои собрал, и будь здоров. - То есть как? - А так, Кибальчиш. Съехал он, значит. За постой заплатил сполна, даже беленькую мне проставил на прощание. И пока я отсыпался, его и след простыл. Антоныч с интересом смотрел на Илью, на его школьную сумку, белый воротничок и пионерский галстук, выбившийся из-под ватника. Илья же тупо стоял и не знал, что ему делать. Мысли его метались. Было невозможно поверить, что инвалид исчез, и, по-видимому, навсегда. - Может быть он что-то просил передать, если его будут спрашивать? - выдавил он из себя. - Нет, не помню такого, - помотал головой Антоныч. - А адрес он какой-нибудь оставил? - Ну ты даешь, комсомолец! Да на черта он тебе сдался этот хрен моржовый? Он тебе что, родственник? Вот ведь, бляха-муха! Никакого адреса он не оставил. Сказал только, что в деревню возвращается, к родным. Только врет, поди. Какие у него могут быть родные? Десять лет лесоповала на роже написаны. Я, знаешь, в чужие дела не лезу, но даже мне понятно. И вообще, шел бы ты отсюда, комсомолец, от греха подальше. Илья опустил глаза. - Да. Я пойду. Всего доброго. Он толкнул дверь. Уже в коридоре он услышал, как Антоныч крякнул и пробормотал себе под нос: - Скажите, пожалуйста! “Всего доброго”. Вот ведь, бляха-муха. *** Илья не пошел в школу, а, как обычно, отправился бродить по улицам. Он брел, избегая широких улиц, ему было комфортнее предаваться размышлениям в узких малолюдных переулках. А поразмышлять ему было о чем. Кузнецов обещал, что не тронет старика. Если это так, тогда зачем инвалиду нужно было уезжать из Москвы? Ответ пришел сам. Теперь, когда взяли его сына-уголовника, он разом лишился всего, что делало его жизнь в большом городе сносной - питания, чая, скромной работы, защиты от случайных обидчиков. И потому старик посчитал нужным скрыться с глаз долой, хотя бы на время, переехать в более тихое место, а там бог весть. Илье было досадно и стыдно, что он стал косвенной причиной вынужденного отъезда инвалида. Если бы удалось повидаться с ним раньше, возможно Илья бы отговорил его уезжать, а теперь уже поздно. Оборвалась последняя ниточка, связывавшая его с отцом. Мысли его все еще были заняты исчезновением инвалида, когда в одном из переулков кто-то окликнул его по имени. Илья обернулся. - Галя? Перед ним стояла Галочка Афанасьева. Он даже не сразу понял, что она здесь делает и зачем идет за ним. И почему у нее такой странный вид? Илья сразу заметил, что с ней что-то не так. С бледным лицом без косметики, с опухшими, как от слез, глазами, она шла, чуть пошатываясь, словно пьяная. - Здравствуй, Илья, - сказала она и поманила его к себе. Он приблизился и с удивлением понял, что она действительно пьяна. Тут он всерьез испугался. - Галя, что с тобой? Ты пила? Галочка закатила глаза и проговорила развязно: - Ну выпила чуть, ну и что? Ты меня упрекать за это будешь? - Нет. Но зачем? - Зачем? Ах, хотела бы я знать, зачем? А зачем жизнь ко мне так жестока? Вдруг лицо ее исказилось, голос дрогнул, и она заплакала. Потрясенный Илья поначалу не знал, что делать, потом кое-как собрался с духом и попытался успокоить девушку. Он взял ее за плечи и погладил по голове. Вопреки ожиданиям, рыдания только усилились. - Ну что ты, на надо так, - попытался смягчить он. Внезапно Галочка притянула Илью к себе и крепко прижалась к нему. Потоки слез полились Илье на грудь. Он опешил, не зная, как поступить, и только растерянно похлопывал ее по спине. Галочка рыдала. - Помоги, я не знаю, что мне делать. Все разрушилось. В один миг, - судорожно всхлипывала она. - Да что случилось-то? Галочка отняла от его груди заплаканное лицо и сказала, вытирая глаза тыльной стороной ладони: - Папу арестовали. - Что?! - Три дня назад. Прямо домой пришли. Ночью. Даже одеться не дали. В чем был увезли. Сказали, за хищения. Какие хищения? Ему же сам Каганович медаль за трудовые заслуги вручал. Нас из квартиры выселяют. Маму с работы уволили. Как жить дальше? Как? Илья слушал ее, до боли сжав челюсти. Все, что говорила Галочка, вставало перед глазами его собственными детскими воспоминаниями. Да, да, все так. Он знал, каково это видеть отца в последний раз в жизни слабым и беспомощным. И никакие награды не могли защитить его от чужих грубых рук. Он знал, что она сейчас чувствует и хотел выразить ей, насколько он понимает ее, но не знал, как, и лишь крепче сжимал Галочку в объятиях и шептал ей на ухо: - Все хорошо, Галя, все хорошо. Если он ни в чем не виноват, его отпустят. Не плачь. Сам он не верил в свои слова. Он знал, что ее отца вряд ли отпустят, даже если он окажется ни в чем не виноват, но не мог сказать этого вслух, чтобы не добить ее окончательно. Галочка совсем раскисла. Она уже не плакала, а только слабо всхлипывала у него на плече. Ее рука зарылась ему под бушлат, где было тепло. - Помоги мне, Илюша, - простонала она. - Чем я могу тебе помочь? - с готовностью отозвался Илья. Галочка подняла голову, чуть покачивая ею, словно с трудом удерживая ее на весу. Глаза ее горели, как в лихорадке, красные губы шевелились, готовые произнести что-то. Ее рука, согретая за пазухой у Ильи, вдруг пришла в движение. Галочка запустила руку глубже, под рубашку, другой рукой обхватила Илью за шею и приникла к нему губами. В первую секунду Илья не понял, что произошло, потом, когда Галочкин язык горячо обжег его губы и начал настырно пробивать себе дорогу, он весь сжался, как пружина, и попытался оттолкнуть ее. - Галя, что ты делаешь? - воскликнул он, когда ему удалось прервать этот поцелуй. - Молчи. Галочка попробовала повторить попытку. На этот раз она не удовольствовалась только поцелуем. Ее руки, гибкие и ловкие, как змеи, хозяйничали у него под ватником, жадно трогали все, до чего могли дотянуться. Как назло, его изголодавшееся по ласке тело при первом же побуждении восстало со всей нерастраченной силой. В полном смятении Илья попытался вырваться. Он понимал, что не должен этого чувствовать, но был не в силах приказать своему телу. Галочка тем временем заметила его смятение, это ее обнадежило. Она распалялась и хрипло шептала ему в лицо: - Хочешь меня? Хочешь? Я ведь вижу, что хочешь. Пойдем, я знаю место. Согрей меня, мне так одиноко. Илья наконец смог оторвать от себя ее руки. - Ты с ума сошла что ли? Ты пьяна. - Что? Что ты говоришь? - сказала Галочка, не веря своим ушам и порываясь снова обнять его. - Галя перестань. Я не хочу. Это не дело. Илья резко оттолкнул ее, так что Галочка стукнулась о стену и едва устояла на ногах. Красивое лицо ее исказилось бешенством. Такая резкая перемена испугала Илью еще сильнее. - Да как ты смеешь? - зашипела она. - Я что, теперь не люба тебе? А как раньше ты ко мне целоваться лез, не помнишь уже? - Не было никакого раньше. - отвечал Илья, едва сдерживаясь от гнева и стыда. - Раньше ты меня своему любовнику грабить и избивать позволяла, смеялась надо мной. А теперь, когда его на флот отправили, место освободилось, ты ко мне пришла? - Откуда ты знаешь про Сашу? - испуганно воскликнула Галочка. - Да уж знаю. Видимо, упоминание о Мыле окончательно подкосило Галочку. Она медленно сползала по стене, - Чертов Санька! Уехал и даже не попрощался. Только и знаю от его матери, что в Мурманск уехал, а больше ничего. А потом и папа... Все одно к одному. А ты, скотина стоеросовая, даже не посочувствуешь. - Я тебе очень сочувствую, Галя, и хотел бы тебе помочь, но не таким способом. Извини. Галочка в отчаянии била каблуком о стену, размазывала слезы по лицу, и бессильно бранилась. - Скотина ты. Все вы скоты. Пентюх, слизняк паршивый. Ненавижу тебя. Всех вас, мужиков, ненавижу. Она залилась горькими безутешными слезами. Так плачут только о себе, о своей судьбе, страшной и неизвестной. Сердце Ильи разрывалось от жалости к этой девушке, но в то же время, он понимал, что больше ничем ей помочь не сможет. Он застегнул бушлат, хотел еще что-то сказать, но передумал, и пошел прочь. Уходя, он вдруг вспомнил: а ведь, пожалуй, это Мыло сдал ее отца в обмен на свою свободу. Но думать об этом он уже не хотел. На душе было так тошно, что ноги сами привели Илью за гаражи, где они с товарищами частенько курили вдали от чужих глаз. К его удивлению, он встретил там Борьку Лившица. Борька даже не удивился его появлению. Он сидел на трубе, свесив вниз свои худые ноги и курил “Беломор”. Илья молча пристроился рядом. - Откуда “Беломор”? - спросил он, закуривая предложенный бычок. - От деда. Илья изумленно посмотрел на Борьку. - Дед говорит, что лучше уж из его рук, чем что попало, - объяснил тот. - А Володька где? - Он дежурит сегодня по классу. Они помолчали. - Чего в школе не бываешь? - спросил Борька. Илья посмотрел вниз на свои американские ботинки. Ботинки молчали. Наконец, Илья выдавил из себя: - Да так.. Не знаю. Не хочу. Он взглянул на Борьку. Тот завороженно смотрел на догорающий бычок, острый кадык ходил над воротом. Илье стало неловко перед другом. Он хотел как-то оправдаться за свое долгое отсутствие, но не находил слов. Он с остервенением провел рукой по волосам и выдохнул: - Все как-то наперекосяк. Я уже запутался. Борька многозначительно покивал, но ничего не сказал. Посидели еще. Вдруг, совершенно неожиданно для себя, Илья спросил: - Как думаешь, Борь, почему женщины такие... такие непредсказуемые? Чего им надо? К его немалому изумлению, Борька очень серьезно ответил: - Думаю, им нужна любовь и поддержка. Мужчина и женщина любят и поддерживают друг друга. Разве не так? Тогда все будут счастливы. - Тогда откуда так много несчастных людей? - горько усмехнулся Илья. - Не стараются. Каждый думает о себе. Вот я буду стараться сделать свою жену счастливой. - У тебя уже кто-то есть? - Конечно. Ася Гершкович из английской гимназии. Илья вытаращил на Борьку глаза. - Ты мне про нее не говорил. - Не говорил. А зачем? Это только наше с ней дело. Мы с Асенькой давно дали друг другу слово, что, когда вырастем, то поженимся. Родители не против. Борька затушил о трубу бычок "Беломора” и сплюнул на землю. - Во дела! - только и смог произнести Илья. Ему даже завидно стало от того, как спокойно и уверенно Борька сказал, что любит свою Асю, словно речь шла о чем-то будничном. Для Ильи любовь была чем-то запредельным, сбивающим с ног и лишающим разума, и для него было большим сюрпризом узнать, что так бывает не у всех. Кто знает, может Борька прав, и главное в отношениях с женщиной не бушующий пожар страсти, а вот такая любовь-дружба, спокойная и осмысленная, как пламя примусной горелки. Да, это пламя уступает пожару в силе, зато на нем можно приготовить вкусный домашний ужин. - Ты теперь куда? - спросил Борька, спрыгивая с трубы. Илья пожал плечами. - Пойдем на урок. Если что, дашь списать? - О чем разговор! - просиял Борька. Они подхватили свои сумки и пошли к школе, толкая друг друга в бок и пошучивая.