If I Fell (In Love with You)

Грейвз знает, как сложно удерживать статичную позу — особенно ту, что призвана изобразить движение, знает, как затекают руки, как ноги наливаются свинцом. Но перерыва не дает. Работа не окончена. До совершенства путь долог, и он знает это, как никто другой. Еще он знает, что не должен ревновать ее к Ньюту, но отголосок темного чувства порой острым краем касается сердца. Это все из-за работы, — думает он. Тина еле заметно морщится, воздетые к небу руки подрагивают, и Грейвз дает им десять минут свободы. Ньют разминает хрупкие плечи, что-то бормочет ей на ухо, невесомо проводит ладонью вдоль позвонков, целует висок. Грейвз прикрикивает на него, чтобы не смазал краску на коже; Тина легко смеется. Они возвращаются к работе. Самое сложное — ухватить ракурс. Скульптура Бернини, где Дафна обращается в древо, искусно играет тенями: зайдешь с одной стороны — Аполлон торжествует, рот Дафны искривлен немой мольбой; взглянешь с другой — Дафна смиренна, Аполлон же взирает на возлюбленную с ужасом. Шелк юной кожи, контрастом — шершавая грубость коры, отчаянный рывок, страх обращения и желание бегства, борьба любви и не-любви. Непросто ухватить полет в картине, перенести искусное очарование и волшебство трехмерной скульптуры каррарского мрамора на двумерную плоскость холста, передать обманчивую мягкость волос и дрожь лаврового листа. Но он пытается — снова и снова. Они приходят вдвоем и уходят вдвоем, не размыкая рук, и Грейвз как никогда стремится завершить работу, уловить грань между безвкусицей и безупречностью; никто уже не ценит совершенную целостность жемчужины, красота в угоду времени должна теперь содержать изъян, иначе будет незаметна глазу. Они — другое дело. Они способны уловить всю полноту шедевра, отличить вневременное от сиюминутного, отринуть завесу столетий и взглянуть на мир глазами древних. И потому он сошелся с ними и работает. В них нет ни ревнивого собственничества, ни коварства и корысти, как нет зависти или злобы. Они добры — так, как это понимали раньше, когда качество это еще не стало синонимом уязвимости для сильных мира сего — и они щедры. Щедры на ласки, на поцелуи, на объятья. Сны, разделенные на троих, руки, сплетенные вместе, горящие истомой тела, любовные взгляды, исполненные тихой нежности. Он стремится вернуться в этот мир-на-троих, но знает, что не коснется никого из них прежде, чем закончит. Таково было его правило, и всегда оно побуждало Грейвза работать на пределе возможностей. И иногда — когда перед уходом Ньют улыбался смущенно, а Тина обхватывала бледное лицо, беспорядочно целуя веснушки, когда они уходили, оставляя его одного в мастерской, наедине с кипучим замыслом — иногда и за любыми пределами. Ньют выходит из душа, полотенце на бедрах скорее декоративно, капли воды россыпью блестят на бледной коже. — Можем мы увидеть ее? — кивает он на подрамник, издалека. Он не подходит ближе — знает, что Грейвз не любит этого. Он поделится проделанной работой — одной для заказчика, другой — для себя, — но это будет потом, когда они трое встряхнутся, выпадут из рабочего потока, встроят себя в обычные будни. Тогда эффект сильнее, а взгляд не запылен и свеж. Грейвз коротко качает головой и укрывает картину от взглядов плотной шелковистой тканью. Тина натирает длинные ноги маслом, мокрые волосы прилипли ко лбу, и она нетерпеливо отводит их рукой. Ньют забирает у нее бутылку и льет масло на ладонь, втирая в кожу. — Позволь мне, — просит Тина и медленными движениями обводит его плечи, спускается к спине. Ньют разворачивается к ней лицом, и они гладят друг друга, полотенце Ньюта упало на пол, кожа обоих влажно блестит. Бледные разводы краски, что наносил Грейвз — углубить игру света и тени — кое-где еще притаились на коже, сумрачно отливая на солнце. Но никому нет до них дела — Грейвз любуется недолго, а потом подходит ближе, и две пары рук жадно обхватывают его; он вернулся. — Что бы ты делала, — спрашивает Ньют, глаза блестят, на щеки лег румянец, — если бы боги убили твою любовь к одному из нас, о прекрасная Дафна? — Я полюбила бы снова, — отвечает ему Тина, но смотрит на Грейвза. На дне темных глаз дрожит его отражение, и он знает, что Тина видит свое в его взгляде, — если бы я перестала любить тебя, то все еще любила бы Перси, а ты любишь его столь же сильно, и потому я полюбила бы тебя вновь. Она улыбается так, будто нет на свете вещи более ясной, целует Грейвза нежно и мягко, целует Ньюта жестко и страстно, и вот уже Ньют целует его самого — и легко, и отчаянно, смешивая подаренные поцелуи. Круг смыкается; путь до совершенства долог, но Грейвз знает: оно возможно.