Клубок Жозефа

      В комнату через открытое окно проскальзывал с ветерком запах моря из пролива св. Георга. Собиралась гроза, тучи нависали густыми подушками низко-низко и грозились затоптать всю землю. Волны залива Кардиган бились о каменистый берег, и их шум достигал ушей Ромунды и растворялся ровным гулом. Девушка неотрывно смотрела в одну точку, покусывая нижнюю губу. Перед глазами стелились галлюцинации, былая старина, четкая, как если бы все происходило недавно.       Ромунда мяла в руках фотографию Алисы и Фрэнка Долгопупс и вспоминала, как пытала их своим любимым заклятием. С каким упоением она впитывала их боль и муки, как наслаждалась. Вдруг она вскочила с места, с грохотом перевернув стул, выхватила палочку из кармана и приставила к своему подрагивающему горлу. Ромунда застыла так, едва не протыкая себе кожу тонким концом, и пыталась сквозь спазмы и слезы выдохнуть одно только слово. — Давай же… Ну! Круцио. КруциоКруциоКруциоКруцио. Еще двести тысяч раз круцио. Но сил и воли произнести это не было. — Да, скажи! Давай… Круциокруциокруциокруцио. Сил не было. Ромунда заорала, срываясь в хрип, и бросила палочку в стену. Тварь. Тварь. Слабачка. Дрянь.       Не умеющая ни отвечать за свои поступки, ни принимать наказание. Разбитая, сломленная, она рухнула на пол, зажимая ладонью рот, пустыми глазами смотря на валяющуюся у ножки стола фотографию. Вдруг её взгляд ужесточился, наполнился огнем и стойкой волей, и Ромунда уверенно встала, быстро подбирая палочку и, не давая себе вспомнить, как чувствуется боль и страх, поднесла палочку к подбородку и твердо скомандовала: — Круцио.       Её согнуло, вывернуло в суставах и разорвало в мышцах. Кажется, она закричала, падая на пол. Контакт разорвался быстро, потому что Ромунда инстинктивно дернула рукой и выронила палочку из слабых пальцев. Пытаясь отдышаться, она стерла со лба испарину и накрыла глаза, желая забыться и кануть в вечность в тот же миг, когда вдруг в дверь её комнаты постучали. — Доченька, все в порядке? Это ты кричала? — Папа? — хрипло прошептала девушка и осеклась, тут же скалясь и сжимая кулаки. Хорошая доченька. Запытала своих бабушку и дедушку до потери рассудка. — Всё нормально, па… Она не имела права называть этого человека отцом. Что-то всколыхнулось в её груди, резануло голову холодом и льдом — остудило её мысли. После дикой истерике, после наказания круциатосом, Ромунда уверенно поднялась с пола и открыла Невиллу дверь. В её глазах кипела такая злоба, смешанная с целеустремленностью, что мужчина даже отступил на шаг. — Что… — Я Беллатриса Лестрейндж, — твердо, как тремя минутами ранее произносила заклятие, сказала девушка и прошла мимо Невилла в коридор. Он не понял, попытался переспросить, но видя, в каком Ромунда состоянии, постепенно начинал верить. — Это я. Я Беллатриса Лестрейндж! Это я убивала маглов, волшебников, всех! Я пытала твоих родителей! — она сорвалась, прижимая к груди ладонь, — Это я лишила тебя семьи, слышишь!       Невилл слышал о таком от Гарри. Его дочь Лили-Полумна оказалась Алекто Кэрроу, об этом старались не распространяться. И у Уизли было не все спокойно, но, чтобы его дочь, его Ромунда оказалась… — Может от этого есть лекарство?       Невилл сам не понял, почему произнес это вслух, может потому что до конца надеялся. Ромунда застыла, словно окаменела, а потом так громко захохотала, что ему захотелось зажать уши. — Лекарство? — в злобном, отчаянном веселье, воскликнула Ромунда, — Я — Беллатриса Лестрейндж, и ты считаешь, что есть лекарство? Что есть лекарство от моего прошлого? От моей сущности? От моей души? Понимаешь? Все это время ты растил, держал на руках, кормил и одевал убийцу своих родителей! Пожирательницу смерти! Понимаешь?       Фигура Невилла дрогнула, его глаза опустели и застыли как у мертвеца, и Ромунда задохнулась своими словами. Её яростное возбуждение резко схлынуло с неё, как во время отлива отходит волна от берега. Она зажала рукой рот и прошептала в пальцы: — Нет. Я не это хотела… я не хотела, — она провела пальцами по шее надавила на гортань, — Прости меня. Я не хотела, не хотела! Прости! Прости! Прости меня!       Она развернулась и убежала, оставляя Невилла одного, и давясь осознанием своего ничтожества и гнили. Рыдая, Ромунда выбежала на улицу под моросящий дождь, в темноту грозы и вечера. Ноги сами привели её на мыс Быстрых Ветров, об который с грохотом разбивались волны, фонтаном разбрызгиваясь над скалой. Ромунда была в длинном черном платье и уже успела вымокнуть до нитки, пока дошла до самого края любимого мыса. Грянул гром, тонким блеском разрезала облака молния, шум бушующей воды, грохот бездны разверзнувшейся у Ромунды под ногами закладывал уши, но, даже не слыша себя, девушка отчаянно закричала: — Почему? Почему я? Зачем ты сделал это со мной? Зачем вернул в мир Беллатрису Лестрейндж? — обращаясь к кому-то в этих страшных черных тучах, Ромунда кричала раскинув руки, — Я — Беллатриса — хочу жить! Я хочу жить, слышишь, жить! Не хочу помнить, что было, хочу жить сейчас! А если нет, то забери меня! Забери! Сейчас же! Сама я никогда не смогу этого сделать! Я не могу больше! Слышишь? Не могу…       Камень под ногами Ромунды вдруг дрогнул, откалываясь и опадая в море, и падающую девушку накрыло брызгами. В плывущем, немыслимом безумии она ухватилась за выступ, до конца борясь за свою жизнь, чувствуя, что еще немного и даже это ей будет не подвластно — её снесет следующей сильной волной. И тут её запястье обхватила чья-то рука и вытянула на скалу, удаляя этот долгожданный конец. Ромунда заползла наверх, подчиняясь инстинктам, требующим тянуться к жизни, и стоя на коленях, подняла голову, убирая с лица мокрые волосы. Перед ней стоял Невилл и тянул свою дочь с опасного утеса. Девушка подчинилась его рукам и ступила на землю, тут же шарахаясь от него. — Зачем ты это сделал? — испытывающее спросила она, заглядывая отцу в лицо. — Ты моя дочь и… — Не смей этого говорить, я не имею права называться твоей дочерью. Я пытала твоих родителей. — Это делала Беллатриса Лестрейндж… — Я и есть Беллатриса Лестрейндж! — отчаянно закричала Ромунда, начиная плакать, — Я — она. Я не хотела, чтобы так вышло. Я не хотела, чтобы я переродилась в ребенке того, кому я принесла столько боли. Даже если мне было суждено переродиться, у меня должна была быть счастливая юность с любимым отцом, а теперь я не могу находиться с тобой рядом, потому что ты не простишь меня за все, что я натворила. — Я простил тебя. Уже очень давно простил, — сказал Невилл, и Ромунда схватилась за свои волосы. — Я себя не простила, себя! Я же все помню… это же были мои бабушка с дедушкой. Я вспомнила каждого, кого замучила! Каждого, кого погубила! А я жить хочу заново. Чтобы счастливо, как в обычных семьях. Чтобы все было с чистого листа. У меня две загубленные жизни! Ладно Беллатриса, с ней покончено, но Ромунда больше не станет прежней никогда! За что ей это? За что этой наивной маленькой девочке преступления, которые совершила Беллатриса? За что это мне? За всю свою жизнь Ромунды я никому не сделала ничего злого! Я считала, что мой самый страшный грех — это замученный в детстве лягушонок! А таких лягушат сотни! Тысячи! Ромунда рвано замолчала, тяжело дыша, и вдруг обернулась к морю, поглощенному бурей, восклицая тяжело и горько: — О, Господи, воистину, если ты хочешь наказать человека, ты оставляешь ему память! — Ромунда, — протянул к ней руки Невилл, но она отпрянула. — Как мне быть дальше? — серьезно спросила девушка, — Ты же понимаешь, я не останусь здесь. Я уйду.       Мужчина не знал, что делать. Единственное, что он мог предложить, так это переждать грозу дома. Он сказал это спокойно, почти безжизненно так, как тяжело больной, знающий, что ему осталось жить всего пару дней просит что-нибудь принести. Девушка согласилась. Ромунда не знала, о чем этот человек думал, что он чувствовал; правда ли простил её. Его лицо было застывшим, как воск, спина согнута, как у старика. Всю дорогу до виллы он не сказал ни слова.       На утро, когда он вбежал в комнату дочери, Ромунда была уже далеко, её вещей не было, как и записки. Невилл несколько раз упорно переворачивал её комнату кверху дном, надеясь, что из подушки или книги вылетит кусочек бумажки с её обращением к нему, может прощанием или еще чем-то, чем скрадывают тоску расставания. Потеряв надежду что-либо найти, он схватил забытое в шкафу розовое маленькое девчачье платьице и, стиснув его в руках, заплакал.       Записки не было. Ромунда посчитала, что писать что-то отцу — все равно, что смеяться над его истерзанной из-за неё жизнью. Не смея оставаться среди знакомых ей людей, Ромунда Долгопупс навсегда исчезла. Никто больше не видел её и не слышал это имя. Через пять лет во Франции на блистательной театральной сцене Парижа дебютировала молодая актриса Белл Лореник. Если очень сильно присмотреться, можно предположить, что эта счастливая сияющая замужняя женщина и есть исчезнувшая с лица земли Ромунда Долгопупс. Белл Лореник принимала овации, прижимая к груди цветы, и улыбалась, чуть щурясь от слепящих прожекторов. Зрители расплывались перед глазами ликующем полотном, где-то в зале сидел человек, которого она самозабвенно любила, на его коленях ерзала маленькая девочка — нежная и ласковая доченька Белл. Счастливое будущее открывало перед ними свои двери.

Конец первой повести.