***
— Трое семикурсников. Опять! Мисс Поттер, я, конечно, все понимаю, но это уже слишком, — профессор Слизнорт покачал головой, поджав губы, — Я учил вашу мать, и да, она довольно бойкая особа. Да и ваш отец, ну, вы понимаете… и, конечно, вы себя в обиду не даете. Лили-Полумна равнодушно смотрела на декана и старалась жевать не так заметно. После хорошей драки ей всегда хотелось курить душистый табак с ягодными добавками или жевать приторную клубничную жвачку. Это была какая-то привычка, но что странно, она не могла сказать, когда точно эта привычка появилась. Тем временем Слизнорт продолжал ругать, добродушно так, в своей манере. — Десять человек за два месяца, неплохой послужной список, но, боюсь, я должен опять сообщить вашим родителям, — декан лукаво взглянул на девушку, — Столь прелестная леди. И оценки великолепны… но драка в стенах школы… Это последний раз, мисс. Как бы я не импонировал вам и вашим родителям, я обязан принять меры. И меры будут серьезные, вы понимаете. Кивок Лили — и Слизнорт её отпустил с наилучшими пожеланиями. Проходя по коридорам школы, Лили думала, что Слизнорт как был добряком, так и остался. Единственное, что омрачало, так это разборки с родителями. Опять будет крик. Ссора. Лили поморщилась и по пути сплюнула в волшебную урну жвачку, которая тут же испарилась магическим образом. Девочка устало потерла переносицу и подумала, что задолбалась разочаровывать родителей; учиться, когда знаешь предмет в совершенстве даже без указки профессора; лихорадочно, до срыва искать что-то где-то, и не находить; ждать чего-то другого. Или кого-то. Лили не знала, что именно ей нужно, но самое страшное что это нужно. Лили кричать была готова, драть глотку изо всех сил, до задушенных сипов и хрипов, до кровавых язв — только бы знать, только бы найти, только бы успокоиться. Чтобы вдруг вздохнуть и выдохнуть: как же хорошо, Мерлиновы закидоны, как же хо-ро-шо. Но до этого «хо-ро-шо», так же как и до Дырявого Котла пешком, — до-хре-на. Когда Лили бывало плохо, она вытаскивала брата. Просто подходила, когда он был на обеде, с однокурсниками в коридоре или отдыхал на улице, и говорила: — Сириус, пошли помахаемся, а? Я не буду сильно бить. Ну. Постараюсь. Да. Так идем? Джеймс-Сириус всегда закатывал глаза. Строил рожи. Говорил, как ему надоели её заскоки. Но всегда шел за сестрой. Лили плохо, и ей нужен Сириус. Даже если и в качестве груши для битья, все равно нужен. Только вот, Лили всегда плохо.***
Она швырнула ему бутылку с водой, когда они взмокшие и уставшие упали на траву близь Воющей хижины. Это Сириус придумал проводить спарринги там. Почему-то он, в отличие от остальных, не боялся подходить к старому покосившемуся домику и смеялся, когда кто-то травил байки о приведениях. Говорил, — глупости все, — говорил, — она уже много лет как не воет. И казалось, будто он знает, почему Воющая хижина не воет. Сириус выпил почти всю бутыль, не отрываясь от горла и тяжело посапывая. — Ну, ты бьешь, — гаркнул он, — Если ты так будешь бить дальше, к концу учебы у меня отвалятся почки и печень, и еще что-нибудь. Лили засмеялась. От широкой улыбки у нее проявилась ямочка на правой щеке, и Сириус даже умилился бы ей, если бы не видел, как проступает эта ямочка за секунду до опасного удара. Лили улыбается, когда бьет. Даже не так — счастливо, упоенно скалиться, как безумец, дорвавшийся до любимого дела. У Сириуса позвоночник всегда прошибает нехорошей дрожью от этого оскала. — Ты медлительный, как мадам Спраут. И неповоротливый, — сказала девчонка, — Будешь таким же слабаком, и тогда… Сириус не дослушал. Просто схватил её в отместку за шкирку, и свободной рукой взлохматил волосы, гладкие и рыжие, как чистая медь. Лили хохотала на всю округу и шутливо вырывалась, пытаясь пригладить колтун на голове. — Слышал, опять побила кого-то? — спросил Сириус, когда они успокоились и расслабленно растянулись на траве, на увеличенной заклинанием куртке. — Семикурсников, — лениво протянула Лили. Во рту она перекатывала травинку и пожевывала сочный стебель, смотря на небо, на проплывающие облака. Брат усмехнулся. — Мерлиновы закидоны! Которые они уже? — Десятые. — Вау, круглое число. Ну, с юбилеем тебя, сестренка. Давай еще круглее, до стольника. Лили хмыкнула и выбросила изжеванную травинку. — Нельзя. Меня выпрут из школы раньше, чем я успею набрать двадцатку. Слизнорт хоть и добряк, но обещал спуску мне не давать. Вот так-то. — Из-за чего хотя бы ты побила их. Я слышал, это было феерично. Избиение младенцев отдыхает! Лили почему-то смутилась и нахмурилась. На лбу тут же проступила сосредоточенная кривая морщинка. — Да, дураки…- нехотя ответила она, — Вот, скажи, какая я им к гребаному Мерлину «малышка»? Сириус рывком сел и пристально всмотрелся в её лицо. Потом усмехнулся, ведя головой. — Да-а, подруга… ты так мужа точно не найдешь. — Найду. Найду, — приговаривала Лили на каждое его слово, и выглядела загадочно и томно, будто вспоминала дни минувших лет. — Я тебе говорю, — в шутку возразил Сириус, — Нет такого мужика, который добровольно на это пойдет. Ты только представь! Он тебе ласково «малышечка» или «котеночек» — а ты ему промеж глаз! Лили снова засмеялась, прикрывая глаза. На щеки легли пушистые тени от длинных ресниц. А Лили мягко приговаривала: — Есть. Есть такой. Когда-то есть… — Давай, девочка, сделай это для меня. Громче… хочу тебя слышать. Девочка… Он называл её «девочка». Не малышка, не куколка, не котеночек. «Девочка». Тот, кто смотрит на нее сейчас черными угольными глазами с каждого рисунка, когда-то смотрел по-настоящему. Когда-то он не был рисунком, это был человек, мужчина. Единственный в её жизни. Лили точно знает — таких мужчин больше нет. Он любил её. Её, которая не она, но она (Лили все еще путается) Он называл её «девочкой». Он назвал её «Лéтти». Моя «Летти». Дурацкая собачья кличка, которую она прощала ему каждый раз. Её, которая не она, но на самом деле она, зовут Алекто.***
Семейные советы у Поттеров проходили почти каждую неделю во время каникул, по вечерам, и это были изматывающие, болезненные мероприятия, выводящие из душевного равновесия всех членов семьи. В этот раз Гарри — в ярости. Впервые в жизни он был готов ударить своего ребенка, свою дочь, но сдерживался каким-то чудом. — На тебя жалуются, Лили. Все жалуются. Мне по нескольку раз за неделю приходят совы от Слизнорта, от профессора Макгонагалл, от мадам Трюк, — Гарри принялся загибать пальцы, и Лили кривясь смотрела на него выжидающе и прищурено. — Но у меня отличные оценки, — Лили скрестила руки на груди и вызывающе вздернула бровь, что взбесило отца еще больше. — Это удивительно, при таком отвратном характере. — Гарри! — возмутилась Джинни, и Лили скривилась еще больше. Глупая мама. Всегда сидит рядом и смотрит. Поджимает губы, смотрит и ничего не делает. У Алекто была такая же. Она тоже смотрела, как отец бил детей всем тем, что попадалось под руку, гаечным ключом, чашкой, ремнем. Амикуса он бил по голове, и поэтому он вырос слегка туповатым. Удивительно, как его взяли в Пожиратели. Лили напряженно жевала губы и смотрела исподлобья, как Джинни пытается угомонить Гарри, как они возражают друг другу и, наконец, приходят к соглашению, что у них непутевая дочь. Стало горько, и Лили поморщилась, чувствуя как по телу до дрожи растекается отвращение. Семья, семья. Видимо не в этот раз. — Послушайте меня, — твердо сказала она, и в её глазах зажглось что-то неуловимое, какая-то смесь обиды и вызова. Мать с отцом выжидающе взглянули на неё, и Лили заговорила, легко и насмешливо, но все равно так, будто с каждым произнесенным словом она все глубже вонзала в себя кинжал. — Хей, рассказать вам сказку? Не обязательно с хорошим концом. Вернее конца-то даже нет, — голос зазвучал надломленно; Лили кривляла губами, чтобы ядовитые саркастические слова казались еще отвратнее, она вложила в них всю свою мерзость и презрение, — Просто когда-то жила девочка, которая была всем довольна. Наверное она была счастлива, не помню деталей, но ощущения были именно такие, словно она была действительно счаст-ли-ва. А теперь она живет второй раз. И как-то, думается ей, первый раз нравился ей больше. Лили-Полумну начало подташнивать от самой себя и от собственной отравы. Лили не хотела этого вываливать, но ее понесло. Она слишком долго держала в себе этот ад, и мечтала передать его хоть кому-то, и единственное, что Лили теперь оставалось делать, это выжидательно рассматривать свою семью: Гарри, Джини, Альбуса с Сириусом — и ждать. Ее слегка потряхивало, глаза слезились, и она держалась всеми силами, чтобы не дать слабину и не заплакать, не потому что ей грустно, а потому что это рефлекс, это защитная реакция, это просто расшатанные нервы шалят, как стая чертей. Лили поймала озадаченные взгляды родителей, пристальный — Альбуса, и столкнулась с болезненными глазами Сириуса. Он медленно качал головой, смотря на неё так, будто действительно понимал, о чем она говорит. Сириус внезапно подорвался с места и в два широких шага подлетел к Лили. Она даже опешить не успела, когда он порывисто схватил её в охапку и прижал к себе крепко-крепко так, что она впечаталась носом в его ворсистый свитер, точно в середину вышитой буквы «S». — Не надо, — выдохнул ёй в волосы, — Не сравнивай. Ни в коем случае, иначе так всю жизнь и будешь сравнивать. Просто живи, а? Ну, живи. Лили стискивала его свитер, терлась носом о змееобразную вышивку и — вдруг поняла — она надрывно ревет. Горько и болезненно. Она хочет жить, хочет, вот, честно, очень-очень хочет. Но ей видятся чернильные завораживающие глаза. Она понимает, что в этой жизни эти глаза живут только на бумаге.