Вера. Надежда. Любовь

Goreshit — the nature of dying https://www.youtube.com/watch?v=la5UHh6Zopc Goreshit — o’er the flood https://www.youtube.com/watch?v=9zSYdFmEFCI

— Почему ты мне не сказала?! — После трех дней напряженной тишины меня вдруг прорывает. Бешусь, хотя должно вроде было говно улечься. Пальцы со сбитыми казанками сжимают оплетку руля. Никогда не бил женщин, но сейчас борюсь с желанием отвесить ей хорошую оплеуху. — Ты реально думала, что я никогда не узнаю? — Я думала, ты меня бросишь, а я тебя так люблю… — сквозь всхлипы лепечет девчонка и заливается слезами. — А я люблю, когда меня не держат за лоха! — меня разрывает. За ребрами сжимает сердце при виде женских слез. Хочется обнять, успокоить, но в голове холодные трезвые мысли: «Снова обман». — Ты что, ничего не понимаешь? Это не первоапрельская шутка, не игрушка, не кредит в банке… Я бы даже с котенком ТАК не поступил! — Дэн, я хотела сказать… — Но сказала не ты! — резко обрываю, швыряя в лицо веское обвинение. Не хочу сейчас слышать ее тупые ненужные оправдания. Я все решил, и точка. — Я не знала, что все так… — Новый поток слез серпом по яйцам. — Я тоже. — Языком ощупываю в ряде зубов прорешину, рассеченную губу с подсохшей кровью, на скуле ноет едва затянувшаяся ссадина, оттененная фиолетово-зеленым синяком. Высаживаю девчонку у коттеджа ее родителей в некогда глухой, а теперь обустраивающейся деревне. Вытаскивая вещи из багажника, отвожу взгляд. Просто не могу ее видеть. Мне нужно остыть, все обдумать, принять решение, а ярость, что сейчас вулканом клокочет в голове, — не лучший советчик. — Я позвоню, — холодно бросаю стандартную фразу и срываюсь с места. На автомате переключаю передачи, вжимая педаль акселератора в пол. Перед глазами словно маятник часов — тик-так, тик-так — мельтешат дворники, сметая крупные хлопья снега, что валят с небес пухом из разорванной подушки. Не хочу о ней думать, но и не думать не могу. Мне так хуево, словно душу вывернуло наизнанку. Блять! Блять! Блять… Почему чем ты старше, тем труднее переболеть любовью? Любовь, сука, — это грипп. Привьешься от А — заболеешь В. Привьешься от В — подцепишь H5N1 или еще какое свинство. Вот и я: вроде и был привит, но, блять, снова заразился. Снова инфицирован, снова в горячке. А это больно — любить, верить и… ошибиться. Вот дурень! Думал, что наконец-то окунулся в сказку, а это опять оказалась долбаная жизнь… И в этой жизни я лечу по чавкающей под колесами снежной каше, покрывающей ленту трассы. Отсутствующим взглядом игнорирую глубокую ложбину и не знаю, почему не притормаживаю. Может, просто не хочу. В этой жизни машину, с ее спортивным аэродинамическим кузовом, поднимает встречным ветром, и она теряет сцепление с дорогой. Тачку срывает в занос и начинает кружить в смертельно опасном танце. Сцепив зубы, безуспешно выкручиваю баранку, но инерция уже стала моим стихийным партнером, крепко сжимая в своих объятьях. В этой жизни нет никаких картинок прошлого, настоящего, будущего — все вокруг сливается в единую серую круговерть. Север, запад, юг, восток, и снова север… — бешеная, сломанная карусель, и тело наливается свинцом. В этой жизни я до последнего собран, но чувствую себя третьим лишним, зрителем этого вальса. Где на раз — меня слепит свет фар встречной фуры, надвигающейся с неизбежностью рока. Где на два — слышу вымораживающий душу вой клаксонов и понимаю: ВСЕ! Где на три… Тишина. Какая же тишина. Словно я потерял слух. Это только в кино человек открывает глаза, слыша назойливый писк приборов, следящих за ритмом его сердца: пик-пик-пик-пик… А в палате задрипанной больницы провинциального городка — ТИ-ШИ-НА… Так странно, но ничего не болит. Или болит? Чувства возвращаются как-то нехотя и не все. Сначала неприятно щекочет в носу. Дергаю рукой, почесаться, но рука привязана, а чешется все сильней. Пытаюсь посмотреть, что держит, — снова облом: шею крепко сжимает каким-то фиксатором, не давая повернуть голову, укутанную в кокон бинтов. Мой обзор ограничивается движением глаз. Перевожу взгляд, пытаясь сложить из вырванных пазлов общую картину. Вверх — белый, местами обшарпанный потолок и противно-зудящий свет люминесцентных ламп. Вперед — подвешенная в паутине металлических колец и спиц нога. Моя? Вправо — капельница. Даже вижу на перевернутом пузыре химическую формулу физраствора. Влево — дверь, в которую я с удовольствием бы ломанулся на выход. С детства не выношу, не перевариваю, терпеть ненавижу все эти жуткие инструменты, провода, трубки, иглы и стерильно-кварцевый запах больниц. Силюсь вспомнить, как попал сюда, но не могу. Мозг блокирует воспоминания, будто щадя разум. Пытаюсь ощутить свое тело, и анализ — беспощаден. Паника накрывает с головой. Кажется, в легких кончается кислород. Мне бы вздохнуть, но ребра словно в тисках. Мне б закричать — но в горле сухой ком. Бежать! Не могу. Переломанный, неподвижный, беспомощный, я спеленут, словно египетская мумия, с единственной разницей, что слышу, как грохочет за ребрами живое сердце, но эта странно высокая кровать — мой саркофаг. В какой-то момент ощущаю, как нестерпимо остро, аж до жжения, хочется ссать. — Эй, кто-нибудь… — с большим трудом выдавливаю из себя слова. Кажется, говорю громко, но голос — словно сухое карканье бьющейся в предсмертных судорогах птицы. — Ооо, везунчик проснулся, — ответ из ниоткуда, и улыбающаяся медсестричка загораживает шикарный вид на потолок. — А мы уже в отделении планировали организовать тотализатор: на какие сутки ты очнешься, если очнешься. Еще недавно заценил бы шутку юмора, но сейчас даже улыбнуться не могу, и не знаю, как сказать этой девчонке, что хочу отлить. — Мне надо… — мнусь, подбираю слова. Мне кажется, я не все их помню. — Мне бы… — Так расслабься и помочись, — без лишних слов понимает меня сестричка. — У тебя катетер. — В этот миг я в первый раз думаю, что лучше бы умер. Так начался мой персональный ад. Почти год в больнице. Из отделения в отделение. Операции. Одна, другая, третья. Пересадка кожи на обожженные ноги. Ужас от вида жутких машинок, сдирающих с бедер лоскуты, которые пришивают заплатками на голени. Не проходящий космос синяков на руках, ногах, заднице. Я чувствую себя жертвой Франкенштейна и умираю, не физически — душой. Она не приходит и не звонит. Ни разу. Хотя, я уверен, — знает. Наверное, это правильно. Только я ее все равно жду. Жду, хоть и понимаю, что после случившегося не стану удерживать возле себя. Я не один. Рядом отец, мать и моя новая подружка — Боль. Нет, я ее не кадрил и уж тем более — не люблю, но, однажды появившись, она стала мне самой верной спутницей. Изо дня в день, из ночи в ночь словно завзятый садист выкручивает тело. Ноги, грудь, рука, голова. Кажется, болит ВСЕ, что ломал и что не ломал, и никакие обезболивающие не помогают. Спасительный сон — всего несколько часов, и новый круг «хождения по мукам», отмеряемый стрелками моих часов, через стекло которых пролегла продольная трещина, разделившая циферблат и мою жизнь на до и после. Я исхудал. Те немногие запасы сальца и мышц, что успел нарастить, пережив пубертатный возраст, истаяли, как пломбир в жарком лете. Я устаю от докторов с их фальшиво-участливыми речами. Я устаю от сеансов реабилитации, блокад и тонны таблеток, травящих во мне все, что я сам не покалечил. Даже иглоукалывание, которое всегда вызывало во мне панический страх, стало привычно безразличным. Я устаю от всего… Депрессия накатывает, как асфальтоукладчик, давая ощутить всю свою тягость, душит желание жить. Я знаю, что никогда не решусь на этот шаг, но мысли никуда не деть. Они заезженной пластинкой все крутятся и крутятся в голове. Психолог, со всей его лабудой, послан на хуй. Я и без него понимаю, что прежней жизни не будет. Но мне похуй. Мне сейчас все похуй… А ведь все начиналось так хорошо. — Богатырь, купи коня… Купи, не пожалеешь.* Я смотрю в ее породистые, словно срисованные с миниатюр бидзинга*, раскосые глазки и понимаю — МОЯ. Чистокровная японочка: красавица, шустрая, стильная, цвета удачи — ультрамарин. Глаз не отвести! Хочу ее до дрожи. Наверное, у каждого бывают такие безумные желания?! Спонтанные, необдуманные или долгое время согревающие душу. Мое зрело годами, и вот… Очередная вылазка на окраину города, где располагается большая перехватывающая стоянка, на которой плотные ряды новеньких и не очень тачек ожидают отправки в обе столицы нашей родины, и я вижу ее. Вижу — и уже не замечаю других. Это любовь с первого взгляда. ОНА — МЕЧТА!!! Умом понимаю, что даже сейчас, стоя в ряду железного моря подержанных иномарок, эта совсем юная девочка мне не по карману. Но ее отдают по такой цене, что этот шанс я не должен упустить. Все складывается как нельзя лучше. Я ведь, как это называется, целеустремленный. А цель у меня чисто конкретная — пересесть с папиной тачки в свою. Так что я прилагал немалые усилия, начав работать еще в студенческие годы, параллельно с учебой. А потом быстро сообразил, что честно полученный диплом, хоть и синего цвета, удачи в финансах мне не приносит, ибо производственные отношения, как и производительные силы, не вызывают во мне ни одной положительной эмоции, кроме желания разнести и то, и другое на атомы. Вследствие чего пылятся эти корочки на полке. А я, познав все тяготы рабского труда в стенах НИИ, и в качестве эксперимента — в лаборатории современного завода, быстро ушел в свободное плавание, в котором и согласился с оптимистичным афоризмом великой советской троицы*, что жить, как говорится, хорошо, а хорошо жить — еще лучше*. И никто мне красиво жить не запретит. Но помешать может*… Мешает самая малость — бабла, конечно, не хватает, но я точно знаю, кто мне не откажет. — Ма, привет. Тут такое дело… — оперативно звоню в близкородственный «банк», в котором у меня всегда положительная кредитная история. — Деньжат не займешь на мечту? — И уже через час держу в руках нужную сумму. Аж смешно становится — кто бы мог подумать, что ТАКИЕ деньжищи умещаются не в дипломате с секретными замками, а тихо-мирно лежат тремя перетянутыми резинкой пачками банкнот у меня в кармане. Целый день празднично-суетливых метаний в ГИБДД, а затем в страховой фирме, где отваливаю еще одну неприличную сумму, и вот она — первая и по-настоящему моя. Я так горд, что в свои-то годы заработал, ну… ПОЧТИ сам, на голубую мечту каждого парня — «Субару Импреза». Солнце клонится на запад, когда восточная красавица получает российскую прописку. Первое свидание с моей малышкой тет-а-тет. Ласково скольжу пальцами по ее округлостям, словно сканирую спортивную фигурку. Решительно проникаю внутрь. Подгоняю под себя рулевое, кресло, зеркала. Ты моя! Поглаживаю баранку, будто приручая. Нажимаю на все ее чувствительные кнопочки, проверяя отклик этого механического тела. Жму на педаль газа, заставляя девочку петь для меня J-Rock*. Я чувствую ее. Звериный рык гроула будоражит нервы. Мощь движка отдается вибрацией в позвоночнике. Руки напряжены, взгляд уходит куда-то за горизонт. Выжимаю сцепление и мягко, почти небрежно переключаю передачу… Первая… Вторая… Растут обороты. Мы едины. Я веду, она послушна. Словно опытная гейша предугадывает все мои желания, подчиняется. Я ее господин. Третья… Песня легированного металла. Я вижу, как по ее «венам» течет древняя «кровь» земли. Как внутри ее тела бушуют крохотные импульсы взрывов, разогревая нутро и заставляя сложные механизмы совершать напористые, интенсивные фрикции. Кружить, цепляясь один за другой, оставляя под колесами километр за километром и доводя меня до экстаза. Четвертая… Отрубаю систему стабилизации. Не хочу, чтоб ее электронные мозги думали и решали за меня. Турбина ревет, «чихает», вызывая у меня добрую улыбку, и тачка рвется из-под седока, превращаясь из обученной искусству безопасной езды леди в дикую фурию. Но я тебя укрощу, и ты полюбишь мои заботливые руки. Пятая… Кажется, добавь ей крылья — и мы взлетим, но короткая планка спойлера прижимает мою малышку к трассе, напоминая, что даже рожденный хорошо бегать — летать не может. Но мы все-таки летим, расшугивая по обочинам мокрые лужи низовых миражей. Блаженно прикрываю глаза, щурясь на заходящее за горизонт солнце, и то ли я с каждым мигом все доверчивей прижимаюсь к ней, то ли она все крепче сжимает меня в объятьях рестайлингового кресла. — У-у-у-х-х-а-а-а… — Восторг бешеный, крышесносный. Это почти оргазм. До сотки за семь секунд. На пустующую стоянку гипермаркета приземляемся уже далеко за полночь. Всего несколько часов плотного общения — и мы стали единым целым: я знаю, что она может, она знает, чего я хочу. А хочу я… Держу педаль сцепления и тормоза. Сумасбродная улыбка тянет губы. Быстро перемещаю ногу с тормоза на газ и резко выжимаю в пол. Моя малышка визжит покрышками. Не даю заглохнуть двигателю и дрифтую, рисуя на асфальте черные дуги. Торможу эту карусель. Сердце ухает в грудной клетке. Бля-я-я, как же кайфово. В голове такой драйв, что меня нестерпимо тянет выпендриться, покрасоваться перед девчонками, похвастаться друганам. Вывести, так сказать, мою «девочку» в свет. И самое прикольное, что такая возможность у меня есть… Когда домчался со своей японочкой до загородной базы отдыха, кутеж был в самом разгаре. Резко тормознув у весело галдящей компании парней и девчонок, по-пижонски опускаю стекло. — Привет, — белозубо скалюсь, и только вдоволь насладившись восторженными, завистливыми, заинтересованными и делано равнодушными взглядами, выползаю из новехонького салона и обнимаю за плечи новоиспеченного дембеля. — Здоровый же ты лось стал. А говорят, военная жизнь плоха. — А ты как был шкет, так и остался, — кузен похлопывает меня ладонью по спине, словно желая выбить дух. — Может, и тебя бы откормили, если бы в армейку залетел. — Девчонки залетают, а я от насосанного из пальца долга Родине мозгами откупился. — Опрокидываю в себя штрафную, и еще одну за отслужившего брательника, и понеслось… Настроение боевое и романтичное. Уделяю внимание одним, с легкостью принимаю заигрывания от других. Чувствую на себе мимолетные и пристальные взгляды. Меня естественно греет повышенный интерес, но только к любопытным зырканьям я давно уже привык, а вот к шумному обществу подвыпивших работяг так и не смог. И третьесортная попойка потихоньку начинает утомлять. Разговоры дебильно-злободневные — про семьи и спиногрызов, работу без зарплаты и доблестную российскую армию — меня никаким боком не касаются и уж тем более не интересуют. Красотку свою показал, руками трогать запретил. Уже давно имею желание по-английски смыться в свое бунгало, забив на этот шумный праздник, но не имею возможности — брательника нужно поддержать в его пьяно-бравурных планах на жизнь. Отключив мозг, бездумно шарю взглядом по танцующей толпе, и тут… Как же я ее сразу не приметил? Крохотная малышка с грацией газели извивается в отупляющих ритмах транса. Я поедаю глазами ее стройные ножки, круглую попку, тонкую талию, высокие грудки, что так забавно подпрыгивают в такт музыке. Скромная улыбка — она дарит ее мне — призывно манит. Сам не замечаю, как вырываюсь из пьяных пацанских бредней и лечу мотыльком на этот огонек, как кружу в танце, все смелее прижимая к себе девчонку, как в груди что-то сладко томит, утекая в пах легким возбуждением. Я шепчу ей на ушко откровенный бред, она звонко смеется. Я скольжу горячими ладонями по ее талии, она нежно обвивает мою шею. Я смотрю на ее губы, она призывно их облизывает. Я хочу ее здесь и сейчас, она так одуряюще пахнет. И как-то вдруг становится нереально далекой вся эта забухавшая толпа. Только я и она на заднем сиденье моей японочки. Только сумасшедшие поцелуи и жар в распаленном теле. Только страстный шепот, срывающийся в протяжные вздохи. И два тела в едином движении секса. Это чистый кайф, словно первая затяжка марихуаны. — Гузель… Гузеля… Гузелька… — словно пробую на вкус имя, которое так подходит этой молоденькой козочке. И оно мне даже нравится, как и сама девушка. И кажется, она мне не просто нравится — я от нее без ума… Час, день, неделя — я окутан ее чарами. Ни минуты без мыслей о ней. Я каждое утро вижу в зеркале лицо влюбленного идиота и так же, по-идиотски, сам себе улыбаюсь. Я одеваюсь и мысленно одеваю — а чаще раздеваю — ее. Я лечу на свидание, и во мне поет душа… Ни дня без желанной встречи. Кино, клубы, бары, гонки по трассе, я не могу не смотреть в эти смеющиеся карие очи. Не могу не умиляться этой беззаботной болтовне ни о чем. Я хочу ее слушать снова и снова, а еще… достать с небес звезды… Ни ночи без горячего секса. Кажется, для нее не существует запретов, табу. Для нее, как и для меня, все, что творится в постели, — правильно. Она совсем немного старше, но насколько же умела. Она отдается с такой неподдельной страстью, что у меня срывает башню. Это моя девочка, моя женщина, моя маленькая газель. Я люблю ее. Не хочу жить без нее. Я готов для нее на все… даже совершить подвиг… И я совершаю. Поздним утром меня, счастливого и не выспавшегося после очередной страстной ночи, встречает на пороге мать. — Что за блядина с тобой трется? — обидные слова словно лезвием резанули душу. — Ма, не говори так о ней. Мне неприятно. — Не хочу обижать родного человека, но и молчать не буду. — Ты что, ослеп? — мама не кричит, с холодной трезвостью прокурора зачитывает приговор той, которую совсем не знает, но, случайно увидев в толпе со мной, счастливым, под руку, уже вынесла вердикт: — У нее же ВСЕ на лбу написано… — Я люблю ее! — пытаюсь объяснить, что мои чувства не простое желание перепихнуться. — Пойми, у меня еще ни с кем так не было. — Мальчишка! Да у тебя еще вообще ничего не было. Одно детство в жопе играет, — меня не слышат и слышать ничего не хотят. — Включи мозги. Я эту проблядь в семью не приму. И в таком духе изо дня в день. От грязных оскорблений девушки до прямых угроз оставить меня без наследства. За последнее не переживаю — сам с усами. Но я задыхаюсь от обиды за любимого человека. Голова гудит от нападок матери. Да еще и отец, что всю жизнь провел под ее каблуком, затеял душеспасительные беседы, пытаясь меня жизни учить. Заебало… Как же все заебало… Я не хочу все это терпеть и не буду. После очередного скандала, где в ход пошли такие убойные аргументы, как «она тебя заговорила» и « каркнуть не успеешь, как она тебе выблядка родит, даже если ты всегда используешь презик», со всеми грязными подробностями, как это делается, снимаю для нас квартиру и ухожу из родительского дома. Гузелька светится от счастья, ластится, созывает своих матуром* отметить переезд и начало совместной жизни. Но мне не до веселья. Мне пиздец как хреново. Не так я хотел начать «семейную» жизнь, хотя вроде и не собирался жениться. На душе муторно, и только усилием воли не показываю, что готов на стену лезть от чувства безысходности, которое разрывает сердце между матерью и любовью. Не хочу никого видеть, но раз любимая хочет — пусть! И веселый девичий щебет, наполовину русский, наполовину татарский, наполняет наши съемные хоромы. И меня вроде бы потихоньку отпускает. Дни в любви летят быстро. Полгода, и вроде утряслась эта буря в стакане, хотя с мамой я так и не помирился. Между нами встала стена отчуждения. Редкие разговоры по телефону начинаются «Привет, как дела?» и заканчиваются анекдотично одинаково «Поедем к бабке, на тебе приворот». Как ни странно, я задумываюсь о словах матери. При моем логически-математическом складе ума неизбежно возникают вопросы: почему я так зависим от Гузель? Почему без проблем забывал всех, а ее не могу? Почему хладнокровно вычеркивал из жизни многих, а мысль расстаться с моей малышкой ползет по телу липким страхом? Но гоню от себя серые мысли, забываясь в объятиях любимой. Это так непривычно — каждый день засыпать и просыпаться в объятиях своей женщины. Я смотрю на ее луноликую мордашку — и душа наполняется светом. Моя радость. Моя страсть. Я так хочу дать ей все самое лучшее. Стать мужчиной ее мечты. Не боюсь трудностей, и без родительской поддержки вполне обхожусь. Многое знаю, умею, могу и, что самое главное, хочу. Годы учебы и проживания в общаге не прошли даром — я научился быть самостоятельным и самодостаточным. Единственное, чему я не научился, — это крутым виражам жизни… — Гу-у-узель… — шобла гопников окружает меня с моей девушкой поздним вечером у входа в подъезд. — Так вот кому теперь отсасываешь? Быстро скольжу взглядом по темной толпе, оценивая обстановку. Никогда не любил драки, да и драться не умею, но сейчас готов порвать любого, кто тронет мою малышку. — Упакованного, значит, нашла? — к моей девчонке лезет самый борзый, хватает ее за руку. — Ну конечно, всегда приятнее давать за деньги. — Руки убрал! — Сжимаю челюсть так, что начинают ходить желваки. — Отвали по-хорошему. — Ты, малай*, завали ебало! — крепкий коренастый парень переключает внимание на меня. — Знаешь, кто это? — Мне в лицо тычут фото совсем маленькой девочки, едва вставшей на ноги. — Это моя дочь, — парень злобно зыркает глазами и указывает пальцем на Гузель: — И ее… До мозга не сразу доходит сказанное, словно в голове что-то взорвалось и шрапнелью прошивает виски, затылок, сердце… Я не верю. Не хочу верить. Какого хуя?! Вырываю из рук парня свою Гузель. Отбиваясь от тянущихся к нам «граблей», оттесняю девчонку к подъезду и, выкрикнув спасительное «Звони Жентосу!», заталкиваю за дверь, подперев ее своей спиной. Очень надеюсь, что братан с пацанами поспеют вовремя, потому что шанса у меня против этих невысоких, но крепких аборигенов нет ни одного, а их намерения недвусмысленно написаны на не отягощенных интеллектом лицах. Толчок, еще. Меня отрывают от двери, как щенка, а я думаю только об одном: что моя девочка уже успела скрыться за надежными стальными дверями квартиры. Сильные руки удерживают за плечи, прижимая к бетонной стене. Удар в челюсть, и рот наполняется вкусом соли и железа. Сплевываю розовую слюну, заодно и выбитый зуб, прямо в лицо этому гаду. Тут же удар в живот сгибает пополам. Дыхание перехватывает. — Сука, — хриплю, чувствуя, как к соли добавляется привкус горечи. — Кутак сыныгы! * Ты не первый, к кому она пристраивается, — сквозь зубы шипит мне ее бывший. — Она та еще блядюшка, но она — моя блядюшка. Усек?! — И новый тычок заставляет сцепить зубы, но слова бьют сильнее кулака: — По-хорошему расстанься, или сдохнешь где-нибудь в арыке. — Минем бот арасында суыр әле*, — отвечаю им на их же языке, чтобы лучше дошло. Злость кипит, затмевая рассудок. Не думая, пинаю по колену первого попавшегося. Кто-то орет нерусский мат, и хват на плече уходит. В этот краткий миг мне надо действовать, и я, вкладывая всю силу, бью «реального пацана» в нос, вызывая ответный взрыв ярости. Не чувствую боли, только инерция кидает меня от одного быдлана к другому. Я уже отключаюсь, когда рев мотора и визг тормозов останавливают град прилетающих ко мне ударов… — Дэн… Денис… — Меня поднимают с кровавого снега, помогают добраться до квартиры. — Ментов не надо! — все, что говорю, уходя от молчаливо-участливых взглядов парней и ее испуганно-зареванных глаз. Прячу за дверью ванной и шумом льющейся воды свою слабость. Свое отчаянное желание сжаться в комок эмбриона и ничего не слышать, не видеть и не говорить… И я не говорю. Отлеживаясь в кровати, ухожу в нерадостные мысли. Одно дело — понимать, что у твоей девушки были любовники, другое — увидеть доказательство. И что самое паскудное, я узнаю это от отца ребенка. И в какой-то степени понимаю его. Не понимаю одного — свою Гузель. Никогда не испытывал бурных восторгов и острого желания посюсюкать при виде детей, но даже у меня в голове не укладывается простая схема: как можно оставить СВОЕГО ребенка на попечение родителей, пусть и ради новой любви. Мне не уразуметь, почему нужно что-то скрывать от человека, который тебя любит и тебе ВЕРИТ. Не понимаю ее и не слышу. Кажется, погрузившись в какой-то звуконепроницаемый кокон, не слышу ничего. Ни ее сбивчивых рассказов, как, что и почему. Ни стука своего сердца. И чувств своих тоже не слышу. Ничего не чувствую и ничего не хочу. Хочу только одного — чтоб меня оставили в покое. И решение приходит само собой.  — Ты едешь к дочери, — тоном, не терпящим возражений, огорошиваю свою уже бывшую страсть. — Собирайся… Ночь. Опять не могу уснуть. Это ебучее снотворное ни хрена не помогает, как и прошлое. Я закрываю глаза, уговариваю себя расслабиться. Пытаюсь найти в голове тот самый тумблер, который отключает мозг. Но, блять, нет его. Нет! Холодно, как же мне холодно. Кутаюсь в плед, натягиваю поверх еще один. Три года прошло, а кости выворачивает, как вчера, и кажется, мороз выходит прямо из тела. Ноги немеют, и в какой-то момент перестаю их чувствовать. Это пугает до усрачки. Я запускаю ладонь под шерстяное покрывало, трогаю худые бедра. Горячие, очень горячие, ощущаю касание, и это успокаивает. Странная все же русская душа: после всего случившегося я не боюсь сесть за руль и отказываюсь от покупки новой тачки только оттого, что дал слово матери. Но как же хочется вновь почувствовать это расслабляющее единение с машиной. Когда все движения доведены до автоматизма, и ты можешь блуждать в своих мыслях и ехать, ехать вдаль. — Надо купить байк, — сумасбродная мысль. — Не делать этого я матери не обещал. А может, какой-нибудь «танк»? Затонировать все стекла и, каждый раз медленно опуская их, пугать гайцов своей изуродованной рожей. Невеселые, тягучие мысли. Тяжелая голова. Мягкая поступь кошки заставляет улыбнуться. Чувствует, когда мне особенно хреново. Пробирается и ложится на колени, словно успокаивая, поет мне песенку о том, что все будет хорошо, она это точно знает. И я ей верю, единственная, кому еще верю. Какая-то вселенская усталость давит на плечи. Тело от таблеток словно не свое, сознание погружается в вату. Походу, переборщил с дозировкой, но меня наконец-то клонит в сон. — Привет Дэн! — Звук сообщения вырывает из дремы. — Разбудил? Вздрагиваю, словно мозг тестирует тело на «жив ли еще». Я все еще жив. Чувствую, как мне сразу становится тепло. Моя пушистая хранительница бегает рядом, призывно орет, будто что потеряла. — Ага, уснул, — на автомате отвечаю, и только потом соображаю, что он не мог этого знать. Угадал? Предположил? Опять, как он говорит, «увидел»? Хочется спросить, но спросить — это значит признать. А признать — это страшно. Вдруг он видит и это? Я веду пальцами по извилистым бороздам шрамов, уродующих мое лицо. И, словно отвечая на это прикосновение, начинает гореть очередная тату, которыми я старательно маскирую следы того неудачного дня на теле. Жаль, что шрамы на роже этим художеством прикрыть не решусь. Но зато теперь я могу быть двуликим божеством. Словно Янус*. Только оба моих лица смотрят в будущее, хоть и понимаю, что его для меня нет. А смотреть в прошлое глупо. Оно и так навсегда оставило на мне свои отметины. А сейчас… в настоящем, я знаю лишь одно: пока меня никто не видит, я могу быть самим собой или кем угодно. Надевать тысячи масок. Сочетать несочетаемое. Я могу быть Гением и Злодеем. Монахом и Блядуном. Я Король и Шут. Бог и Дьявол. Красавец и Чудовище. И все это во мне одном! Вот сейчас повернусь к экрану правой стороной — и буду прежним Дэном: улыбчивым, приветливым шутником, что всегда открыт и готов к общению. А когда мне стрельнет в жопу — покажу тебе другую свою сторону… И ты, мой хитрый Лис, ужаснешься. Устраиваюсь на кресле поудобней, обкладываясь кучей подушек. Одну выделяю своей питомице, и она, вальяжно развалившись, заинтересованно пялится в монитор. Нужно отвлечься от грустных мыслей, вытянуть из этого парня что-нибудь интересное, а я предчувствую, что загадок в нем — как в Сфинксе. Интерес пробуждает азарт. Азарт прогоняет сон. Пальцы порхают по клаве, собирая буквы в привычные слова: — Привет, Лис…