*** Wolf’s Rain OST — Face On ***
Набираю в ладони ледяную воду и плещу в горящую физиономию. Капли сбегают с мокрых сосулек волос, падают на футболку, расплываясь серыми пятнами. В мутном зеркале без рамки взгляд исподлобья. Безумный. Дикий. Черные омуты зрачков затопили радужку. Желваки ходят под окрасившейся лихорадочным румянцем кожей резко очерченных скул, ужесточая черты лица. Губы плотно сжаты, словно наложенная на них печать молчания заставляет хранить тысячи тайн. Демон. Я ли это? Нет. Всего лишь маска, чтобы не ебнуться в этом чистилище. Все их надевают, не только Дэн. И я не исключение. При одной лишь мысли о моем сетевом наваждении вмиг спадает защитный заслон, и в отражении зеркала на самого себя смотрю я, или, правильнее сказать, — снова я. Расстроенный, замудоханный бесконечными думками о правильности сделанного шага. Но я не мог поступить иначе. Никогда ни с кем не делился. А уж Дениса делить с кем-то и подавно не собираюсь. Он должен принадлежать одному мне. Однако понять это парень обязан сам, и разобраться в себе я ему время дал. Только с разбирательством он не спешит. Не звонит, и — что самое раздражающее — я его практически «не слышу». Словно парень залез в ватный кокон, в котором безвозвратно глохнут все частоты, и сидит в нем, не высовывая носа. А я не могу себя сдержать и с упертостью мазохиста постоянно заглядываю к нему на страницу, наверное, для того, чтобы в очередной раз испытать щемящую боль вкупе со злостью, видя, что Безликий в Сети и снова кого-то добавил в друзья. Кому-то еще дан зеленый свет. Допуск в его виртуальную обитель. А я сам закрыл в нее дверь, оставив себе лишь Веру, что Дэн позвонит. Но рингтон моего телефона, каждый раз заставляя на миг замереть и наполнить душу Надеждой «А вдруг?..», неизменно приносит разочарование. Неужели я ошибся — и не нужен Денису?.. На хер! Не думать! Не здесь и не сейчас. Эти мысли разрушают. Делают слабым даже такого сильного человека, как я. Бесспорно, что пережитые перипетии судьбы меня закалили, но это вовсе не значит, что ужесточили и очерствили. Я сохранил в себе уголок нежности и, чего греха таить, Любви, который открыл Дэну. Но именно из этого уголка поползла трещина уязвимости по неприступным стенам возведенной мной самим крепости отчуждения. Да я и сам готов был для него разрушить свой бастион. С готовностью распахнул настежь окна, двери. И он сквозняком пронесся по всем «комнатам и залам». Взбудоражил моих забившихся по углам Демонов, пробрал до мурашек по коже и, казалось, стал полноправным владельцем моих хоро́м. Но… Ветер — он и есть ветер… Его же в руках не удержишь. Налетел, вывернул раскрытый мной зонтик души наизнанку и понесся дальше, гонять пыль по мостовым да портить девчонкам прически. Может, ему действительно со мной скучно? А может, я слишком эгоистичен и непозволительно многого требую? Ведь ветер — он и есть ветер. Захлопни окна, впустив немного свежего воздуха, и озорник-сквознячок сам собой зачахнет, умрет. А ты продолжишь задыхаться в замкнутом пространстве своего замка. Я сейчас чувствую себя именно так — мне как будто кислород перекрыли… — Елисей… — голос Митлана за спиной выдергивает из мыслей. — Все в порядке? — спрашивает скорей для проформы, чем действительно заинтересован, тонко намекая, что я не имею права здесь расслабляться. — Да, все нормально. — Мгновенно даю себе команду собраться и натягиваю привычную маску похуиста. Закрываюсь кованой кольчугой и стальными латами. Не хочу ни перед кем обнажать свою душу, а показывать свою уязвимость здесь — вообще противопоказано. Вовремя этот Дьявол явился, а то такими темпами и до мягких стен в желтом здании додуматься недолго. Нужно отвлечься, сосредоточившись на очередном важном деле, загрузиться по полной, чтобы с маниакальным постоянством не возвращаться к мыслям о Дэне. Гулкие шаги по напольной плитке сталинских времен эхом разносятся по длинному коридору. Спиной чувствуя пристальный взгляд Бориса, возвращаюсь к камере. Мужики, что вели допрос, смолят в коридоре, тихо переговариваясь. Видимо, или «падишахам» наскучило представление «мая твая не понимать», или «ишак» сдох. — Блять, время спать, а мы ни в одном глазу, — жалуется один из парней, подпирая спиной стенку. — И не говори, — устало вздыхая, соглашается второй и дает волю фантазиям заебанного семейной жизнью мужика: — Я лучше бы к Любке поехал, да ночку у нее провел, пока жена у тещи гостит. — Хули мы возимся с этим моджахедом? Все равно молчит, как рыба об лед, — снова сокрушается первый, разглядывая сбитые казанки. — Определить на постой к академикам* — и через недельку жизни у параши и с порванным очком этот степной орел петушком закукарекает. — Никто не смеется над замызганной шуткой. Усталость дает о себе знать. — Так и молчит? — вклиниваюсь в разговор ни о чем. Не очень меня радуют такие собеседники, но что поделать, я с мужиками в одной упряжке, хоть и внештатник. — Так точно! — по форме, выработанной годами службы, отвечает опер и переходит на «человеческую» речь: — Я бы эту паскуду давно уебал! — Глаза бликуют яростью, кулаки сжимаются, выдавая серьезность намерений. — Не кипятись, — с некоторым раздражением в голосе выдает Митлан и по-отечески похлопывает сотрудника по плечу. — Он мне живым нужен и по возможности способным более-менее внятно говорить. — Борис Николаевич, добрый вы слишком с подобной швалью. Давить по-тихому надо этих выродков. — Неправильно ты рассуждаешь, Виктор. — Иронично-снисходительная улыбка, что так меня бесит, трогает жесткие губы. — Сам подумай, что с мертвого возьмешь? Ни бабок не стрясти, ни информации. Удавили, и что?! Это как одну крысу грохнуть среди всего помета. А надо найти их гнездо, вот тогда получим хоть какой-то временный эффект. А насчет выгоды… — Мужчина задумчиво почесал вечно щетинистый подбородок. — По всему вижу, родня этого хмыря не выкупит, да и диаспора за такую мелкую сошку дергаться не станет. Вывод, сам понимаешь, один — нужно вытянуть из него информацию о крупной рыбе. — Расколем! И не такие ломались-ломались и в итоге сламывались. — Сотрудник потирает казанки на рабочем кулаке, показывая готовность к продолжению допроса с пристрастием. — А нет, так посадим в камеру, там по одному «волшебному» слову быстро развяжут язык любому. — Неправильно, опять же! Ты слишком горяч и скор на расправу. Надо человека расположить к себе. Вселить в него Надежду! Чтобы он верил, что выход у него все же есть, — поучительным тоном Борис пускается в никому не нужную демагогию. — Знаешь анекдот? Даже если тебя съели, всегда есть два выхода. Так вот и нужно показать задержанному, что тот выход, что он видит как жопу, для него единственно верный. — Больше делать нехуй. У нас тут что, городская свалка, возиться со всяким отбросом? — Вот поэтому ты, Виктор, столько лет и сидишь в одном звании, — раздраженно заключает старший, устав объяснять очевидные для него вещи. — Тебе с такими понятиями лучше в группу захвата идти. — Давайте я сам с ним поговорю, — вклиниваюсь в эту словесную перепалку. — Думаю, передо мной он перестанет валять дурака. — Без проблем, только один ты в камеру не пойдешь, — Борис бросает на меня изучающий взгляд и поворачивается к порядком уставшим и злым подчиненным: — Ладно, парни, отдохните. Время «плохих» полицейских прошло. Сейчас моя очередь вступить в игру. Заходим в камеру, и меня опять обволакивает сконцентрированная энергетика серой клетки с давяще низким потолком. «Запах» боли, страха, агрессии проникает в поры и, кажется, пачкает меня еще больше. Задыхаюсь от тягостного смрада, но терплю, убеждая себя, что это всего лишь фантом. Зато причина моих изматывающих ощущений вполне реальна. Сидит за металлическим столом упрямым и бестолковым «ишаком». Живым, хоть и изрядно покоцанным. Раскачивается, как маятник, не обращая на нас никакого внимания. Молится, что ли? Я б на его месте тоже молился. Но на его месте я не окажусь никогда. Быстрым взглядом намечаю для себя место дислокации — у самого входа, подальше от покоцанной мрази, и, утянув первый попавшийся стул, седлаю его так, чтобы спинка загораживала солнечное сплетение от давящей энергетики, устанавливая своеобразный щит. Митлан, как хозяин положения, устраивается в голове стола. Закидывая ногу на ногу, бросает на столешницу пачку сигарет. — Анзур, ты уж прости наших сотрудников. Горячие, неопытные, — спокойно, словно с давним приятелем встретился, начинает допрос Митлан, и меня передергивает от его тона, которым он «льет мед» на уши таджика. — Ночь на дворе. У всех семьи, дети, любовники… — Покручивая в руке дорогую зажигалку, бросает взгляд на меня и продолжает «задушевную» беседу. Мое секундное недоумение сменяется внезапным осознанием, что передо мной разыгрывают вторую часть пьесы под названием «плохой — хороший полицейский». Не смогли сломать физически, значит, в ход пойдет психологическое давление. Знаю все эти приемы, только у меня выдержки не хватит с такой мразью так разговаривать. Но Николаевич в своем деле — профессионал. Именно эта особенность так не нравится и напрягает меня в нем. Митлан всегда словно наблюдает за тобой, оценивает реакции, действия с точки зрения психолога. В общении он подключает и умело использует своего рода дар, что дается кому от природы, а кто и развивает в себе эту внутреннюю чуйку. — Анзур, ты же умный, — «хороший полицейский» продолжает кормить пряниками «плохого парня». — Понимаешь, в какую передрягу попал? Тебе светит от десяти и выше, а ведь у твоей матери слабое сердце, — Борис даже и не пытается скрыть своей осведомленности. — Отец в возрасте. Уважаемый человек. Мне даже не нужно смотреть на таджика, чтобы чувствовать то же, что видит мент: Анзур реагирует, дает слабину под гипнотическим взглядом гээнкашника, который ни на миг не отпускает вожжи, понукая упрямую скотину. — Представь, как им будет трудно. Придется передачки тебе на зону отсылать. Деньги в общак вкладывать, и немалые, которые с тебя стрясут по-любому. Никакой пенсии не хватит! Мефаҳмам*? — обращаясь на понятном допрашиваемому языке, психологически давит. Черные глаза Митлана безотрывно смотрят на заключенного, будто пытаются разглядеть всю правду, что спрятана за одним черным и другим с изъяном — подернутым голубоватой пленкой бельма. И кажется, читают таджика, как открытый коран, подмечая каждый нюанс мимики, каждое неосознанное движение. — Такой ты им старости хотел? Бедная женщина — ее ребенок в тюрьме, с горя же можно умереть. Какой позор для отца — сын наркоторговец. Но ты же, наверное, не виноват?! Тебя заставили? — Сколько сочувствия в голосе, статуя Девы Марии кровавыми слезами бы залилась*. — А жена, дети? У тебя же мальчик?! — не повышая голоса, без кулаков и какого-то внешнего напряга опытный психолог методично долбит таджика по ахиллесовым пятам. — Ребенок вырастет без отца. — Кадык наркоторговца дергается. — Когда ты выйдешь… Если выйдешь… — Борис настолько не спеша прикуривает, что сразу становится очевидным — дает таджику время хорошо осознать услышанные им слова. — Парень и знать тебя не будет! Без отцовского глаза по твоим же стопам пойдет. А может, и хуже: не продавать будет, а покупать… — Митлан выдыхает сизую струйку дыма в лицо голодного до курева задержанного и заканчивает мысль: — Для себя. Сидел бы сейчас перед ним бывалый урка, может, и не повелся на все эти психофокусы. И то не факт. У каждого есть болевые точки. Митлан безошибочно находит и без зазрения совести давит на них, внимательно подмечая, срабатывает или как. — Но ты же можешь все исправить, — Николаевич кидает пророщенное зерно в подготовленную почву, грамотно давая забитому человеку проблеск Надежды. — Не надо будет покидать семью. Безвозвратно терять лучшие годы жизни. Я даю тебе шанс… — мягко стелет добрый дяденька-полицай, направляя мыслительный процесс парня в нужное ему русло, однако не давая простора на колебания: — Один. Не упусти его. Тишина повисает в камере. Молчит Митлан. Изредка посасывая почти докуренную сигарету, спокоен, как всегда, закрыт. Этакий большой Каа, перед которым единственная мартышка, которую он сожрет и не подавится. Уверенный в себе и своих отработанных на сотнях преступников психологических приемах, дает «клиенту» дозреть. Молчит таджик. Вжавшись в спинку стула, напряжен до предела, всем своим видом показывает, что «доходит до кондиции» — рыщет по стенам затравленным взглядом, словно пытаясь найти в них выход из безвыходной ситуации. Но меня ему не провести. В напряженном безмолвии я отчетливо слышу его мысли и понимаю, что чернявый «простачок» не так прост, как хочет казаться. В нем кипит ненависть. Ненависть к стране, которая дала ему работу и кров. Ненависть к ментам, что выбивали из него показания. Ненависть к «добренькому» Митлану, щедро навешавшему ему лапши на уши. И ненависть ко мне, разрушительная энергетика которой огненным лассо окольцовывает грудь. Заебало… Идиотская игра, в которую меня втянул Дьявол-Митлан. Театр абсурда, от которого проблеваться охота, но который мне не позволяют покинуть. Хочу домой. На свежий воздух. Прочь из затопленного негативом подвала, где даже Сети нет. А в бесполезном в аномальной зоне куске пластика, набитого микросхемами, меня может ждать сообщение от Дэна или его не принятый мной звонок. — Блять! Харе спектакль разыгрывать! — теряя последние крупицы терпения, приближаюсь к наркоторговцу, нагло оттесняя Митлана. — Тебе никто не поможет. Только он, — указываю на дипломата-психолога, что с интересом наблюдает за мной. — Запомни: ты ничто и звать тебя никак. Тебя тут вообще нет. Твое правительство срало на тебя, — нависаю над столом, за которым сидит задержанный, неотрывно смотря через глаза в мозг. — Ты и тебе подобные — для них тараканы, что плодятся и подыхают бесконтрольно. Издохнешь, и тебя даже мама родная не хватится, — напираю, из последних сил сдерживая дар. — А ты щего суетищся? — поднимая взгляд, неожиданно крысится наркоторговец, и его лицо перекашивается от Ярости. В неотрывно пялящихся на меня глазах вызов. — Пиздэс тебе, Бес-с-с, — плюясь кровавой слюной, шипит гадюка, называя меня по придуманному мной же погонялу, и на почти чистом русском с разбитых губ слетает угроза: — Мои братия найдут тибя, твоих билизких и, как шакалов бешеных, пирирежют. — ТЫ. УГРОЖАЕШЬ. МНЕ… — не спрашиваю, и его ответ мне не нужен. Из последних сил связываю рвущиеся одна за другой нити каната, что сдерживают лютого Демона, который рычит внутри. Уродливым монстром вытягивая членистые конечности из позвоночника, растет. Вздыбливая жесткую щетину на холке, жаждет крови. Дышу, как бык на корриде, но ни хрена не отпускает. — Если я отсюда выйду, все узнают, что ты мент, — подписывает себе приговор загнанная в угол крыса, что скалится зубами в разводах крови, обезумев от безысходности. — Если выйдешь… — цежу сквозь стиснутые зубы, и уже не хватает времени на трезвые мысли. В сторону отлетает и с грохотом падает на пол стул. Туда же летел бы и стол, если бы не был надежно прикручен к полу. Убийственная волна Ярости накатывает, как цунами, смывая расшатанный землетрясением Гнева мой внутренний мир. В одночасье гибнут многоэтажки Выдержки и Стойкости, зеленые насаждения Рассудительности и Невозмутимости. Размывает фундамент монолитной конструкции Расчетливости. Рассыпается в стеклянное искрящееся крошево тектоника Трезвости. И в этом месиве из-под бесформенных руин Праведности поднимается мой Демон-Деспот. Что-то очень похожее на рык вырывается из груди. Бросок руки словно атака кобры. Вцепляюсь в черные жесткие волосы и со всего размаха припечатываю рожу мудака о железную столешницу. И еще раз. И еще. И кажется, уже не могу остановиться. Желваки ходят. По венам течет Ненависть. Я хочу одного — уебать эту мразь. — ЕЛИСЕЙ! ОСТЫНЬ! — строгий окрик Митлана, и я уже хочу убить не одного, а двоих. Одного за то, что надумал мне угрожать, второго за то, что раскрыл мое имя. — СУКА!!! — выплевываю в ответ то ли Борису, то ли арестанту, что хлюпает кровью в разбитом носу, которая ровной струей прокладывает красную дорожку через губы по небритому подбородку, заливая рубашку и капая на замызганные штаны. КРОВЬ! И глаза застилает пеленой. Все вокруг плывет, сворачивается в размытый белесый круг, за пульсирующими краями которого для меня нет ничего и никого, но в центре мишени остается в фокусе ссутулившаяся фигура таджика. Он — моя жертва. Цель, которую я должен поразить. Отпускаю Силу и «раскидываю сеть». Жесткие волны моей Ненависти накрывают все еще не сломленного человека, стремительно подавляя его волю. Еще пока не сильно сжимаю тиски, но в его сознании, заставляя дергаться, опускать глаза, уже поселился неподдельный Страх. Не боязнь боли, что вколачивали в него менты. Не опасения за близких, что пытался внушить Митлан. Нет, это первобытный животный СТРАХ! Тот, что вылезает из темных углов спальни и вынуждает ребенка натягивать одеяло на голову. Тот, что всегда за спиной и заставляет взрослого опасливо оглядываться в пустом переулке и прибавлять шаг. Тот, что в минуты смертельной опасности леденит кровь в жилах и отдает легким приказ — не дышать. Но это лишь верхушка айсберга, а сидящий передо мной гондон сейчас узнает, что сокрыто под толщей вод. — У кого берешь товар? — задаю вопрос и, словно прокручивая колесико громкости, прибавляю мощь напора. Драгдилер дергается. Начинает рваться из-за стола, к ножке которого пристегнут левой рукой. Он сейчас крыса, на которую наезжают стены собственной клетки, сжимая камеру до размеров спичечного коробка. Сканирую еще не до конца прогнившее тело. Четко вижу физически слабые места и чувствую себя мясником, что разделывает жертвенную тушку, — так и подмывает рубануть по болевым точкам тупорылого скота. — Мне повторить вопрос? — Захожу за спину, сверлю дырку в затылке — самое уязвимое для наведения порчи место. И мразь сжимается в комок, ожидая нового удара. Но нет, я не стану его бить или читать нравоучения. Я знаю, что могу по-другому. И он это уже ощущает на своей собственной шкуре. — Я… я… — мямлит наркоторговец, все еще разрываясь между собственным упрямством и инстинктом самосохранения. — Я скажу… Только ты должен… — Я тебе ничего не должен, — перебиваю таджика и, вплетаясь в его энергетические потоки, становлюсь кукловодом. Не люблю к этому прибегать — природная брезгливость отторгает чужеродные субстанции. Но сейчас пересиливаю себя и, словно в куклу вуду, вонзаю стальные иглы в энергетическое поле мужика. — Алла-ахум-ма-а-а инна-а-а… — покрываясь липким потом, таджик начинает выть, словно мулла на башне мечети. — Я тебя не посажу… — Прохожусь по точкам сплетения чакр: мозг — сахасрара и аджна, горло — вишудха. — Я буду развлекаться с тобой долго-долго… — Раскаленная игла пробивает грудину — анахата. Живот — манипура. — Пока не надоест… — И контрольным «наношу удар» по мужской гордости — муладхара. Методично разрушаю то, что и так находится в шатком состоянии. И разрушил бы до конца, но мне нужно получить от него признание и постараться не сделать до этого овощем. Только таджику знать мои планы не обязательно. Его мозг должен получить другую информацию. И он ее получает, с лихвой. — А когда я с тобой наиграюсь… — Мысленно сжимаю в кулаке трепыхающееся сердце. Парень бледнеет, хватает ртом воздух, дергается в конвульсиях. — Я убью тебя. Вокруг сгущается и кипит энергия. Нельзя изменить сущность, нельзя изменить реальность, но ее можно исказить в глазах своей жертвы. — Пусти… — хрипит наркоторговец, и, переполняя глаза, по его скулам бегут невольные слезы. Только Жалости во мне нет. Или вытяну из него все, или покалечу суку. — Говори… — убийственно спокойно приказываю, удерживая мужика на краю сознания. — Аладди-и-и-н! — вопит в голос задержанный и начинает мелко трястись, словно под током. — Его зовут Аладдин! — Пиздишь, — не даю таджику Надежды на прекращение пытки, но все же поощряю — чуть ослабляя напор, позволяю продышаться. — Я не вру! — восклицает мужик с таким отчаянием, что не остается сомнений в правдивости его слов. — Аладдин! Он всех крышует! — и с каждым мигом становится все более разговорчивым. — У него большая партия, на килограммы. Я не знаю, кто такой Аладдин. Слишком мало варился в их адской «кухне». Но это нюансы. То, с каким раболепием таджик произносит до смешного сказочное имя, наводит на мысль, что птица действительно крупная. — Хорошо, — с удовольствием отпускаю посеревшего, как стены этого каземата, мужика, и тот обессиленно сползает по стулу. — Сейчас придут добрые дяденьки-менты, и ты им все расскажешь. Выхожу из камеры. Сил нет не то что идти, но даже моргать. Подпираю стенку, и меня передергивает, то ли от ее холода, то ли от омерзительного ощущения, что я покрыт зловонными стоками с головы до пят. Тело ноет, словно его, вывернув в суставах конечности, связали веревками и надолго подвесили на крюках, нарушив кровообращение. Но это херня по сравнению с головой, в которой стоит непрерывный гул, переходящий в высокочастотный писк. Кажется, что мозг распух и давит на глаза и черепную коробку, которая готова взорваться от напряжения. — Что это сейчас было? — голос Митлана бьет по ушам, раздражает. — Я тот же вопрос хотел вам задать, — устало отвечаю, и кажется, каждое слово резонирует болью в голове. — Вы зачем мое имя сказали? — Не переживай, ничего он не сделает, — успокаивает мент. — Он дал согласие на сотрудничество, а следовательно, встал с тобой по одну сторону. — Знаю. У него не было выбора, — словесно отмахиваюсь от жужжащей рядом «мухи», а так хочется въебать по этой самодовольной роже. Вот только, к сожалению, сил нет руки поднять. И я бы спешл для этого козла нашел в себе скрытые резервы, если бы не одно «но», удерживающее меня от мордобоя понадежнее любых наручников, — козел мне пока нужен. Из-за Дэна нужен. — Значит, не скажешь, как ты это делаешь? — не отступается Борис. — Что делаю? — даже не пытаясь изобразить недоумение, прямо смотрю менту в глаза, искренне надеясь, что он читает в них мою откровенную Неприязнь, потому что издавать звуки у меня сейчас желания нет. — Я о том, что почувствовал. — Что почувствовали? — продолжаю ваньку валять и чуть не валюсь от усталости. — Вы о чем? — Не о чем… — наконец поняв, что ничего ему из меня не вытянуть, ухмыляется Митлан и буквально отрывает меня от стены. — Знаешь, а мы хорошая команда. Сработаемся, — тащит на выход, и я чувствую, каких усилий мне стоит каждый шаг. — Пошли, я тебе персонального водилу выделю. — Спасибо, как-нибудь сам. — Непроизвольно смахиваю невидимую скверну с рук, плеч, лица, а выглядит, как будто отмахиваюсь от Митлана. Бесят его «отеческая» забота и непозволительно наглое нарушение моего личного пространства. Хочу домой, под душ, под обжигающие струи горячей воды и… к Дэну. Как там моя заеба грешная? Выползаю на «свет божий», хотя светом глубокой ночью даже и не пахнет, тяну из кармана смартфон, который то и дело блямкает наконец дошедшими до прежде недоступного абонента сообщениями. Сообщениями от кого угодно, только не от него. И последние силы покидают тело, а в душу закрадывается тоскливо ноющая пустота. Такая же серая, как эта безлюдная ночная трасса, что так и подначивает притопить газ, и я гоню, не сдерживая мощь табуна лошадей. Лечу, и в голове летят мысли, вернее, кружат спутниками вокруг одного звездуна. «Он позвонит! Должен! — убеждаю себя, и тут же Сомнение закрадывается в душу: — А если нет? Придется-таки найти айтишника, хакера. А может, даже и к Митлану в ножки бухнуться?! — От одной лишь мысли об этом типе становится муторно. — Только в самом крайнем случае! — Еле гашу поднявшуюся волну Раздражения, и из закутка сознания подает голос Праведность: — Правильно ли это? — которой тут же затыкаю рот: — Да похуй мне, правильно или нет. Я пойду на все, чтобы узнать, где свил гнездо мой упрямый нелюдим». Уже возле дома взглядом ловлю на тротуаре свою тень. Замираю, разглядывая темное очертание себя самого. Я не устал быть один, я просто не хочу быть без своего соулмейта*. Знаю, что так же ему необходим, как и он мне. Денис… Все мысли о нем. Моюсь, завариваю чай, смотрю вдаль, на мерцающие огни ночного города, укладываюсь в холодную кровать — все движения выверены до автоматизма. Я не здесь. Ищу его, хватаясь за тонкие нити вселенского хаоса, и до дрожи желаю, чтобы он решился и наконец-то позвонил. Я верю: он все поймет правильно, а я подожду. Жду. Прошли уже сутки. Дэн не звонит, а я душой лечу к нему…*** Tommy Lee — Hold Me Down ***
…По темному узкому коридору гулким эхом торопливые шаги. И, то опережая, то отставая, то множась причудливыми образами, по выщербленной временем каменной кладке за мной бегут мои бесплотные тени, порожденные зыбким пламенем одиноких факелов. Я ходил здесь не раз, но впервые этот короткий путь кажется мне бесконечно длинным. Я словно не меряю шагами пол, а заново проживаю свою жизнь. И точно так, как в жизни, меня то окутывает облаком света, то погружает во мрак, то снова освещает огнем. Мой огонек… Я лечу к тебе мотыльком на свет. Сколько лет я ждал этого дня. С маниакальным Упорством ждал, когда ты подрастешь. Повзрослеешь и превратишься из придорожного сорняка, что когда-то обжег меня взглядом по-детски озорных глаз, удивил мальчишеским характером и Отвагой, которые сподвигли тебя без стеснения заговорить с незнакомцем, в очаровательный в своей неброской красоте цветок. А потом ты, обещанная мне отцом, ждала меня. Становясь для тех далеких эпох перестарком в семнадцать лет, ждала два долгих года моего возвращения из хождения за семь морей с караваном торговых кораблей. Столько пройдено морских путей. Столько пережито штормов. Мои волосы посеребрила седина, а кожу изъела морская соль. Но я знаю: ты ждала меня. Нервничаю. Один Бог знает, как я нервничаю. Беспокойно одергиваю выглядывающие из-под рукавов свадебного камзола белоснежные кружева, что так контрастируют со слишком загорелыми и натруженными для аристократа руками. Сердце бешено стучит, отдаваясь в горле, и, кажется, готово вырваться из груди. Возбуждение огненной волной жарит щеки, создает томление в чреслах. Я с таким трепетом ждал этого момента, что в душе зародился Страх. С кем я был? Портовые шлюхи. Куртизанки, что вращаются в высшем свете, но, по сути, те же шлюхи. Все, как одна — блудницы. А она… Она чистый, нетронутый цветок. Мне нужно решиться. Сделать шаг в мягкий свет, что льется из-за приоткрытой массивной двери, за которой сокрыто мое счастье. Глубокий вдох… и я вхожу. Небольшая комната с единственным крохотным окном наполнена теплом горящего камина. Тусклые отблески от потрескивающих в пламени дров гаснут в старинных семейных гобеленах. Но я не вижу красоты узоров. Мой взгляд устремлен туда, где за прозрачным пологом кровати виднеется тонкий силуэт той, что так безумно желаю. Я хочу взглянуть ей в глаза и прочесть в них Любовь. Коснуться длинных, в легких завитках, распущенных для меня волос. Потянуть за завязочки на ночной сорочке, что скрывает от моего взора маленькую грудь, и ощутить учащенное дыхание, что вырывается теплом из приоткрытых уст. Припасть губами к бледной коже, которую не ласкали даже солнечные лучи. Уткнуться лицом в колени, заласкать до безумия и сделать своей. Я тяну руку к пологу и… Отрываясь от подушки, сажусь в кровати. Сердце все так же бешено колотится за грудиной, только нет никакого камина и кружевного полога. Вместо пыльных гобеленов — современные обои. Солнце в зените вовсю херачит через стеклопакет. Протираю глаза. Рука на автомате тянется к телефону. Пара СМС высвечиваются на экране, но нет той, от кого жду весточки, и в который раз что-то болезненно обрывается в груди. Валюсь обратно и тупо пялюсь в потолок. В голове все еще крутятся образы невинной девушки и английского мореплавателя. Давно не видел отголоски своей прошлой жизни, в которой я был так недолго счастлив и в следующем плавании утонул, когда до дома оставался день морского пути. Из-за той глупой смерти я в этой жизни боюсь воды, хоть и плаваю неплохо. Просто каждый заплыв — борьба с собой, ведь я помню… Помню, как умирал. Это страшно — каждый раз переживать заново. Чувствовать, как легкие наполняются водой. Ощущать удушливые, болезненные спазмы, когда уже не дышишь и сердце не бьется, но мозг все еще работает и осознает, что не вернусь к ней. Что не увижу ее. Что это конец! Видеть, как с погружением тела гаснет свет, сжимается в маленький луч, за который невыносимо хочется ухватиться. Но никак… Таким лучиком света в той жизни для меня была моя супруга, что столь рано овдовела, но, храня верность, больше уже не вышла замуж. Таким лучиком в этой жизни стал для меня Дэн. Кто-то назовет это реинкарнацией, кто-то скажет, что это бред шизофреника. Но я уверен, что в прошлой жизни был связан именно с Денисом. Ведь ни к кому в нынешней жизни я не испытывал того трепета, той радости, того безумного желания обладать, как в минувшей жизни к своему рыжему солнцу. Никого я не мог назвать СВОИМ. Даже тех, кто отдавались мне душой и телом. Только ЕГО! Я уверен в своей правде. Наши души из жизни в жизнь могут искать и находить друг друга. Не вражда ли в прошлой жизни объясняет вдруг возникающую с пустого места неприязнь к человеку, которого можно и не знать. Не близость ли душ в прожитых жизнях — причина того, что некоторых мы впускаем к себе в сердце, как родных. Дэн для меня не просто близкий и родной, он мой, всегда был моим, а я его… В той жизни он был юной девушкой, в этой встретился мне парнем. Но кем бы он ни был, я его полюбил бы все равно. Все равно моя душа отозвалась бы и притянулась к нему. Такая Любовь не признает полов, возрастов, религий. Она всеобъемлющая, когда один человек для тебя становится целым миром и самой жизнью. Моя душа лежит к Денису, но идут уже вторые сутки, а эта зараза мне не звонит! Зато звонит тот, кого я хотел бы слышать меньше всего, — Митлан, одним своим явлением на горизонте поганя и без того поганое настроение. Без тени сомнения отклоняю вызов — не сейчас. Без тебя тошно. Ничего срочного не может быть. Встреч на сегодня тоже не запланировано. А этот таджичонок еще несколько дней будет отходить от побоев, ну или покатается по всем точкам за тонированными окнами ментовозки. Но это все без меня. Сегодня меня нет для всего мира. Я кончился. Можно было бы, конечно, съездить на квартиру к одному должнику, но настроение откровенно нулевое. Такое ощущение, что я тихо впадаю в депрессию без искрометной энергии Дениса. Хватаю с полки первую попавшуюся книгу и пытаюсь проникнуть в другой мир криминальных разборок, детективных расследований и драмы неоцененной любви. Но не могу понять и одной трети прочитанного. В голове крутится свой детектив, мучает сердце своя Любовь. Может, ну ее, эту гордость? Восстановить страницу и устроить пропиздон выебонистому пиздюку?! Нет, так нельзя! Он должен сам решить, что для него важно. Подождем, твою мать. Жду. Проходят вторые сутки. Дэн не звонит… Зато звонит какая-то сволочь в домофон, дятлом действуя на мозги. В голове проносится мысль: «В такое время крематорий кочегарит еще в штатном режиме или принимает покойничков уже неофициально?». Игнорирую, но трель продолжается, заставляя меня, во-первых, прикидывать один за другим планы идеальных убийств, а во-вторых, все же оторвать жопу от дивана. Нехотя плетусь к источнику шума. Чтобы хоть так унять его, снимаю трубку домофона, меняя электронное блямканье на человеческую речь. — Откройте! Это полиция, — несется по-официальному грозный голос от входа в подъезд прямо мне в ухо, а заодно и к соседям в окна, и я даже не успеваю отреагировать, как следом разражается дружное мужицкое ржание. «Ну вот и с фирменными ментовскими шуточками познакомился», — устало улыбаюсь, узнавая голос Бориса и Сашки, и ничего не остается делать, как нажать кнопку, открывая дверь своего бастиона моим новым «друганам». — Мужики, ну вы совсем охренели! Завтра уже пойдет слух, что ОМОН на задержание приезжал, — пожимая протянутые руки, приглашаю мужчин войти. — А мы тут с работы и подумали: «А ведь мы так и не отметили начало нашего с тобой сотрудничества и не выпили с первой зарплаты. Упущение!» — в своей обычной манере трещит голубоглазый. Сашка светится, как солнце, обворожительно улыбаясь. Николаевич сдержан. Красивые мужчины, что и говорить, но настолько разные, как день и ночь. — Ты чего трубку не брал? — опять «включает начальника» Митлан, но я так устал, что даже беситься и как-то веско аргументировать не хочется. — Занят был! — односложно отвечаю, подумывая, что выпить в компании — это не такая уж плохая идея, может, подотпустят невеселые мысли о Денисе. — Но ты ведь один! — говорит Борис и, видя мое напряжение из-за его осведомленности, тут же смягчает тон: — Мы не помешали? — Нет, проходите. Сейчас соображу закуску, только мне надо минут десять-пятнадцать. Мужики проходят в зал. Так прикольно наблюдать, как оба опытным глазом скользят по стенам моей квартиры. Вот только каждый со своим интересом. На «ха-ха» пробивает, но я лишь улыбаюсь. Борис, видимо, не узрев посторонних в моей берлоге, скидывает пиджак и кобуру и, окончательно расслабившись, по-хозяйски разваливается в кресле. Сашка задумчиво рассматривает на полках шкафа фото, где я на отдыхе: одна — в компании девчонок, другая — на охоте, то с кабаном, то с лосем. Оставляю гостей изучать фотоотчеты о своих разного рода «сафари» и иду на кухню. — Лис, а ты почему до сих пор не женат? — слышу Сашкин ор, пока вожусь с закусками. — Как-то не встретился мне такой человек, которому бы я дал себя захомутать. Причем добровольно. — Умалчиваю, что жениться никогда не входило в мои планы. Не в этой жизни уж точно. А вот взять одного стервеца в мужья — так с превеликим удовольствием. Только бы объявился… Квартиру заполняет сногсшибательный запах куриных отбивных, что дождались своего часа и наконец-то попали на сковородку. Польза есть и от таких нежданных гостей: хоть поем, а так бы и забил. Маленький журнальный столик быстро заполняется тарелками со снедью, последним штрихом ставлю рюмки. — Я за рулем. Поэтому только ем, — предупреждает Борис и хитро щурится, наблюдая, как я, словно прилежная женушка, приношу наструганный закусон, соображая стол на троих. — Без проблем. Значит, едим мясо, — кидаю ему в ответ и не могу расслабиться, постоянно чувствуя испытующий взгляд промеж лопаток. Ощущаю, как меня выбешивает и интригует его тщательно скрываемая за сжатыми у рта ладонями улыбка. — Люблю, когда возле меня суетятся, — как будто назло, поддразнивая меня, доносятся слова Николаевича и врезаются, словно пуля в затылок. «Что за игру ты тут снова затеял?». — Не переживай. Я за него выпью, — смеется Александр, и я понимаю, что он снова говорит с акцентом, а значит, снял маску строгого блюстителя закона и расслабился. — Лис, пепельница есть? — Сейчас изобразим, — достаю из шкафа совковый подарок маман — хрустальную конфетницу, наконец-то сгодившуюся в хозяйстве, — подковыривая Санька: — Ты бы лучше ел за двоих, — подвигаю к нему тарелку с куриными отбивными. — Честно, смотреть на твои мощи больно. — Зато вероятность попадания пули меньше, — Сашка поднимает рюмку и подносит к моей, нисколько не обижаясь на мой подъебон. — Ну что, за вливание в наши СТРОЙНЫЕ ряды?! — За тебя, Лис, — Николаевич поднимает свой стакан с соком и врезается меж наших с Сашкой рюмок, словно клином разъединяя. Вечер течет неспешно. Разговоры. Тосты за сорокаградусным чайком. Борис вводит в курс нового «проекта», что получил свое начало с показаний ночного драгдилера из Средней Азии. Рассказывает про информаторов, про уже начавшиеся задержания и вербовку мелких поставщиков и про то, что подбираться к загадочному Аладдину нужно очень осторожно, чтобы не спугнуть босса или не напороться на неприятности самому. — Если вдруг кто из НАШЕЙ группы не будет доступен, хотя такого не бывает априори, — как всегда с толком и расстановкой не только рассказывает, но и ест Митлан, — то ты всегда можешь обратиться к Саньке. Он тебе в несколько минут организует пеленгацию, данные от паспортных до школьной характеристики. Распечатку звонков и СМС тоже не вопрос сделать, только это времени больше займет. Санька согласно кивает, сминая в импровизированной пепельнице очередной окурок, а я выцепляю из всего этого потока информации мысль, что висит вопросом на кончике языка: как в случае чего добыть сведения о единственно важном для меня человеке. Думаю думу и краем уха слушаю ментов. Митлан и Сашка рассказывают такое, что у меня неприятно бегают мурашки от осознания: личной, частной жизни нет, если ты попал на глаза ментам. Пытаюсь отогнать мысли, странные ощущения. Мне с ними работать. С Сашкой, конечно, не так близко, все же он с Петровки, а вот с Борисом… В голове, сигнализируя об опасности, красными буквами бегут тревожащие фразы: «А что им известно обо мне? Как глубоко копнули под меня? И самое главное, чем мне это все грозит?!». — Ммммм… Как вкусно… — блаженно мычит Сашка, наконец добравшись до горячего. — Какая нежная свинина… — Сань, ты чего, какая свинина? — ничего не понимая, смотрю, как Сашка отрезает кусок от куриной отбивной и тянет в рот. — Когда я ее жарил, это курица была. — Что? — Сашка замирает с вилкой у рта, на его лице, словно узоры в калейдоскопе, за секунды отражается столько эмоций, сменяя одна другую: Страх, Отчаяние, Отвращение… — Ой, не могу… — Борис складывается пополам и чуть ли не хрюкает от смеха, вытирая выступившие слезы. — Ну, Лис, ну удружил… — Мужики, я что-то не догоняю, — сижу и просто не могу понять, В ЧЕМ, МАТЬ ВАШУ, ДЕЛО?! — А-а-а… Ты же еще не в курсе… — продолжает ухахатываться старший мент. — Сашка не ест птицу. — Как? Что за верования такие? Про свинину слыхал, а вот про птицу… — Мысленно перебираю все религиозные конфессии и не нахожу ни одной, где бы курица была сродни божеству. — Или это медицинские показания. Аллергия, что ли? — Я не на шутку обеспокоен: слишком явственно вижу Сашкино омерзение, будто он не курицу ест, а обед Ганнибала Лектера. — А вот такой у нашего Сашки заеб. Он не есть собратьев. — Каких собратьев? — Уже ничего не понимаю, словно в дурдоме оказался, и попробуй разберись в хитросплетениях чужих нейронов. — Своих… Своих, — Бориса поражает новый приступ смеха. — У Сашки фамилия Гусаков. Поэтому он из принципа не ест птицу. Думал, что у меня заебов полно, а оказывается, что бывают клинические случаи и похлеще. — Саш, ты прости, я не знал. Мужчина натягивает обворожительную улыбку и, глядя на Бориса, отправляет отрезанный кусок в рот. — Вот видишь, я ем. Тем более что приготовил сам Елисей. — В глазах мужчины вызов, только кому?! Себе, своим вкусам или Борису? — Как я могу отказаться? — Саш, да не мучай себя. Закуски, что ли, мало? — Все очень вкусно, Лис, правда. — Узкая ладонь ложится мне на плечо, и тонкие пальцы скользят по руке, как будто невзначай. Не успеваю подумать, что означает явно не дружеское движение, как слышу то ли рык, то ли хрип, то ли придушенный на корню кашель. Поднимаю взгляд. Черные глаза смотрят на нас со страстью гестаповца, подводящего еврейского смертника к стенке. Как-то не по себе становится и, видимо, Саше тоже. Он тут же переключается, только диву даюсь, с какой скоростью. Рассказывает про очередное дело. Что преступник на месте записочки оставляет. Вовлекает в беседу Бориса. Меня начинает забавлять щекотливость ситуации, я прям чувствую, как Митлана распирает от чувства собственной значимости. Все же интересная он личность. Сильный, независимый и, по ходу, жуткий собственник. А как еще понять этот взгляд? Из раздумий выводит голос Бориса: — Лис, а ты что думаешь? — Ну, знаете… — Отставляю на пол приконченную за беседой бутылку водки и открываю новую, разливая по рюмкам, — почерк может о многом рассказать, раскрыть психологическую картину: характер, темперамент, наклонности. Я вот тоже хоть и не сильно, но разбираюсь. — В голове приятно штормит. В теле легкость, и Мировой океан становится сродни Азовскому морю. Хотя я не пьян, прекрасно оцениваю обстановку, подмечаю каждую деталь. — По почерку могу понять, что из себя представляет человек, даже не зная его. Буквы не врут. — Да-а-а? Как интересно, — тянет Сашка, почему-то старательно изображая из себя пьяного. Только изображая. Ясно понимаю, что не может его так развезти с полбутылки. Ментовская закалка не отпускает никогда. — Значит, и мой характер, и что я за человек, можешь понять? — А голос лилейный-лилейный, будто любовнику на ухо всякие пошлости шепчет. — Напиши что-нибудь. — Пытаюсь отогнать от себя мысли небесного цвета, уверяя себя, что Сашка не того же поля ягода, что и я. Еще больше напрягаюсь. Маниакальные мысли, что меня окружили и пытаются проникнуть под кожу, выдавая себя за «своего», разрастаются в геометрической прогрессии. — А что? — Сашка расплывается в улыбке, склоняя голову набок. «Что ж ты творишь, засранец? Играешь? И играешь ли? Проверяешь меня? Или Митлана провоцируешь? Что ж, давай поиграем!» — Подаю ему лист бумаги и ручку. Старательно игнорируя жгучий взгляд Бориса, диктую: — Ну например: «У меня завтра в семь часов вечера встреча в кафе "Де-Марко"». Прекрасно понимаю, что моя квартира сейчас театр, а зал превратился в маленькую сцену. Краем глаза вижу, как трезвый Николаевич сложил руки на груди и явно с интересом наблюдает за спектаклем, что разыгрывают два талантливо изображающих крайнюю степень опьянения придурка. Только он не зритель. Он тоже актер. Я хожу по лезвию бритвы. Но не я один. И если Сашкино амплуа мне более-менее понятно, то Борис до сих пор «призрак оперы». С волками жить — по-волчьи выть. Ну что ж, я подвою-подпою Сашке. Но цель моя — Митлан. Может, удастся найти в его системе защиты брешь, увидеть истинное лицо и узнать подлинные мотивы. А как это сделать? Вывести человека из себя! «Надо быть осторожней», — думаю, пытаясь рассортировать противоречивые ощущения, что устроили в душе полный раздор. Смотрю, как Сашка быстро пишет. Скольжу взглядом по лицу, по четко очерченным скулам, на которых проявился румянец, по губам, что-то беззвучно выговаривающим и растягивающимся в улыбку, по глазам, что словно светятся изнутри, завораживают. — И что же ты видишь? — протягивает мне листок Сашка, а я смотрю и чувствую, как у меня начинают полыхать щеки. — Какой я человек? — Сашкин голос полушепотом так близко, что я ощущаю его дыхание. — Саш, ты правильный до мозга костей, ведь вместо сказанных мной «7» ты написал «19.00», — всматриваюсь в красивый почерк. — Сильный нажим говорит, что ты уверен и энергичен. А вот резкие линии — что ты взрывной, нетерпеливый и страстный. Не знаю, что случается в следующую секунду, но я словно проваливаюсь в транс. Буквы пляшут. А я начинаю говорить, говорить, не особо задумываясь. — Ты надежный и преданный человек. Подобных тебе, для кого принципы и моральные качества важнее денег, осталось мало. Но и у тебя есть недостатки — Тщеславие, которое вполне объяснимо для человека, что всего добивается сам. Ты редко кого пускаешь к себе в сердце, и тем больнее получать от таких нож в спину. Ты до сих пор не можешь простить предательство своего друга, который сейчас в начальство выбился, а ты так и останешься в капитанах. Я мог бы тебе объяснить твою ошибку в сложившейся на тот момент ситуации, но думаю, не стоит трогать раны, что до сих пор кровоточат. Понимаю, что надо заткнуть рот, но смотрю в широко распахнутые глаза Сашки и просто не могу остановиться. Он — открытая книга, от чтения которой не оторваться. Хотя даже не собирался доставать ее с полки. — Взрывной, упрямый, уверенный. Ты достоин Любви, ведь сам любишь с полной самоотдачей. Хочешь казаться безжалостным, но это не так. Ты добрый, но понимаешь, что в наше время таким быть нельзя. И поэтому прикрылся защитным слоем Черствости, чтобы сожрать не смогли. Волевой. Ужасно злопамятный. Надежный. Повезет тому, с кем ты сможешь расслабиться и быть собой… Глупая игра сработала катализатором, а эмпатия сыграла злую шутку. Я ощущаю Сашку, хоть и не хотел этого. Слова так беззастенчиво ударили по его замкам, что двери распахнулись, открывая вид на тайны его души. И его мысли, пугающие своей откровенностью. Я ему нравлюсь, понравился сразу, с первой встречи. Он хочет со мной сблизиться, только убеждает себя, что исключительно по дружбе. Он до жути боится тех чувств, что я в нем бужу, а еще боится огласки, ведь эта работа для него очень важна. Жарко. Горло першит, будто я не пил сутки. Сашка настолько смущен, что краска еще больше проявляется на щеках. Так же, как я, облизывает сохнущие губы. Непозволительно близко. Кажется, подайся я чуть вперед, запусти пальцы в короткие волосы на затылке — и уже не оторвать от губ. Но мое ли это желание? Нет! Однозначно нет! Сашкино возбуждение перетекает ко мне, будоражит. — Парни, вы явно перепили, — натянутый смех Бориса обрывает нити, через которые я считываю Сашку. — Представление с угощением удались на славу, но пора и честь знать. Даже не уговариваю остаться. Меня самого смущает и нервирует сложившаяся ситуация. Я не «вижу» мыслей Митлана, но его эмоции прекрасно отражаются на лице. В темных глазах полыхает возбуждение, желваки ходят от еле сдерживаемой злости. Уголок губ подергивается в недоброй ухмылке. — Лис, ты не перестаешь меня удивлять, — бросает Борис в уже закрывающуюся за «дорогими» гостями дверь, а я, убедившись, что она захлопнулась, облегченно вздыхаю, слишком поспешно, зато вполне успешно выпроводив свежеиспеченных коллег. Пытаюсь переварить последние часы неожиданно долго дня и сам не понимаю, что творю. Хотел вывести на чистую воду этого серого кардинала Митлана, но сам, как мальчишка, чуть не пошел на поводу чужих желаний. И пошел бы совсем недавно! Хули нам? Еще одно имя в списке моих побед, тем более что Сашка вызывает во мне искреннюю симпатию. Но сейчас… Сейчас все не так. У меня есть тот, чувства к которому гасят все низменные желания к другим. Не предам Дэна и себя не предам. Он единственный, кем хочу обладать и — не буду врать себе — кому хочу принадлежать. И я буду его ждать. Жду. Третьи сутки. Дэн не звонит…