Вера. Надежда. Любовь

Солнце. Ослепительное, нестерпимо яркое пробивается косыми желтыми росчерками сквозь иссиня-черные, переполненные водой облака, и заставляет щурить глаза. Так давно не взбирался на этот крутой холм, а тут вдруг решил проверить на прочность свои ослабшие после долгого отсутствия физической нагрузки мышцы. Дыхалки не хватает, приходится останавливаться на середине пути, чуть дальше и почти у самой вершины. Всегда тяжело плыть против течения, ссать против ветра и подниматься в гору. Вот и мне нелегко. Но все же иду, словно перешагивая некий рубеж очередного преодоления себя. Потому что так нужно. Мне нужно. И собственное упорство толкает в спину, бьет под жопу волшебным пендалем: «Билять, гоу, вперед!» Мне нравилось бывать тут в детстве. Несмотря ни на что, нравится и теперь. Здесь запахи ярче, воздух прозрачней, небо ближе. А сейчас, кажется, протяни руку — коснусь набегающих на меня туч, что ворчат о чем-то своем, озаряясь частыми всполохами далеких зарниц. Вдыхаю жаркий воздух, дурея от особенно сладкого аромата трав, который сплетается со свежими нотками озона, и что-то древнее будоражит память предков. Такое странное сочетание первобытного страха и восторженного ликования, которые побуждают противоречивые желания: укрыться от надвигающегося разгула стихии и в то же время стать частью ее. Будто те далекие или близкие вспышки небесных разрядов образуют настолько плотную сеть магнитной напряженности, что по нашим собственным нейронным системам начинают течь стремительные ионные потоки, удерживая тело, душу, разум в легком возбуждении. А может быть в эти моменты мы думаем, что с нами говорит Творец. Перун, Зевс, Тор, Индра, Юпитер, Глаих, Шанго, Шибле — столько имен, а все одно — Он. Тот, которого ищу в себе. Которого хочу постичь. К которому у меня столько вопросов. И кто знает, может я все же получу ответы на них в неясном будущем, когда достигну просветления, или прямо сейчас, когда на душе у меня мрак Марианской впадины, где так же темно, холодно и… одиноко. Но сейчас я не один, а один на один с природой. Один на один с собой. Один на один с ним. Сильный порыв ветра разгоняет полуденный зной, полощет полы легкой рубашки, ерошит отросшие волосы. Вдалеке искрит и ворчит приближающаяся гроза, заставляя смолкать непрерывный стрекот кузнечиков, пронзительный щебет невидимых птиц, шебуршание хрен знает кого. Точно вся эта живность не смеет вмешиваться в мой диалог с ним. — Скажи, зачем все это? Ты решил меня на прочность испытать? — тихо шепчу и, задрав голову к небесам, ищу мудрый лик седовласого старца среди клубящейся грозовой черноты, готовой вот-вот пролить на меня свои тяжелые слезы. — Ты извращенец? Садист? Маньяк? Тебе доставляет удовольствие измываться над собственными детьми? Ответь мне! — Огненный столб взрезает чернь в ответ и разбегается мерцающими ветвями, порождая оглушительный треск, словно кто-то божественно могучий безжалостно рвет небесное сукно. — Чего ты ждешь от меня? Чтобы я бухнулся на колени и начал петь тебе «аллилуйю»? — новый разряд опасно близко утекает в землю медной змеей, но все еще звенит в ушах орудийным залпом. — Да хрен ты угадал! Я сам себе Бог! И я есть! Вот, стою перед тобой! — я пытаюсь перекричать шум мечущихся под порывами ветра деревьев, что, как и я, не желая кланяться, корчатся, извиваются, хлестая послушный воздух упругими ветвями. И первые капли дождя оставляют мокрые следы на моих плечах и раскинутых в стороны руках. — А ты где? Покажись. Дай мне явный знак или тонкий намек, чтобы я поверил в тебя, — редкие слезы небес стремительно сливаются в сплошной шелестящий поток, прячущий многоцветье лета за унылой серой пеленой и облизывающий меня прямо через промокшую до нитки одежду холодными влажными языками. — И если ты такое ссыкло, что очкуешь спуститься на собственное творение, посылая сюда лишь мессий, и свидание с тобой возможно только на небесах — что ж, я готов. Давай! Направь на меня свою длань карающую, и мы с тобой свидимся. И тогда… — Бьющая по глазам вспышка слепит, прерывая мою пламенную речь, и всего через миг звуковая волна наотмашь жахает по ушам увесистым кулаком. — Нет, я не позволю тебе меня судить! — Шмотки липнут к телу. Я перед ним все равно что голый, но не прячусь, как и не тычусь раболепно носом в землю. — Мы сядем, как равные, и поговорим по-мужски, с глазу на глаз, — сжимая жилистый кулак так, что ногти впиваются в ладонь, грожу сам не знаю кому, а этот инкогнито плюет мне в лицо новыми зарядами тропического ливня. Но я же не отступлюсь. Вытирая со лба небесную благодать, нагло скалюсь и под рокот грозы бесом-провокатором пытаюсь развести Творца на «слабо»: — Ну что же ты так? Не любишь слушать? Только своим апостолам рамен на уши вешать горазд?.. А то тем самым библейским змием-искусителем соблазняю Его маленькими земными радостями жизни, которые и на небесах сойдут за то еще развлекалово: — У меня множество интересных и не совсем удобных для тебя тем. О смысле жизни. О добре и зле. О том, почему ты даешь одним все и забираешь у других последнее. А вот эта — о культе личности и ее раздвоении — так вапще тебе близка, как никакая другая. Небеса свирепеют, пишут то тут, то там причудливые зигзаги огненных иероглифов, но куда их озлобленности тягаться с моей. Я скачу по ступеням принятия неизбежного* в каком-то своем хаотичном порядке и каждый раз, не достигая принятия, неминуемо зависаю на гневе. — Не хочешь? Считаешь, что я слишком ничтожен для тебя?! — Содрогаясь от холода, покрываюсь гусиной кожей и провожаю взглядом уносимые шквалом сизые ошметки облаков. — Я и не сомневался, что не достучусь до тебя. Если ты есть, то просто трус и ничтожество. У тебя кишка тонка со мной тягаться! — ору, оттопыривая сморщенный от воды средний палец и целясь в прозрачно-голубые просветы, втыкаю ввысь факел, давая ЕМУ последний шанс покарать меня за дерзость. — И знаешь что?.. Я в тебя не верю!.. «А в Лиса верю, — вырываюсь из объятий так внезапно нахлынувшего прошлого. — Он, конечно, не Бог, а просто непростой человек. Но именно он показал мне всю силу и возможности своего разума, не потребовав взамен слепого преклонения, а лишь попросив о Любви. Он терпеливо прощал все мои заебы, не ставя при этом на колени. Он не судил мои скотские выходки, но всегда готов был понять и принять их подноготную. Да что говорить… Он хотел бросить к моим ногам мир. А я»… «Я тот, которому рядом с ним не место. И дело не в глупой ревности к каждому брошенному ему вслед взгляду, а в том, что рядом с ним должен стоять равный, заслуживающий, достойный. А какой же я достойный, если когда-то не побоялся заглянуть в глаза Богу, а вчера не смог заставить себя предстать перед любимым человеком. Предстать, чтобы он сам, наконец, понял, насколько Любовь застила ему глаза»… «Трус! Ссыкло! Придурок!» — и так далее по списку. Всю дорогу награждаю себя эпитетами один краше другого и понимаю, что ни каждый из них в отдельности, ни все они скопом не опишут степень ебанутости моего поступка. Но что сделано, то сделано, и ничего уже не изменить. Наблюдаю в окно приближающийся и до боли в ягодицах знакомый автовокзал. Тело измучено непривычно долгим путешествием и готово развалиться на запчасти. Разум безжалостно выплевывает в лицо нелицеприятные мысли: «Какого хуя сбежал? Да еще и Лиса наебал. Как я ему теперь в глаза смотреть буду, и буду ли вообще после такой подставы? Бросит же! Как пить дать — бросит! Хотя о чем я говорю?.. Я ж сам все решил.» А потом тихо сходит с ума и упорно молчит, образуя в голове ту абсолютную пустоту, степени которой не терпит Вселенная*. Но у меня в черепушке он самый — глубокий непостижимый вакуум, в котором не рождается ни один таракан, а те, что были, видимо, аннигилировали с антитараканами. А душа… Душа болит, ноет, глотает слезы, упорно не желая никому показать свою слабость. Она должна быть сильной. Сейчас, как никогда. Потому что все так и есть — я принял решение. Сердце сжимается в нестерпимой тоске при мысли, что как только доберусь до дома, напишу Любимому прощальное письмо. Покаюсь перед Елисеем, что приручил, что влез в душу, хоть и не имел на это права. Попрошу прощения и… сам уничтожу наш мир. Понимаю, что правильнее было бы позвонить, но сейчас никак — разряженный айфон валяется в рюкзаке красивой коробулькой дорогого, но бесполезного хлама. Может это и к лучшему. Мне нужно время, чтобы собраться с мыслями и найти в себе мужество на этот отчаянный шаг. Да и будь аккумулятор заряжен, все равно не включил бы сотик, потому что уверен — Лис позвонит сам. Уверен и панически боюсь, что именно так и случится, а я трусливо не решусь принять звонок. И не потому, что боюсь самого разговора. Нет! Просто слышать его голос — это слишком больно. Это даже ужаснее, чем та боль, что ломает меня всю дорогу. К той я привык. С ней научился мириться… Хотя давно меня не мучила именно такая, ноющая, вытягивающая все силы, словно я один сплошной гнилой зуб с оголившимся нервом, что дергает и дергает, не давая покоя. Но это все ерунда. Эту напасть можно заглушить таблетками, сном. А вот что делать с той, что теперь навечно станет еще одной моей спутницей? Херня, что время лечит. Знаю точно, эта боль во мне никогда не утихнет, и привыкнуть к ней нереально. Боль осознания, что я отпустил Лиса… Спрятав голову в сложенные на спинке переднего кресла руки, жду, когда все пассажиры выйдут из автобуса и после, еле передвигая ноги, сам покидаю железное нутро «Ивеко». Тело налито тяжестью. Не хочу ни есть, ни пить, ни дышать, и жить тоже не хочу. Каждую частичку моего «я» пронизывает такая беспросветная апатия, что разверзнись сейчас земля под ногами, без тени сомнения шагну в недра лавового монстра. Но земная твердь остается твердью, а я на одном упрямстве и желании как можно скорее оказаться дома и сделать то, что должен сделать, шагаю в сторону стоянки такси, даже не пряча, по обыкновению, лица. Все плывет перед глазами, смешивается в одно сплошное ничто. И на это ничто мне глубоко плевать. Похер! Мне сейчас все похер. Только не трогайте меня, не касайтесь ни рукой, ни словом, ни взглядом. Иначе я за себя не ручаюсь. Касаются. Натыкаюсь на какого-то парня и никак не могу с ним разойтись. Глядя сквозь него, дергаюсь вправо, влево, снова вправо. На кончике языка уже висит грязный мат, но, наконец, расхожусь с этим столбом. Сознание цепляется за мысль, что где-то уже встречал эти раскосые глаза. Но мне похуй. Мне сейчас все похуй. Я все еще с Лисом. Заезженной пластинкой говорю и говорю с ним в мыслях, спрашивая и сам же отвечая на его немые вопросы: «Как ты там? — Мне тоже плохо. Злишься? — Прости. Проклинаешь тот день, когда связался со мной? — Я буду с теплотой вспоминать его всегда. Ищешь ли утешение в ком-то другом? — Правильно, забудь меня. А может ищешь меня? — Не стоит, я не достоин тебя», — гоню от себя Елисея и все еще тешу свою бессмертную Любовь агонизирующей Надеждой, когда Вера уже не дышит. И в этом немом диалоге слепну, глохну, немею и натыкаюсь на внезапно затормозившую передо мной черную бэху. — Привет, красавчик! Тебя подвезти? — в опущенное стекло, перекинувшись через пассажирское сиденье, лыбится какой-то приблатненный бомбила. Может и запрыгнул бы в салон, не глядя, но это подъебистое «красавчик» гвоздем вклинивается в мозг, а может и какие другие внутренние рога заставляют инстинкты оголить звериную натуру и опустить шлагбаум перед моими намерениями. — Обойдусь, — равнодушно кидаю в ответ, шагаю в сторону, пытаясь обойти немецкую тачилу с тыла, и нос к носу сталкиваюсь с тем самым парнем, с которым никак не мог разойтись несколько минут назад. — А я настаиваю… — не просит гость с юго-востока, убирая сотку в карман стильной куртки и озарение системной прошивкой подрывает мое сознание. За долю секунды очнувшийся Разум выстраивает ряд событий недавнего приключения: ночь, машина с наркотой, вот эта черная бэха и вот этот выебонистый тип, попросивший тогда прикурить, а сейчас стоящий передо мной. Пытаюсь развернуться на сто восемьдесят, чтобы рвануть в сторону вокзала, где всегда курсируют менты, да куда там. Цепкие пальцы уже сжимают плечо. Распахнутая дверь тачилы зияет вратами в ад, в которые меня швыряют мешком с костями. — Хули надо? — злобно выплевываю, безрезультатно дергая заблокированную дверь, когда тачка с пробуксовкой дергается с места, взвизгивая покрышками на пыльном асфальте. — Поговорить, — обернувшись ко мне вполоборота, сообщает примостившийся рядом казах и типа успокаивает: — Ты не боись, побазарим по душам и разбежимся, — в голосе лед. Равнодушный, спокойный взгляд змеи буравит насквозь и источает опасность. Только я не боюсь. Мне похуй. Мне сейчас все похуй. — А кто тут боится? — Не понимаю, откуда берется то мертвенное спокойствие, что заставляет меня вальяжно откинуться на спинку сиденья и с вызовом впериться в черный зрачок, после недолгого колебания выбирая левый. — Да и базарить мне с вами не о чем. — Давно не смотрел людям в глаза, но сейчас я бы с любой гадюкой потягался в искусстве не моргать. — А вот у меня к тебе есть несколько неотложных вопросов, — играясь с зажигалкой в руках, парень все же прикуривает и задает, видимо, первостепенный: — Где Тухлый? — В душе не ебу, о ком ты говоришь, — ухожу в несознанку, хотя конечно «ебу». Не трудно догадаться о ком речь, но вот тянет меня поиграть с огнем, позлить утырков, что мне кровь попортили и продолжают портить. — Ты дурочку-то из себя не строй! — желчью пропитано каждое слово. — Тебя же Тухлый подрядил машину перегнать. Так что не гони, что не при делах. — А, так это ты о Жентосе, — насколько могу очаровательно улыбаюсь одними губами, одновременно убивая взглядом. — Так тут нет никакого секрета. Насколько знаю, он решил поправить здоровье в наркостационаре. Кстати, если вы его проведать решили, то не туда едете, — отслеживая путь, указываю пальцем направление. — На следующем повороте налево. На указанном повороте никто не сворачивает. Водила продолжает ехать по нужному ему маршруту. Только мне туда точно не надо, у меня на сегодня другие планы. — Ну, раз твоего подельника не достать, значит с тобой нам невъебенно подфартило, — казах по-дружески хлопает меня по плечу, вызывая острое желание въебать ему в скуластую челюсть с этого самого плеча. — Ага, удачно это мы с перцем пересеклись. Как говорится, на ловца и зверь бежит. Да, братуха? — вставляет свои пять копеек водила, зыркая на меня через зеркало заднего вида. Мне ему ответить нечего. В ответ подельнику утвердительно кивает головой узкоглазый и снова переключает внимание на меня: — А теперь вопрос второй: как думаешь, кто будет отвечать за утерянный товар? — Ты мне викторину что ли устроить решил? — закусываю удила, потому как сразу понял, чем дело пахнет. — Так вот, я в ваши игры не играю, — что-то меняют во мне ушедший в никуда тошнотворный Страх, но вцепившаяся в сознание зубами остервенелая Ярость. Остервенелая Ярость на наркодельцов, но еще большая — на самого себя. Я заигрался и доигрался. Я потерял все, чем так дорожил. И мне похуй. Мне сейчас все похуй. — А еще раз дотронешься до меня, — брезгливо стряхиваю с плеча костлявую кисть, — я пожалуюсь своему парню, — практически по-обыкновенному чудю*, с горечью понимая, что парня у меня, скорей всего, уже нет. — И он превратит вас в крыс. Скорей от неожиданности услышать такую херь, чем от страха, водила резко бьет по тормозам. Клюнув по инерции корпусом, взрываюсь дебильным хохотом. А когда ловлю на себе изумленно-подозрительный взгляд раскосых глаз, заливаюсь еще громче. — Пидар что ли? — казах отодвигается от меня чересчур наигранно, будто от вич-больного, а меня еще больше разбирает смех. — Не-е-е… Ведьмак! — продолжаю хохмить, скрывая за ненормальной веселостью четко работающий разум. Никогда не предполагал, что могу так ясно мыслить и предвидеть ход событий. Но именно сейчас, когда умолкли все мои Демоны, сознание приобретает кристальную чистоту, и даже засранка-Боль уходит куда-то в тень и там только тихо постанывает. — А ты, я смотрю, шутник? — скалится узкоглазый, ни разу не поверив в мою ненормальность. — Еще какой! — показываю зубы в ответ. — Так вот, юморист, — казах все так же тянет лыбу, всем своим видом напоминая подлую крысу. — Та твоя с Тухлым шутка не проканала. Товар не доставлен. Тачка у ментов. Сдать ее мог только ты, когда бросил на дороге. Значит, и ответ нести тебе. — Не, парни, со мной у вас полный облом, — я не ору. Внятно и с нажимом проговариваю каждое слово, будто вколачивая их незатейливый смысл в недалекие мозги: — Тачку. Я. Не сдавал. Жентос меня попросил перегнать машину. Машину! Не товар! Знал бы, чем ваша колымага нашпигована, сразу бы этого гандона послал. Так что по всем вопросам к дружку вашему Тухлому! Часы приема на входе в больничку прочтете. Андестенд? — отправляю наркодилеров куда подальше, слабо надеясь, что они прямщас оставят меня в покое и отправятся по указанному адресу. — Не борзей! — так и есть, не пошли, зато на мой же манер и подъебывают: — А то нервы у нас слабые, а кулаки жесткие. Андестенд? — гундосит водила-славянин. — Вкуривай сюда, красава. Нас все эти заебы не ебут, — выпуская мне в лицо струю вонючего дыма, проясняет ситуацию сосед-азиат. — Я так понял, что ваши заебы должны меня ебать? — озвучиваю очевидную догадку, совершенно не понимая, куда подевались мои инстинкты самосохранения? Ну хоть бы один вылез и язык прикусил, так нет же, в меня словно Бесы вселились, и вся эта бодяга выглядит сюрреалистичной киношкой, в которой я играю главную роль. — Парни, вы по-русски понимаете? Говорю вам — это не мои разборки, — старательно веду предназначенную мне Судьбой партию, вполне натурально задыхаясь в прокуренном салоне. — Уже твои! Нам нужно наше бабло! И ты нам должен! Усек? — И как аргумент мне в бок упирается лезвие ножа. Может быть этот избитый, шаблонный трюк и сработал бы пару лет, месяцев, дней тому назад, но не сейчас. Мне похуй. Мне сейчас все похуй. Я столько раз оступался и отступал. Я столько лет давил в себе зверя и тешил свое мужское эго пополняющимся счетом вирт-побед. Мне надоело вилять хвостом или брехать из-за забора Сети. Вот она — реальная опасность, и я не отступлю. Надоело быть жертвой. Я мужик! Пусть не такой сильный и решительный, как Лис, но что мне мешает стать таким? Стать охотником и загнать в угол двух козлов, что прикидываются сейчас передо мной хищниками. Хочу ощутить эту эйфорию, самодовольство, гордость, про которые рассказывал Любимый. Хочу ощутить себя Богом, Супергероем и с членом на пять сантиметров длиннее. И даже если в этом поединке я проиграю, то проиграю как мужчина. — Усек, чего тут не понять, — спокойно отвожу от себя холодное оружие, отчетливо представляя, как достану свое, но очень горячее. — И сколько я вам должен? — подчеркиваю «должен» и подкрепляю свою издевку в голосе традиционным жестом кавычек. — Уверен, что сможешь рассчитаться? — При всем своем напускном спокойствии вижу, как загораются черные глаза восточного гостя, что означает только одно — он уже делит шкуру неубитого медведя. — Может поработаешь на нас, и мы тебе по доброте душевной спишем часть долга. Только на этот раз товар до адреса доставишь. И без фокусов. — Отличное предложение! — Без выебонов цепляюсь за такую удобную для меня возможность. — Может тогда все ж подбросите меня до дома, как и предлагали, и там обсудим что да как. Познакомимся поближе. Меня кстати Безликий зовут. А тебя? — играю в лошка, которого они во мне увидели. Ну ничего, я им подыграю. Мне привычно надевать маски. — Безликий? — таращатся на меня две пары глаз. — Хуевое погоняло. Будешь Красавчик! — И дружный гогот наполняет салон бэхи. Мне не смешно, но ржу до слез вместе с теми, кто знает, куда и как ударить побольнее. Пусть бьют, что не убьет меня, сделает сильнее. — А твое дай угадаю, — открыто глядя в черные зрачки, не остаюсь в долгу. —  Узкоглазый? Луноликий? Ну не Япончик же? Тебе до него, как раком до Кореи. — Нарываешься? — даже через куртку своей собственной печенью ощущаю колющее жало финки. — Жить надоело? — Давно, — китайским болванчиком мотаю головой. Мне похуй. Мне сейчас все похуй. — Что так? Жизнь не сахар? — заботливо интересуется водила. — Может тебе ее подсластить? — еще один сочувствующий рядом достает из кармана крохотный пакетик «сахара» и машет перед моим носом. — Почему нет? В жизни нужно все попробовать, — снова согласно киваю. — Но не в машине же. Я люблю комфорт и безопасность. — Так говори адрес или мне самому посмотреть? — крысится азиат, указывая головой на карман мантии. — Не-е-е, слушай, давай для начала без личных досмотров, — подмигиваю желающему обшмонать мои карманы и называю водиле свой домашний. — Погнали, пацаны. Заключим сделку… — «с дьяволом» — заканчиваю мысль про себя. Кураж. Ебаный во все дыры кураж бурлит в башке. Я сейчас сам режиссер этого низкобюджетного бестселлера, и хуй мне в рыло, если все пойдет не так, как я спланировал, а тачка уже рвется по знакомым улицам. «Прав ты, Лис! Ты всегда и во всем прав! Это никакая не Судьба, а я сам свернул с верного пути и вот теперь расхлебываю последствия. Но я буду ответственным за свои поступки. Единственное, чего боюсь, что так и не успею сказать самых правильных слов тебе. Или все же скажу… Обязательно скажу, без всяких «или», как только разделаюсь с этой мразью. И да поможет мне… Хотя нет, мне никто не поможет. Я сделаю все сам!» Смотрю на упырей и тихо ненавижу. Блять, сколько отбросов ходит по земле, воздух портят, да жизнь другим отравляют. Сколько они дури толкнули на рынок?! Сколько таких парней, как я, развели?! А сколько еще дерьма сотворят? Добра от таких не жди. Еще и заделают в наркотическом угаре чилдренов, которые продолжат путь своих отцов. Да и я, если подумать, что хорошего сделал? Построил дом? Посадил дерево? Вырастил ребенка? Кого-то осчастливил? Да нихуя! Я даже Любовь свою не сберег. Ну вот и настал момент совершить хоть какой-то по-настоящему правильный поступок — убрать этот мусор, чтобы не только я, но и вообще никто больше не спотыкался об него на своем пути. Хотя и понимаю, что цена такого шага будет слишком высока. Ведь выстрел наверняка услышат горячо «любимые» соседи и позвонят куда надо. Через какое время приедут менты? Пятнадцать, двадцать минут? И что дальше? Тюряга? Пожизненное? Я на такое не подпишусь, как и бежать и прятаться не собираюсь. Мысли несутся чередой, но я в этот миг не желаю думать о том, что для меня из этой ситуации только один выход. Думать — значит колебаться, а колебаний в своем выборе я больше не хочу. Мне сейчас все по-ху-ю! Единственное, что горит в мозгу красно-синим проблесковым маячком — я во что бы то ни стало должен успеть написать Лису и объясниться с ним. Сказать, как сильно его люблю, и что если не в этой, так в следующей жизни мы обязательно будем вместе и будем счастливы… А пока два потенциальных трупа везут меня, а до кучи и самих себя навстречу Судьбе. Видимо, эти парни, как и я, в какой-то момент жизни сделали неправильный выбор. И теперь расплатятся за него. А потом буду платить по счетам я… — Проходите, гости дорогие, — распахиваю настежь дверь родной однушки. — И не забывайте, что в гостях, — от всей души радуюсь, что меня никто не встречает, потому что додумался передать на поруки свою голубоглазую хранительницу матери. Непринужденно забрасываю рюкзак в угол. По врожденной привычке стаскиваю обувь. Чуть тяну время, раздеваясь, но уже прикидывая, что и как. — Что-то не похоже, что ты платежеспособен, — подкалывает азиат, осматривая более чем скромную обстановку моей квартиры. — Бля-я-я, ты что, из этих?.. — присоединяется славянин, не находя определения то ли мне, то ли более чем неформальному убранству моего паучьего угла.  — Ты очень проницателен, братан, — хлопаю по плечу водилу и тычу пальцем в постер с парнями в стильных плащах и не менее стильных очках. — Я из этих самых, — протискиваюсь между двух мужиков, которые вертят башкой и словно малые дети таращатся на мою «картинную галерею», что мне сейчас только на руку — пусть глазеют. — Вот молодежь пошла, хлебом не корми — дай поиграть в суперменов, — хохмит в ответ «братан», видимо желающий, чтобы эта самая молодежь брала пример с него, и верила, как Нео Морфиусу. Пропуская мимо ушей комментарии, мягкой поступью идущего на эшафот подхожу к своему столу. Кресло в сторону. Верхний ящик. Рука сама тянется к шершавой рукояти. Легкий тремор останавливаю волевым приказом: «Хватит. Не дрейфь!» — Руки в гору, сучье! Живо! — приказ, словом Божьим вместе с клацаньем затвора. — Красавчик, ты чего? — бледнеет расписной, да и луноликий, глядя в стальной глаз смерти, явно чувствует себя не лучшим образом. Зато я ловлю кайф. Ни с чем не сравнимый кайф властелина судеб, видя, как вытягиваются рожи ненавистных чмырей перед моим собственным аргументом, с которым рискнет поспорить разве какой киношный дебил*. — Я тебе не красавчик! — опираюсь жопой о подоконник, чувствуя раздрай в душе: прям не знаю с кого начать расстрельную миссию. — И только попробуй рыпнуться! Стреляю без предупреждения. Э-э-эх… Надо было, как в кино, пламенную речь замутить минут на мнадцать, с пафосом, с театральными жестами и громкими словами, а я только наслаждаюсь моментом да перевожу ствол с одного визитера на другого и жду того самого движения, что даст мне повод нажать на спусковой крючок. Увы, повода не дают. «Дорогие гости» послушны, как овцы в овчарне: с грацией балерины задирают хенде хох и так и замирают, не рискуя без команды начать крутить фуэте. — Хорошо-хорошо, как там тебя… — нарушает повисшую тишину потерявший память азиат. — Безликий… — бубнит славянин, напоминая подельнику мое погоняло, но все же обращаясь ко мне: — Прости, непоняточка вышла. Мы поняли — все вопросы к Тухлому, ты не при делах, — согласно повторяет недавно сказанные мной слова, перемещая руки вперед, словно ладонями прикрывая себя от смертельной угрозы, зажатой в моих руках. — Ты только не дергайся, — увещевает узкоглазый того, кто спокоен, как удав перед двумя кроликами. — Мы сейчас уйдем и больше тебя не побеспокоим, — осторожно кивает в сторону двери и даже пытается сделать шаг. — Это ты не дергайся! — мечтая проделать дыру в тупой башке, направляю дуло в лобешник желающему сделать ноги и припоминаю «подельникам» их собственные слова. — А то нервы у меня слабые, а палец на крючке затек. В моей собственной голове полнейшая вакханалия. Образы один кровавее другого будоражат сознание. Я затмеваю жестокостью и изобретательностью и Хичкока*, и Такаси Симидзу*, и Фрэнка Дарабонта*. Хотя те ужасы, что генерирует мой мозг, намного страшнее. Жалко, что живу не за городом, а значит ничему этому не сбыться… — Безликий. Не горячись. Ведь посадят тебя, — увещевает казах. — Мне похуй! — За нас тебя порешат на зоне, — продолжает давить на психику, приводя веские для него аргументы. Но не для меня! — Похуй! — Калмык, ты чего перед этим ненормальным расшаркиваешься? — взрывается тирадой водила, выходя из ступора. — Он не выстрелит. Ссыкло он. Петушок. Таких топтать надо, а не договариваться. Быдлик дергается ко мне, видимо, намереваясь потоптать, и выбор сделан. Все как в замедленной съемке и словно не со мной. Но мозг работает четко. Тело слушается приказов. И только сердце не слушается и бешено колотится под напором колоссального выброса адреналина. Дуло на водилу. Я буквально вижу, как боек разбивает капсюль и девять смертельных граммов, закручиваясь волчком, вылетают из ствола ПМ. Как свинцовое жало вгрызается меж ненавистных глаз, оставляя на лбу темное пятно. Как буравит мозг и выходит с другой стороны черепа, увлекая за собой ошметки серого вещества, красной крови и русых волос. Без лишних слов, в мгновение ока гася искру жизни в человеческом теле. Безвозвратно. Бессрочно. Во веки веков. Я! ЕСМЬ! БОГ! И со мной еще одно божественное создание. Чувствую за своей спиной ЕГО. Слышу, как ЕГО дыхание шевелит волосы на моем затылке. Вижу, как поверх моих ладоней ложится призрачная длань. Нежно обтекая водами соленого моря, наполняет Верой в правоту моих действий. АМИНЬ! Палец плавно жмет на спусковой крючок, и неожиданно сильный грохот бьет по ушам. Отдача дергает руки вверх, правое плечо обжигает болью, а сознание недоумением: «Что это было?! Я не мог промахнуться!» — возмущенно вопит «декабрист» Разум, а я с абсолютным равнодушием наблюдаю, как водилу откидывает назад, и по его плечу начинает расползаться темное пятно. — Су-у-ука… — шипит парень, оседая в руки своего дружка. — Еще слово и сукой станешь ты, — кривя похабную улыбку, указываю стволом на «ствол» парня. Но это все слова. Поверх макарыча вижу, как наркоторговец, стеная, кривится от нестерпимой боли. Как алые разводы змеятся по ладони, зажимающей рану, и крупные капли крови разбиваются об пол. Горечь подкатывает к горлу. Неудержимые спазмы сжимают пустой желудок и резко согнувшись, выблевываю желчь. Все плывет перед глазами… Меня лихорадит. Всем телом чувствую, как накатывают то горячие, то холодные волны. Гольфстрим по холодной Атлантике. — Валим! — Калмык подхватывает раненого друга и тащит к выходу. — Нагрянут менты — нам пизда, — и хлопок двери грохочет еще одним выстрелом. Голова гудит, горло горит, обожженное желудочной кислотой, руки трясутся, когда нервный перегруз берет свое. Просто стоять на ногах стоит неимоверных усилий. Но мне тоже надо валить подальше отсюда. И прямо сейчас. Что ни говори, но раз меня миновал наихудший сценарий развития событий, надо тщательно продумать каждый следующий ход и разложить карты наилучшим образом. Не думаю, что эти утырки побежали в ментовку заяву писать, но за незаконный огнестрел по головке меня точно не погладят. Три гуся влепят, глазом не моргнут*. Но в тюрягу я не хочу ни при каком раскладе. И не только в тюрягу, но и вообще иметь каких-либо дел с защитниками правопорядка, а значит нужно перестраховаться. И оголившиеся до предела инстинкты берут руководство над разумом и телом. Слух. Я ловлю каждый звук. Обычная перебранка соседей сейчас побуждает вслушиваться в каждое слово. А вдруг там говорят обо мне? Шум поднимающегося лифта заставляет замереть в напряженном ожидании, что еще миг — и кабина остановится на моем этаже. Но нет… Облегченный выдох, и я снова мечусь по квартире. Далекий вой сирен ледяным холодом облизывает нутро. Шелест шин проезжающих мимо и паркующихся у подъезда машин толкает опасливо бросать напряженный взгляд сверху вниз и отгонять ужасающее по своей сути предположение, что это полицейский воронок за мной. Обоняние. Пороховая вонь кажется пропитывает кожу, волосы и каждую клетку моего тела. Проникает во все трещины моей пещеры и омрачает «розовую мечту». Сам себя останавливаю в первом порыве распахнуть настежь окна. Нет!!! Отдергиваю руки. Это подозрительно! Кто в эту пору рамы открывает? Менты сразу спалят! Придется довольствоваться форточкой, но хоть так впустить в помещение свежий воздух. Меня выворачивает от ужасной смеси запахов, но я держусь на упрямстве и каких-то неведомых внутренних резервах, о существовании которых даже не подозревал. Зрение. Выхватывает кровавые кляксы на полу. Росчерк пальцев на стене, ручке двери. Все смыть, стереть из жизни. Но самое страшное — явная выбоина в стене от прошедшей навылет пули. И сама пуля, клином застрявшая в бетоне. За каким-то хреном трогаю сколотые края и этой самой пулей лечу на кухню. Нож. С трудом выколупываю сплющенный кусок свинца и засовываю в карман. Избавлюсь позже. Оставшийся след смыть, как и быстро заделать, не получится, но до гениальности простое решение приходит в считанные секунды. Трясущимися руками снимаю плакат и прячу улику за летящими лепестками сакуры. Он столько раз меня оберегал от падения в черноту депрессии, надеюсь, спасет и сейчас. А теперь за уборку! «Скорей, Дениска! Скорей! Глаза боятся — руки делают!» — сам себя подгоняю поганой метлой и выдавливаю, высыпаю, вытряхиваю в ведро с водой ВСЕ, что нахожу под рукой. Гуглить, чем и как удалить чужую кровь из своего жизненного пространства мне недосуг. Никогда и не думал, что могу так быстро наводить порядок в своем хаосе. Но как оказалось — могу. Придирчивым взглядом санитарного инспектора оглядываю свой дом и остаюсь доволен результатом. Последним штрихом выливаю воду в унитаз, половую тряпку пакую в пакет — выбросить сразу же в мусоропровод — и умываю руки. Нет, я не просто мою — я готов содрать с них кожу, снять, словно лайковые перчатки. Но не могу, и эта кровь теперь навечно останется на моих руках. «Хуй с ним! Переживу, — отгоняю страшную картинку расплывающегося темного пятна на плече парня. — Закинусь таблами, снотворным. Отосплюсь и все забуду. А вообще… нахуй таблы! Нажрусь! Точно нажрусь! В хлам! Но сначала самое главное — спрятать оружие и обеспечить себе алиби». Впервые так рад столь быстро развивающимся событиям. Использованный билет на автобус все еще валяется в одном из карманов рюкзака. «Ездил с задротами потусить, — на ходу сочиняю себе легенду, тем паче, что она недалека от правды, и благо цветная полоска браслета так и болтается на руке. — Прямо с вокзала поехал к родным. По маме родной соскучился, аж жуть как, заодно и кошечку свою мне нужно забрать. Без нее спать не могу! Все! «Неоспоримое алиби» готово. Не подкопаешься. А здесь… Меня здесь не было». С оружием еще проще. Заворачиваю ПМ в тряпье, пакеты, уже решив, где заныкаю компромат. Гараж — там в отцовском, вековом автохламе его никто и никогда не найдет, а мне этот ствол еще ох как может понадобиться. Ведь твари остались в живых и не думаю, что они великодушно отпустят мне все грехи и забудут дорогу к моему дому. Мне нужно быть начеку. Мне придется быть готовым ко всему…