Номер один с пулей

Саммари: Видео со стрельбой в Даззлер распространяется как вирус, и голова у Баки идет кругом. Баки и Элисон доползают до Чикаго где-то на закате. Элисон дрыхнет всю дорогу, пока Баки не будит ее на парковке возле отеля и укутывает в свою старую черную толстовку, чтобы ее не опознали в лифте. Элисон маленькая, едва дотягивает до 5'5 футов, и почти целиком умещается под его курткой, пока они едут на свой этаж. Вряд ли это очень приятно — он знает, что от него пахнет оружейным дымом, сталью и кровью людей. — Ты действительно собираешься на выход вечером? — уточняет он, отмечая ее измученный вид и остаточный страх в глазах. Элисон кивает, уткнув лицо в тактическую куртку. — Придется. Всю прессу созвали, чтобы они могли сделать наши с Кэлвином фото. А мне нужно показать фанатам, что после сегодняшнего утра я в порядке. — Ты им ничем не обязана. Элисон поднимает глаза и прищуривается, капюшон откидывается назад: — Я обязана им всем. Они приезжают на этаж, и Баки осторожно отстраняется от Элисон и выходит вперед, держа руки наготове возле пистолетов на бедрах. Дверь лифта открывается, коридор пуст, и Баки быстро ведет ее к номеру. Сегодня они поменяют отель, нельзя оставаться там, где Маггия пыталась уничтожить Элисон. Элисон плетется позади и старается не ужасаться виду розовой, уже заживающей кожи на его спине. Когда они добираются до номера, и Баки его проверяет на наличие… чего-либо, он, наконец, относительно расслабляется. Избавляется в гостиной от части брони. Она первая идет принимать душ (Баки заявляет, что он надолго застрянет в ванной, упомянув, что нуждается в техобслуживании, что бы это ни значило). Когда она выходит и озирает гостиную, он чистит оружие. — Твоя очередь, — говорит она. Он кивает и исчезает в ванной. Элисон тщательно выбирает простой наряд для свидания с Кэлвином. Она планировала произвести 1000% дизайнерский фурор этим вечером, надев золотой комбинезон от Balmain, но сейчас он ей кажется чересчур вызывающим для первого выхода после покушения. Вместо этого: классическое черное платье от Dolce & Gabbana, черные туфли без каблука и убранные в шиньон волосы. В этом наряде она выглядит даже моложе своих 24 лет и борется с желанием снять все это и накинуть что-то другое, меньше в стиле «Звезда Диснея». В этот момент появляется Баки, он уже надел облегающие джинсы и узкую серо-голубую футболку, подчеркивающую нереально светлые голубые глаза. Он оглядывает ее: — Мило. Одри Хепберн, — слегка улыбается и снова исчезает в гостиной. Из чего Элисон заключает, что выглядит нормально. Она собирается, Баки раскладывает оружие и надевает защитную одежду. Голубая футболка исчезает под тактическим жилетом, затем узкой толстовкой, затем плащом такой длины, чтобы спрятать пристегнутые к бедрам пистолеты. Они относят ее чемоданы и его сумки вниз, в отельный гараж, и Элисон практически бегом устремляется к машине. Не успевает она открыть дверцу, ее останавливает Баки. — Что? — спрашивает она. Он поднимает палец, сигналя подождать, затем укладывается на спину и заглядывает под машину. — Ага. Бомба, — сообщает он. — Придется обезвредить. Можешь немного посветить сюда? Элисон хмурится. — Мне нужен звук, предпочтительно музыка, чтобы трансформировать ее в свет. А здесь, в гараже, никаких звуков. — О, — отзывается из-под машины Баки. — Это должен быть звук клавишных? — Неплохо бы, — огрызается Элисон. Она измучена, и, если честно, сегодня она уже пережила попытку убийства оружием, машиной и самолетом, а сейчас — замечательно, можно добавить к списку бомбу. И тут низкий баритон напевает блюз. Неуверенно, но… неплохо. «Я пришел в больницу Св. Джеймса и увидел там мою малышку…» Элисон хихикает, и пение прекращается. — Так плохо? — спрашивает Баки. — Нет! В смысле, не превращай это в основную работу, но… для блюза голос у тебя подходящий. — Мой голос испорчен. — Продолжай петь, и будут тебе огни, — заверяет она, начиная прихлопывать в простом ритме 4/4, и спустя минуту Баки снова напевает. «Она лежала, вытянувшись на длинном белом столе, такая холодная, такая милая, такая прекрасная». Элисон сосредотачивается, и под низкой машиной разгорается небольшой белый огонек, превращая темное пространство в приятно-теплое и уютное. «Отпусти ее, отпусти ее, да благословит ее Господь, где бы она ни была». Треск, затем металлический квадратик выскакивает из-под машины. «Она может обыскать весь мир, но никогда не найдет такого хорошего мужчину, как я». Баки прекращает петь на секунду, и огоньки подрагивают. — Похоже, здесь еще одна бомба, да, точно, вот она. Держись. Придется потерпеть еще пару куплетов. Но Элисон уже нашла слова на телефоне и, к его удивлению, присоединяется к пению на следующем куплете, отбивая ритм. Вторая взрывчатка разделяет судьбу первой и вылетает из-под машины, перекрученная и безвредная. Вскоре они уже едут в другой отель, где, по уверениям Баки, не только номер больше, но и стоит ярко-желтое пианино. Стоя в трафике, Баки спрашивает: — А ты когда-нибудь пыталась сыграть своими силами наоборот? Обратить свет в музыку? Или… забрать свет обратно в себя? Погрузить все во тьму? Элисон качает головой: — Нет. — А как насчет изменить свет, создать иллюзию, сделать вещи невидимыми? — Все равно нет, — она ведет пальцем по окну, разглядывая жителей Чикаго, заполнивших тротуары Мичиган Авеню, архитектуру: готика странно сочетается с современностью. — Моя карьера идет в гору или летит под откос в зависимости от того, будет ли мой следующий сингл достаточно хорош. В смысле: мой световой талант — это потрясающе. Я горжусь, что я мутант и все такое, но не трачу много времени на размышления, как бы превратить свою силу в оружие. Баки пожимает плечами, затем сворачивает направо и едет вдоль реки: — А я только об этом и думаю, — он похлопывает металлическими пальцами по рулю. — Часть моего мозга, где-то треть его, как боевой компьютер… он все время работает. Я догадался, что в машине бомба, потому что взглянул на собственную машину, и мозг тут же предложил восемь способов уничтожить находящегося в ней человека, а затем дюжину способов убраться с улицы незамеченным, — он ухмыляется. — Но не волнуйся. Другая часть моего мозга — от трети до половины — это моя очаровательная личность. Как и ожидалось, Элисон со стоном закатывает глаза, но потом произносит: — Кстати, с арифметикой у тебя паршиво. — Все отлично у меня с арифметикой. — Неа. Боевой компьютер — 33%. Личность — 33-50%. А остальное? Я по-прежнему считаю, что там песни Nine Inch Nails. Минуту Баки покусывает губу, затем тихо говорит, пока они въезжают в Лэнгхэм. — Остальное — та часть, которая сохранила мне жизнь в Гидре. Я не часто позволяю ей выйти поиграть, — он выключает двигатель и выходит из машины, меняя тему прежде, чем Элисон захочет выведать другие детали. Вместо того, чтобы сказать: «часть меня — это кричащая пустота, полная битого стекла, и даже в лучшие времена я хорошо если пол-человека; ну, а в худшие — я монстр, приделанный к боевому компьютеру», или же: «внутри меня узел черного безумия, и я храню его в тепле, уюте и безопасности, потому что многократно обязан ему жизнью» — он берет ее за руку, подмигивает и говорит: — Пошли, посмотрим на это желтое пианино. *** Незадолго до восьми часов они пересекаются с Кэлвином и едут в ресторан, модное местечко на Линкольн Парк, перед которым стоит толпа. Люди с камерами. И микрофонами. — Тебя дожидаются? — очень недовольно интересуется Баки. — Ага, — отвечает Элисон. Баки фыркает и паркует машину. Когда Элисон снова смотрит на него, капюшон поднят, и на нем маска и очки. Она приподнимает бровь. — Да ну? — спрашивает она. — Ну да, — отзывается он. — Ты перепугаешь людей возле ресторана. — Плевать. Баки выходит из машины и огибает ее, распахивая перед Элисон дверь. Журналисты тут же бросаются вперед с воплями и вспышками камер. Пусть даже Баки знает, что это не вспышки выстрелов, а камеры безвредны, он дергается от адреналина и настороженности, руки сами тянутся к оружию, когда Элисон выходит, одаряя прессу застенчивой улыбкой. И тут он слышит, что именно они орут. Это не имя Элисон. Это его имя. Все его имена. Сержант Барнс! Мистер Барнс! Солдат! Джеймс! Баки! Подойдите сюда! Зимний Солдат! Посмотрите сюда! — Что происходит, черт побери? — рычит он, переводя взгляд с Кэлвина на Элисон. Та отвечает беспомощным взглядом и слегка пожимает плечами. — Вы, ребята, смотрели то видео? — недоверчиво уточняет Кэлвин. — Было во всех новостях. Ты спасаешь Элисон на пресс-конференции. Ловишь гребаные пули! Понятное дело, увидев металлическую руку, они догадались, что это ты, пусть даже лицо было скрыто. Чувак, я хочу металлическую руку… — Мы уходим, — говорит Баки, протягивая руку к дверце машины. — Нет. Никуда мы не уходим, — заявляет Элисон, выходя вперед. Она улыбается прессе, переплетает пальцы с пальцами Кэлвина и шагает вперед, излучая спокойствие. — Спасибо, что пришли сегодня. У меня был долгий день, как вы понимаете. После утреннего покушения я не пострадала. Должна сказать, поначалу я была не уверена насчет Зимнего Солдата в качестве телохранителя… — Элисон оглядывается на него, улыбаясь. — Но я жива сегодня только благодаря ему. Я хочу тихо поужинать со своим бойфрендом, а затем снова вернусь к подготовке большого концерта в субботу с Каденс Виртуал Реалити. Спасибо. Во время речи Элисон шум голосов смолкает, хотя вспышки не прекращаются. Но какофония тут же возобновляется, и пока кто-то выкрикивает вопросы, адресуясь Элисон, или Даззлер, или мисс Блэр, слишком многие окликают: Зимний, или Баки, или Джеймс. Более того: журналисты блокируют вход в ресторан. Они застряли в окружении людей со вспышками, а машина отрезает им путь к отступлению. Даже Элисон кажется напуганной, а Баки балансирует на пределе того, с чем может справиться. Живой рукой он сжимает спрятанный в рукаве боевой нож, поглаживая большим пальцем тонкие бороздки на рукояти, которые были его компасом в первые дни после падения хеликерриера. Бросив взгляд на его напряженную позу, Элисон замечает нож на его боку. — Доверяешь мне? — тихо спрашивает она. Он кивает. В таких вещах он ей доверяет. Она идет по миру с такой уверенностью и легкостью. Ему известна сотня способов прочитать человека — микроизменения лица, запах, поза, колебания температуры и сердцебиения, тон голоса — но он почти не умеет общаться. Двадцать языков, а сказать нечего. По крайней мере, не беспорядочной и потенциально враждебной толпе. Элисон говорит, и толпа стихает. — Зимний Солдат и я ответим на три вопроса каждый… Что. НЕТ. Черта с два, думает Баки. — … И на этом прошу вас закончить. Вы блокируете двери ресторана, и мне кажется, эта симпатичная пара с ребенком хочет выйти. Это приводит к некоторому замешательству в задних рядах журналистов, а после того, как Баки начинает подбрасывать в воздух и перекидывать из руки в руку боевой нож, толпа разделяется и отходит в сторону. Ключевой момент — вокруг них становится больше пространства и порядка. Что ж, это результат, считает Баки. Но вопросы…? Элисон отвечает на свои три вопроса и рассказывает, как была неправа, считая, что получать смертельные угрозы — это нормально, потому что быть одинокой женщиной, мутантом и успешной — для многих людей это чересчур, и они думают, что имеют право вычеркнуть ее из списка живых. Затем настает очередь Баки. Элисон выразительно поглядывает на порхающий в воздухе нож и вскидывает бровь. Но будь он проклят, если перестанет подбрасывать его. Тем не менее, услышав рассказ Элисон о каждодневных словесных угрозах, он чувствует, что обязан ответить на эти три чертовых вопроса прессы. Если она это может, то и он тоже. Баки молча выходит вперед, выглядя массивнее, чем есть, благодаря слоям одежды поверх тактического снаряжения. Нож мелькает между пальцами металлической руки. Он смотрит на журналистов и выжидательно наклоняет голову. — Солдат! На кого ты теперь работаешь? — кричит грузный репортер. — На себя, — ответствует он. — Бог моего изучения, и никакая земля более (Томас Де Квинси, «Исповедь англичанина, любителя опиума», 1822 — прим. переводчика, взято из Библиотеки английской литературы). Следующее лицо он смутно узнает. Журналистка, которая его не любит. Кристина как-ее-там. — Как вы спите ночью, со всей этой кровью на ваших руках? Его рот под маской кривится в усмешке. — Просто. Мою руки перед сном. А вы? Потом два человека выкрикивают вопросы одновременно: «Это вы убили президента Кеннеди?». И: «Какие у вас отношения с Капитаном Америка, учитывая, что вы выросли вместе…». — Мой список подтвержденных убийств для Гидры находится в свободном доступе. Предлагаю заглянуть в него. И у меня нет никаких отношений с Капитаном Америка. Но есть со Стивеном Роджерсом. К нему летят следующие вопросы. — Нет, — он обводит их взглядом. — Мы закончили, — он мягко кладет ладонь правой руки между лопаток Элисон, и они направляются к ресторану. Еще несколько вспышек, но журналисты уже отступают и расходятся. Он не уверен, то ли потому, что уважают сделку с Элисон — это была игра? Вот так в нее играют? — или же потому, что он излучал максимум угрозы. И вот они уже внутри ресторана, шум и вспышки позади. Сложив руки, он прислоняется к стойке бара, пока Элисон и Кэлвина провожают к столику. Они заказывают напитки, а затем Элисон делает то, чего он не ожидал — встает из-за стола и подходит к нему, прислоняясь к бару рядом. — У тебя немного потрясенный вид, — замечает она. — Я солдат, а не супергерой. Мое место в тени, — он склоняет голову, радуясь, что за маской она не видит, как вспыхивают его щеки. — Я могу защитить тебя. Могу убить почти все, что они пошлют за тобой. Но речи? Интервью? Нет. — Ну да, ты держался бойко. Они нееенавидят бойких, особенно та дамочка, Эверхарт. Она любит подать блюдо, но майонез туда не входит. Не читай посвященную тебе прессу следующие 48 часов. — Я вообще эту прессу не читаю. * * * Элисон и Кэлвин едят, целуются, пьют шампанское и фоткают друг друга. Баки ждет, прислонившись к бару. Ждет промелька вины на чьем-то лице, запаха пороха или же звука учащенного сердцебиения. Наконец, ближе к закрытию ресторана, Элисон и Кэлвин встают. Кэлвин пытается убедить Элисон поехать в ночной клуб, где работает какой-то известный ди-джей. Когда Элисон отвечает: нет, она слишком устала, Баки возносит благодарственную молитву тому из богов, который слушает его (скорее всего, на данном этапе даже Дьявол его не слышит). Как только они покидают ресторан, на улице к ним подходит женщина средних лет с нервными и дергаными движениями. — Д-Даззлер…? — спрашивает она. Баки тут же вклинивается между Элисон и женщиной. Что-то тут не так… Элисон опускает ладонь на его металлическое плечо. — Расслабься, вероятно, она просто хочет автограф для ребенка… Но… запах… сладковатый, пластиковый запах… с металлическим привкусом свежей крови… Лицо женщины искажено отчаянием: — Не ходите на концерт! Вам нельзя выступать на концерте… — плачет она, обхватив руками живот и сгибаясь пополам… И тут Баки понимает… Он уже бросается вперед, толкая женщину к своей машине и крича: — Уходите, уходите отсюда, подальше от стекла, — а Элисон и Кэлвин просто стоят, и теперь он видит разрез на животе женщины, та сопротивляется, и он зажимает живой рукой ей рот, а металлической разрывает стежки: вот оно — жесткое, где все должно быть мягким, край монтажной платы и тяжелый блок С4, подрывной капсюль и провода от детонатора, и нет времени обезвредить бомбу в животе женщины, он просто выдирает ее изнутри, и женщина теряет сознание от боли и валится на асфальт, а он металлической рукой отшвыривает взрывчатку как можно дальше. Она взрывается в воздухе где-то через квартал, выбивая стекла в окнах и активируя автосигнализацию. Баки подхватывает женщину на руки и тащит ее обратно в ресторан, пинком открывая дверь. Укладывает истекающее кровью тело на пол и рявкает мэтру, чтобы вызывал 911 и скорую. Женщина стонет, частично приходя в сознание, и Баки склоняет над ней закрытое маской лицо. — Кто, — спрашивает он. — Кто заложил в вас взрывчатку? — ее глаза в ужасе распахиваются, и она снова теряет сознание. Он вздыхает и идет за Элисон и Кэлвином, те цепляются друг за друга, по-прежнему торча рядом с витриной ресторана, будто идиоты, которые жаждут умереть от летящих осколков стекла. Он слишком, мать вашу, устал, чтобы ползать по канавам и выискивать очередные бомбы в машине, так что он просто берется сбоку за Ламборджини и поднимает вверх на несколько футов. Элисон негромко ахает, а Кэлвин тянет: «чееерт», когда Баки непринужденно заглядывает под машину, а потом осторожно опускает ее. Никаких бомб. Очевидно, тот, кто за ними охотится, теперь считает, что лучше закладывать бомбы в людей. Обратно они едут в молчании, Баки прокручивает в голове список тех, кто может использовать людей как ходячие бомбы. Даже для Гидры это низко, а сама по себе взрывчатка типовая. Так что, скорее всего, это Десять Колец. Сначала Маггия, теперь Десять Колец? За поп-старлеткой? Бессмыслица. Чего добьются Десять Колец, оборвав ее жизнь? Маггия может охотиться по чьему-то заказу, но Десять Колец — группа одиночная и своеобразная, они работают только над своими коварными планами. Элисон целует Кэлвина на прощанье, и они договариваются встретиться завтра во время примерки костюмов и технической репетиции. Она уже не спорит, когда Баки следует за ней в спальню и подтаскивает небольшую банкетку к стене, откуда открывается лучший обзор. Элисон обращает к нему карие глаза, полные страха и вопросов. — Я положу этому конец, — обещает он. — Выясню, кто за этим стоит, и остановлю их, — она кивает, роняя слезу, и сворачивается калачиком на большой постели с четырьмя столбиками. Баки устраивается на банкетке в своей ночной охранной позе. Элисон быстро отключается, усталость, вкупе с парой бокалов в ресторане помогают достичь забытья. В обычной обстановке он может входить в состояние, близкое ко сну, что-то вроде сверх-бдительности — при легчайшем изменении в освещении комнаты, температуры или звука он очнется, но сейчас его мозг встревожен и громок, как бывало в те первые недели после Гидры. Ему нужна ясная голова, чтобы следовать холодным путем оперативной логики и понять, что, черт возьми, происходит, с чего вдруг древняя секретная криминальная организация заинтересовалась поп-концертом. А вместо этого он выбит из колеи, и плохие мысли рикошетом скачут вокруг, все быстрее и быстрее. Сегодняшний день измотал его, оставив опустошенным и на взводе. Он отчаянно хочет сбросить нервную энергию, мчаться через ночь со всей возможной скоростью. Гнать по грунтовке вдоль кукурузных полей, где нет камер, нет зрителей, отпустить себя, обогнать гребаный ветер, разогнать свое тело до абсолютного предела, а затем немножко дальше. Вернуться на рассвете уставшим, потным, в эйфории. Но нельзя оставлять Элисон. Следующая мысль: позвонить Стиву. Но разбудить Стива в 2 часа утра полусформированными параноидальными идеями насчет того, чтобы подделать собственную смерть и снова исчезнуть, поведать, как он жаждет снова стать призраком — он только сделает несчастным и Стива тоже. Тот примчится следующим же рейсом, полный вопросов, участия и уверений — Стив есть Стив — и все из-за каких-то гребаных фотовспышек, соберись, Барнс. Но ведь дело не просто во вспышках, да? Это модифицированный человек, прямо с операционного стола, который смотрел на него хмельными, залитыми кровью глазами и говорил: «ты мой герой». Это Кэлвин, который заявляет: «я хочу металлическую руку». Это продолжение заключительного акта Гидры по осквернению: выбросить в сеть его оперативные файлы. Вытолкнуть его из тени. Хотя, исчезнуть… перехитрить всех… будет так легко. Это обдуманное тактическое решение, или же ты просто удираешь? Как ты убегал, чтобы поработать на парней Симуса, когда не мог больше смотреть на Стиви. А затем сбежал в армию, когда облажался с Джино и сцепился с итальянцами. Так что же ему делать? Выйти еще больше на свет? Отречься от своего прошлого и стать героем? А что, если я не хочу отрекаться? Это не слишком красиво, но это мое. Я это пережил. Я никому не позволю замести это под ковер и притвориться, что этого никогда не было. Пошли нахрен, если думаете, что можете похоронить мою войну. Я выиграл ее. Я — единственный оставшийся в живых ее свидетель. Я здесь. Я победил. И вы ничего не сможете сделать, чтобы заставить меня пожалеть о том, как именно я выиграл. Он думает о Стиве, который его любит, чудо — но что есть, то есть. Стиве, который не задает вопросов, хотя Баки знает, что в его глазах их прячутся сотни. Быть с которым так же легко, как дышать. Который живет на свету. По образу которого, как со всех Мстителей, сделано множество игрушек, чтобы маленькие мальчики и девочки могли поиграть в Капитана Америку. Он не может стать как Стив. Не может быть Мстителем, сияющим, несмертельным, улыбающимся камерам. Посещающим больницы и целующим детишек. Его так много раз переделывали. Больше он не сможет. Он то, что есть. Та переделка была окончательной, самой значительной, и ее произвел он сам. Но никто и никогда не должен играть в него. От одной мысли становится тошно. Когда все здесь закончится, он уйдет обратно во тьму. Он эксперт в ожидании. Шумиха утихнет, а он станет осторожнее и больше никогда не покажет лицо. В тенях всегда есть, чем заняться, проблемы, которые не могут решить герои в ярких костюмах. Это всегда будет его роль. Он сидит в полной неподвижности, его глаза скрыты очками, а ночь движется вперед, усыпляя всех хороших мальчиков и девочек. Баки знает, что хаос в его мозгу не утихнет. Долгие минуты тикают навстречу нескорому утру. Этой ночью для него не будет отдыха, только попытки не впасть в паранойю к 3 утра, и как следствие — в лихорадочное отчаяние. Поэтому, когда первая пара ниндзя проникает в комнату, Баки Барнс с жуткой благодарностью улыбается и решает выпустить монстра поиграть.