журавли с оторванными крыльями

Белый свет залил комнату. На полу — потухшие свечи, разорванное кимоно и заляпанный каплями крови и спермы шелк. Шуга стонет сквозь зубы, жмурясь от яркого солнечного света, и, прикрыв глаза ладонью, переворачивается на спину. Тело саднит и ломит. Кисэн ведет прохладной ладонью по своей груди и животу, вспоминая грубые ласки и крепкие пальцы на своих бедрах, а кожа отзывается, покалывает под пальцами. Щеки заливаются румянцем, когда сознание заполняется воспоминаниями прошлой ночи. Шуга приподнимается на локтях, едва сдерживая удивленный вздох, наткнувшись взглядом на иссиня-фиолетовые россыпи на своем теле. Внутренности наполняются обжигающей злостью на самого себя. Думать о том, что понравилось — мерзко. Шуга еще больше чувствует себя шлюхой, понимая, что вовсе не играл, не выдавливал из себя фальшивые эмоции, а отдался своей проклятой сущности, что, поджав хвост, почуяла альфу. Кисэн рывком поднимается с прохладной постели и стонет, когда тело прошивает порция боли. Ему хочется разбить голову о ближайшую стену от фантомов его собственных криков о большем, когда альфа, чьего имени он даже не знал, в третий раз за ночь натягивал его на свой член. Шуга до скрипа сжимает зубы, игнорируя ноющую боль, и поднимается с футона, натягивая на голое исполосованное тело порванное кимоно. Прозрачные шторы слабо колышутся от ветра, задевающего персиковые взлохмаченные волосы. Он на цыпочках крадется мимо спален, удивляясь, почему сегодня настолько тихо, и Джин-хен не капает на нервы, призывая всех покинуть постель. Дверь в ванную комнату открывается с оглушающим в утренней тишине скрипом, и шугино сердце ухает куда-то в пятки, заставляя тенью проскользнуть в комнату, захлопнув за собой дверь. Собственный взгляд в отражении зеркала кажется каким-то диким. Шуга приглаживает непослушные вихры, а после скидывает на пол кимоно, так и не сдвинувшись с места. На его бледной коже нет места, которое бы этот альфа не пометил. Ключицы и шея покрыты красными засосами, на бедрах — синяки от крепких мозолистых пальцев, а на внутренней стороне бедра синие окружности зубов. На впалом животе засохли капли спермы, по щеке размазана кровь. Его кровь из прокушенной алой губы. Грудь пронзила ярость, которую серной кислотой хотелось вылить на чужака, что вторгся не только в его мир, спрятанный от чужих глаз, но и в его тело. Оставлять свои следы на кисэн запрещено правилами журавлей, которые никто доселе не нарушал, но появился этот чертов альфа, и все полетело к чертям. Шуга с отвращением смотрит в свои заполненные яростью глаза, а после долго трет покрасневшую кожу намыленной мочалкой, желая стереть с себя его следы, что как клеймо. Кисэн обедают в тишине, только тихий стук палочек о дно чашки ее нарушает. Шуге кусок в горло не лезет. Он перебирает пальцами листья салата и крупинки риса. Ви кинул на него взгляд из-под вишневой челки и тут же отвел, когда тот поднял глаза. Джин-хен сидел на коленях, отпивая мелкими глотками зеленый чай. Старый журавль, кажется, вовсе уснул, уронив подбородок на свою грудь. Винко жался к Ви, искал брошенным щенком защиту, и старший слабо улыбался, сжимая под столом тонкие пальцы. Учитель выглядел так, словно ему в чай насыпали соль — едва заметно кривил губы и взгляд не поднимал. Винко было страшно смотреть на остальных кисэн — замученные, уставшие, точно убитые, с синяками под глазами и наспех высушенной головой. Сегодняшнюю ночь Винко прижимался к Ви, который зло пыхтел в его макушку, бормоча что-то под нос. Но он был рядом, и Винко это успокаивало, когда за стеной слышался очередной крик. — Ученики, — наконец, не выдерживает Джин-хен, и все замирают. — Я должен вам сказать, что наши гости остались довольны. Вы потрудились, и мне… — он обвел грустным взглядом всех детей, что лично вырастил в этих стенах. — Мне жаль, что некоторым из вас пришлось несладко. Но это не конец, — его голос стал тверже, взгляд — острее. — Многие из вас сегодня покинут наш дом и поселятся в логове якудза, — раздался неодобряющий ропот, но учитель поднял ладонь, призывая всех замолчать. — Это наш долг. Если это навредит королевской семье, мы никогда не сможем вымолить прощение. Я надеюсь, каждый из вас это понимает. — Ваш учитель прав, — подал голос самый старый журавль, поднимая голову и разлепляя веки. Он оглядел учеников, и те склонили головы — все до последнего. — Даже если умрем мы, умирать мы должны, принося пользу государству. А иначе зачем мы живем? Зачем приносим в жертву себя и своих детей? — Шуга поджал губы, затылком ощущая взгляд на себе. — Кисэн всегда были связующим звеном в королевских делах. Если кто-то готовил заговор — мы об этом узнавали первыми. Если кто-то решал завести войну — мы докладывали об этом королю. И если якудза планируют причинить вред нашему государству, мы должны предотвратить это. Ви сидел на коленях, едва сдерживая слезы, пока Момо собирал свои вещи. Он выглядел особенно подавленным. Винко мельтешил рядом с ним, помогая убирать вещи в отведенный маленький чемоданчик с нарисованными багровыми маками, хотя собирать ему, вообще-то, нечего. Все те вещи, которые у него были с собой, канули в лету, а шелковые кимоно, что он носит — вещи кисэн. Оставлять место, что стало домом, людей, что стали братьями и даже надоедливого Джин-хена — трудно. Момо собирал вещи, а потом зависал на несколько долгих секунд, наблюдая, как Винко уголок к уголку складывает его одежду, а потом вновь отмирал и суетился, чтобы спустя минуту зависнуть вновь. — Винко! — выкрикнул Момо, отобрав у испуганного мальчишки свой халат и со злостью швырнув его на пол. — Хватит мне помогать, я сам разберусь, — он раздраженно уставился в лицо младшенького, у которого увлажнились глаза. Ви хотел раскрыть рот, но Момо, словно очнувшись, скривил губы, готовясь расплакаться, и заключил Винко в объятия. — Прости, я не хотел. Винко шмыгнул носом несколько раз, собираясь с чувствами, а потом положил маленькую ладонь на чиминовы плечи, после — обнимая так же крепко. Он уткнулся носом в плавный изгиб шеи и плеча, чувствуя, как он дрожит. То ли плача, то ли смеясь. Ви поднялся, обнимая их, прижимаясь как можно крепче, прощаясь. Уходя, есть возможность не вернуться. Никогда. Отдавая долг родине, умирают многие, возвращаются — единицы. Убитые, растерзанные, казненные, повешенные, избитые — они могут остаться гнить в своей тюрьме, если будут пойманы. А потому Момо плачет, прижимаясь к своим младшим братьям. — Момо, тише, — шепчет Ви, а у самого комок в горле и в носу щиплет. Винко ревет вместе с Момо. Он недолго здесь, но он понимает. — Ты справишься… — А что, если нет? — заикаясь, спрашивает Момо. — Когда ты живешь в этих стенах, учишься, делаешь ошибки, конспектируешь знания, получаешь наказания от Джин-хена, все кажется таким легким. А когда делаешь шаг наружу, тебя обступает… мрак. Неизвестность. Я боюсь. — Но я уверен в тебе, — твердо говорит Ви, отстраняясь и обхватывая детское лицо с едва округлившимися щеками. Он заглянул глубоко в чужие глаза, где в кристальных слезах отражался сам. — Значит, ты справишься. Ты самый сильный из всех, кого я знаю! Самый смелый, самый веселый, самый… — Ви запнулся, будто забыл заученную речь. Слезы брызнули по щекам, и чувство одиночества липкой жижей обступило со всех сторон. Момо уходит. Уходит Шуга. Почти все они, кисэн, уходят. И Ви их может больше не увидеть. Момо замолчал, словно ждал продолжения. Соленые слезы капали по его лицу. Винко заскулил тихо-тихо, обнимая их, а они обняли его. Никто больше не хотел ничего говорить. Без слов — через касания, через объятия и взгляд, полный боли, сожаления, потери, потерянности, самой черной горечи, они понимали друг друга. Они стояли, обнявшись, целую вечность. Чиминов халат так и остался валяться под ногами. Шуге было… никак. Он стеклянными глазами смотрел, как трое братьев стояли, обнявшись, словно они — самое драгоценное, что есть на Земле. А Шуга прижимал к бедру свой легкий чемодан, закопав глубоко внутри себя страх, что он шагает в неизвестность. Ступает на тропинку, которая ведет прямиком в чистилище. Но он идет по ней одиноким волком, а они — сплотившись. И от этого как-то… одиноко? Шуга яростно потряс головой, раздраженно оборвал своих братьев: — Тебя все ждут, Момо. — Хен, — тихо выдохнул Чимин, выглядывая из-за плеча Винко на старшего, в чьем лице нет ничего, кроме спокойствия целой Антарктиды. — Прости… — Хен, не могли бы мы подоль- — Не могли бы, — резко говорит Шуга Ви, даже не дав тому закончить. Он стрельнул в Ви яростным взглядом, и тот отступил. Его руки безвольно упали вдоль туловища. Момо, поджав пухлые губы, наклонился, чтобы поднять свой халат, небрежно скомкав в маленьких пальцах. Винко вытер тыльной стороной ладони влажные щеки, большими глазами смотря на Момо, что протянул ему халат с грустной улыбкой. — Оставь себе. Мне он вряд ли теперь настолько нужен, — их пальцы касаются, когда Винко забирает халат и хочет двинуться вперед, в объятия, но Момо резко отстраняется. Улыбка не покидает его лица. — Нет, не стоит. Так больнее. — Момо, — тихо тянет Ви, словно может что-то решить. Терять друзей навсегда — больно, почти невыносимо. У Ви сердце болезненно сжалось, скрутилось тугим морским узлом, что ни распутать, ни разрубить. А Момо улыбается. — Быстрее, — кидает напоследок Шуга, а после покидает комнату, не признаваясь даже самому себе, что, смотря на них, самому хочется плакать. В носу неприятно защипало, но Шуга резко вытер уголки глаз, осматриваясь, чтобы никто не увидел его слабости. — Он прав, — тихо сказал Момо, посмотрел вслед старшему кисэн. — Мне пора. А вы… берегите друг друга. И не забывайте обо мне, — Ви видит, как в глазах его брата родилась горькая боль, что способна затопить целый мир. Момо уходит, и Ви буквально видит, как темнота засасывает его, словно трясина. Взгляд мутнеет от скопившихся на чернильных ресницах слез. Винко схватился за его ладонь, утыкаясь лицом в плечо, и плакал, сжимая в руке подаренный халат. Ви тихо прошептал «Момо», но его шепот потонул в порыве ветра. — Я буду по тебе скучать, — говорит он чуть громче, но в комнате они остались одни.

☽

Чонгук резко подмахивает бедрами, насаживая шлюшку, седлавшую его бедра, на свой член. Из ее пошло раскрытых губ вырвался блядский стон. Чон сжал губами сигарету, перекатывая во рту фильтр, и грубо шлепнул ее по заднице, заставляя двигаться. Его член облегали влажные эластичные стенки. По ее бедрам вниз стекала вязкая прозрачная смазка, что хлюпала, когда она вновь и вновь подпрыгивала на его члене. Ее пышные груди скакали, ударяясь друг о друга. Она откинулась назад, упираясь нежными ладонями о его вытянутые ноги, и брала высокие ноты, когда член оказывался в ней особенно глубоко. Вакагасира сделал глубокую затяжку, почти до середины скуривая крепкую сигарету. Перед глазами плыло и крутилось на бешеной скорости. Кокаин сладкими реками протянулся вдоль вен, ответвляясь на мелкие сосуды и капилляры. Через плотные шторы в темную комнату попадал одинокий луч света, что отражался от бледной кожи порочной шлюхи, седлавшей его бедра. Чонгук сжал зубами фильтр и, стиснув в пальцах ее сочные бедра, подмял шлюшку под себя. Его член с пошлым звуком покинул ее истекающую смазкой киску. Чон встал на колени перед ее лицом и, упершись одной рукой в стену, второй взял влажный член, приставляя головку к алым губам. — Соси, — хрипло приказывает он. Девушка распахнула губы, принимая в себя немалый орган почти наполовину. Чонгук внутренне хмыкнул и даже похвалил старания, а после, затушив дотлевшую сигарету о спинку кровати, закинул под язык таблетку и начал размашисто двигать бедрами, вгоняя свой член в ее глотку до самого основания. Шлюха под ним запротестовала, сжимая длинными пальцами крепкие бедра, а после расслабилась, почти задыхаясь, позволяя трахать свой рот грубо. Кровать с громким стуком билась о стенку. Штукатурка мелкой пылью оседала на пол старой таверны. Снизу доносился пьяный смех и гогот альф, что опрокидывали в себя очередную стопку крепкого соджу. В соседних комнатах трахали точно таких же шлюх, готовых продать свое тело за пару золотых. Чонгук зарычал, когда шлюха под ним втянула щеки, и, толкнувшись до самого основания, кончил в ее рот. Он глубоко задышал, сжимая в кулаке ее волосы. Альфа отстранился, вытирая член о ее сладкие губы, впитавшие в себя вкус похоти. Купюры разлетелись по постели. Чонгук встал, подцепил пальцем край своего кимоно, и покинул съемную комнату, не оглядываясь на шлюху, что осталась лежать на кровати. Прохладный шелк остудил горячее тело — Чон натянул на себя кимоно, запахнув его прямо по пути с лестницы, соединяющей таверну со вторым этажом, где расположился бордель дешевых шлюх. Чон ступил вниз, словно Данте спустился в самое пекло Ада. Сизый дым окутал мягкими объятиями. В воздухе пахло алкоголем, потом мокрых тел, сексом от шлюх, что восседали на коленях богатых господ, и наркотиками. Чонгук ухмыльнулся, вытирая край рта рукавом. Прокусила, сука. — Развлекаешься? — ухмыляется Юта, вздергивая бровь. В его пальцах — стопка соджу, что он протянул Чонгуку. — Она даже сосать не умеет, — хмыкнул Чонгук, резко опрокинув в себя алкоголь, обжигая горло. Он сел рядом с Ютой и некоторыми его людьми, что разливали по рюмкам алкоголь. В пепельницах дотлевали недокуренные сигареты. На крыльце людей больше, но дыма, словно завесы, нет. Напротив таверны кипит жизнь — торгуют птицей, продают овощи и фрукты, попрошайки сидят по углам, протягивая к господам морщинистые усталые руки. Чонгук подпирает щеку кулаком, рассматривая сочные персики, что продает мужчина в конической шляпе и черными усами с серебряной проседью. В солнечных лучах сверкает кровавый, кислотой обжигающий сетчатку. У Чонгука ноздри раздулись и оскал на лице появился. Он осушил очередную рюмку и, с громким стуком поставив ее на стол, прошептал: — Лев видит антилопу. Тэхен сжимал прохладные пальцы Винко, в сгибе локтя держа свою корзину, наполненную пакетиком зеленого чая, дольками лимона, целебными душистыми травами и полынью, завернутой в бумагу. Винко улыбался, разглядывая сувениры, лавки с продуктами, с разношерстными тканями, от которых на кончиках пальцев оставалась мягкость или колючесть. Ароматные запахи свежего хлеба, сдобных булочек и рисовых пирожков щекочут носовые рецепторы. Винко то и дело непроизвольно сглатывал вязкую слюну. Его глаза разбегались в разные стороны от огромного изобилия всевозможных лавок. Он был похож на ребенка, и это вызывало у Тэхена искреннюю улыбку, что ломала его хрупкие скулы. Для него улыбаться означало предать. Дом кисэн опустел. Джин-хен по-прежнему велел им подниматься спозаранку, готовить чай, варить завтрак, танцевать до стертых ступней и записывать каждое его слово, но Чимина больше нет. Нет его смеха, что солнцем заливал тэхенову жизнь, нет секретов и глупых шуток, нет самого Чимина. Из его груди словно вырвали огромный кусок, что не залатать никакими нитками, сколько ни старайся. Только грустные глаза Винко и его теплые руки — единственное, что не дает впасть в отчаяние, в пропасть. А сегодня Джин-хен даже позволил сходить на рынок. Винко ускорил шаг, утянув Ви в сторону лавок с персиками, что грели красные пушистые бока на солнце. Тэхен тихо засмеялся, но порыву младшего поддался, на ходу спрашивая: — Тебе нравятся персики? — на что Винко активно затряс головой. Они остановились перед лавкой с персиками, где один краше другого. В воздухе витал сладкий аромат, что тягучей патокой оседал на кончике языка. Ви прикрыл глаза, полной грудью вдыхая этот запах, а после выдохнул и, поставив корзинку на свободное место на небольшом столе, негромко позвал продавца: — Господин Йонг! — из-за покрывала выглянул мужчина, вытирая пот расписным платком. В его глазах блеснуло удивление, а после — радость. — Ви, — он вскинул кустистые брови, расплываясь в улыбке, и подошел ближе, вытирая руки о фартук. — Тебя так долго не было, я уж стал волноваться. О, а кто твой прелестный спутник? Еще один прекрасный цветок? — вежливо улыбнулся Йонг, разглядывая мальчишку, что цеплялся за руку Ви. — Это Винко, — улыбнулся Ви, потрепав младшего по блондинистым волосам. — Он с нами уже около двух месяцев. — А меня зовут Йонг, Винко. Очень приятно с тобой познакомиться, — Йонг закопошился над персиками, выбирая самый сочный и спелый. — Для милого Винко, — улыбнулся продавец, протягивая смутившемуся кисэн персик. Мальчик замешкался, растерянно смотря то на фрукт в морщинистых руках, то на добрые глаза мужчины. Ви хихикнул, пихая его локтем в ребра, и тот отмер, низко кланяясь. Забрав персик, Винко сжал кулак, проводя им по наклонной. Мужчина удивленно посмотрел на Ви, что, улыбаясь, смотрел на младшего. — Он благодарит вас, господин, — перевел на понятный язык Ви. — Ох, лучше расскажите, как ваша жена? Как детки? — Джихе приболела, — в голосе продавца скользнула грустная нотка. Его жена — милая полноватая женщина, что всегда накладывала Ви побольше персиков почти задаром, потому что он был так похож на ее давно умершего сына. — Сынби забрали на службу. Говорят, оборону в стране хотят укрепить, но зачем — не говорят. — Врагов всегда много, — задумчиво говорит Ви, складывая на чашу весов самые сочные и спелые персики. Винко присел на пенек, что служил вместо стула, и, забавно качая ногами, начал кушать свое угощение. У Ви потеплело в груди. — Никогда не знаешь, куда нанесут удар. — Твоя правда, но эти слухи прокатились только в последние деньки, — мужчина устало вздохнул, промокнув пот под густыми усами. — А что же до малышки Цзы? — улыбнулся Ви, вспоминая девчушку, что бегала между палаток, гоняя родительских кур. — Зарабатываю как могу, чтобы оплатить ее обучение. — О… — Ви затихает, чувствуя вину за то, что затронул больные темы. Пытаясь извиниться, он навалил как можно больше персиков на чашу весов, чтобы оставить побольше монет. Ему они все равно не нужны, а этому мужчине, на долю которого выпала такая нелегкая судьба, они могут быть нужны, как воздух. — Попробуй этот, Ви, — улыбнулся мужчина, протягивая Ви персик. Он поднял глаза, чтобы отказаться, но что-то во взгляде этого мужчины вынудило согласиться. Кисэн улыбнулся уголком губ, принимая сладость. Винко сидел на пеньке, облизывая, точно ребенок, сладкие пальчики, по которым потек персиковый сок. Ви прошептал тихое «Спасибо», а потом сделал первый укус, ощущая, как в рот брызнула сладкая жидкость. Он промурчал едва слышно, наслаждаясь как никогда сладким фруктом, даже не замечая, как вдоль уголка губ, к подбородку, потекли капли сока. Его резко развернули. Тэхен зацепил от неожиданности корзинку, и та упала, рассыпавшись содержимым по каменной кладке. Его глаза затянули чернильные омуты, в которых радужки нет. Тэхен замер, забыл как это — дышать, смотря в чужое знакомое лицо. Вязкая слюна скопилась во рту. Чонгук сжимал крепкими пальцами его хрупкие плечи, переходя на острые локти. Он плавно обогнул цепким взглядом его брови, точеные скулы и родинку на самом кончике носа, останавливаясь на губах. На губах, перемазанных мякотью персика. Вокруг них — тишина. Умерший мир. Даже птицы перестали петь. Тэхен сжался, прижав ладони к груди. Персик упал из его рук под ноги, откатившись дальше по мостовой. Во рту мгновенно пересохло от внезапного выброса адреналина и вязкой сладости. — Давай я тебе помогу, малыш, — хрипло прошептал Чонгук, наклоняясь к его лицу. Тэхен даже не пошевелился, позволяя чужому языку скользить по его подбородку, слизывая сладкую дорожку, а после переходить на невозможные розовые губки. Чонгука срывает. Он рычит, хватая Ви за тонкую талию, вжимает его поясницей в стол. Винко дергается вперед, желая защитить, но крепкие руки оплетают со спины цепкими путами-лианами. Горячее хмельное дыхание ударяет в оголенную шею, и по спине бегут мурашки. Крепкие руки с синими плетениями вен скользят по его груди, обводят большим пальцем соски и тянутся вниз, к тазобедренным косточкам. В ягодицы упирается возбуждение. Из глаз брызгают слезы — они оба в ловушке. Его хен стоит в плену человека, которого они видели в ту страшную минувшую ночь, а он сам даже крикнуть не может. — Вот ты и попался, мышонок, — в самое ухо говорит мужчина, и у Винко вниз ухает сердце. — Если ты только тронешь меня… — шепчет Ви, цепляясь пальцами за край стола. У него дрожат колени, а сердце громко стучится о стенки ребер. Никто не кинулся им помочь. Даже добрый продавец развернулся. — Если только твой цепной зверек тронет моего Винко, я вас обоих… — Мне гораздо больше нравилось, когда твой ротик был закрыт, — ухмыляется Чонгук. Он пьяным взглядом огибает плавные изгибы чужой шеи, не сдерживается, прикасаясь ладонью к шелковому кимоно, что скрывает горячее тело. Чонгук облизался, переместив большую ладонь на его шею. — Нужно занять твой грязный рот чем-то полезным. Например, моим членом. Тэхен задрожал. Внутренности сжались в узел, который изнутри душил, не пропуская даже капли кислорода. Он судорожно вдохнул, когда почувствовал мозолистые пальцы, что ласкают рукоятку катаны, на своих ягодицах. Чонгукову щеку обожгла пощечина, но он даже не дернулся, только сильнее впиваясь пальцами в манящее бедро. — Тебя казнят, если ты сейчас же не уберешь свои грязные лапы, животное, — выдавливает Ви через силу, вжимаясь в стол. — Я фаворит наследника пр- — Ты ударил меня? — спрашивает Чонгук, ухмыляясь. Его лицо озарилось оскалом, перетекающим в ядовитый смех. Тэхен затрясся в его руках. Чон замолчал, и на улице воцарилась тишина. Тэхен неотрывно смотрел в его глаза, в которых родилась разъедающая ярость. Его пальцы сомкнулись на тонкой шее, и Тэхен перестал чувствовать под ногами землю, задыхаясь. — Ты, сука, ударил меня? — переспрашивает он, стеклянными глазами смотря, как в его руках трепыхается пойманный в сети журавль. Тэхен хочет плакать от страха, но плачущий Винко, которого сжимает в руках ненормальный дружок этого психа, придает сил — глоток свежего воздуха. Он собирается ударить Чонгука в грудь коленом, но чувствует только боль, когда его с силой отшвыривают на прилавок, с которого рассыпались сочные персики. Послышался крик людей, но никто не кинулся помогать. Тэхен застонал от пронизывающей боли. Чонгук схватил его за щиколотки, резко пододвинул к себе и развел тонкие ноги в стороны, вжимаясь пахом в манящую задницу. Вакагасира дышал глубоко, рвано, словно не кислородом, а раскаленным железом. — Я тебя выебу прямо здесь. На глазах у всех. Чтобы ты, шлюха, знал впредь, с кем имеешь дело. Чон схватил Тэхена за грудки, вновь поднимая. Мир остановился. Тэхен теряется в пространстве, когда его губы обжигает раскаленное дыхание, а Чонгук готов вгрызться в его губы животным поцелуем. Между их губами — миллиметры. В воздухе трещит электричество. Тэхен жмурится, дергается назад, но равнодушный голос окатывает ледяной водой: — Что здесь происходит? — Хосок прислонился плечом к колонне на крыльце, разглядывая развернувшуюся картину. Якудза, некоторые из них, стоят полукругом. Внутри — вакагасира, что сжимает в своих объятиях анаконды испуганного мальчишку и сатейгасира, что крепко держит плачущего мальчика. Хосок дергает головой, ухмыляясь. — Звери выходят из-под контроля, — тянет он, медленно опускаясь с низкой лестницы. — Оставьте парнишек. У нас есть дела поважнее. Чонгук змеей смотрит на замершего кисэн, у которого в глазах слезы смешиваются с яркой ненавистью. Его губы трогает улыбка, что точно звериный оскал, и язык заскользил по нежной коже. Вакагасира склонил голову вбок, сжимая большим и указательным пальцем подбородок мальчика, у которого кимоно сползло с плеча, оголяя песочную кожу с острой ключицей. — Чон Чонгук, — шипит Чонгук, а после разворачивается, отчего Тэхен едва ли не падает. Юта вдыхает последний раз запах мальчишки, который даже омегой еще не пахнет. Он пахнет детством. Молоком, сладкими фруктами и горькими слезами. Юта скользит губами по его нежной шее, чувствуя, как пульсирует жилка, а потом невесомо кусает за мочку уха, шепча только для него одного: — Мне нравится, как ты пахнешь. Как только руки пропадают с его тела, Винко кидается к Ви. Тот едва сдерживает слезы, прижимая испуганного Винко к своей груди. Ви резко вытирает щеки рукавом кимоно и, как можно быстрее, уходит. Винко тихо шмыгает носом. Душистые травы, сладкая полынь и дольки лимона давно растоптаны подошвами равнодушных людей.