журавли с оторванными крыльями

Когда Юнги переступил порог дома журавлей, его с ног сбили призраки. Смеси из запахов и воспоминаний водоворотом поглотили. Никто не верил, что они вернулись туда, откуда якудза их забрали. Это место стало в голове лишь отголоском, фантомом, смутным очертанием на краю ночи, а теперь Юнги провел пальцами по стене, собирая невидимую пыль, и собирается с силами. Кисэн, вернувшиеся из дома якудза, — пустые, разбитые оболочки. Те, кто все это время был дома, на них смотрели с такой жалостью и удивлением, что Юнги предпочитал не поднимать взгляд. Чимин его сторонился, и от этого было еще больнее. Джин-хен прибежал взъерошенным и запыхавшимся, держась за стены. И он не знал чему удивляться больше: беременному Винко, морально раздавленным кисэн или тому, что они вообще живы. Джин метался между ними, каждого осматривая, придерживая за подбородок, и дал распоряжение приготовить баню и необходимые лекарства. Юнги скатился на пол по стене, прижимая трясущиеся ладони к лицу. Винко, заметивший это, хотел было подойти к нему, но старший омега перехватил его за локоть, мягко улыбаясь, и покачал головой, передавая слабо сопротивляющегося ученика одному из старших братьев. Ви среди них не было. Джин прикусил губу, оглядываясь, словно просто упустил его из виду, но нет. Его с ними больше нет. Омега присел на корточки перед притихшим Шугой, накрывая его ледяные ладони со сбитыми пальцами своими, теплыми. Он не сопротивлялся, позволяя заглянуть в свое лицо. Темные, почти черные круги, дрожащие искусанные губы, бледная кожа и потухший взгляд. Юнги поднял на него глаза безжизненные, а Джин увидел в них мясо из внутренностей, сердца и души. — Шуга, ты все сделал правильно, все сделал хорошо, — прошептал Джин-хен, но тот никак не среагировал, вновь упираясь взглядом в пол. У Джина в комнате преобладают зеленые успокаивающие тона. Юнги лежал на футоне, подложив ладонь под щеку, и наблюдал за старшим, который неспешно перемещался по комнате, заваривая пахучий зеленый чай. Под потолком были развешены сухие травы, слабо колыхающиеся от дуновений ветра, проскальзывающего в комнату через маленькие щелки. Только Юнги было ни холодно, ни жарко, ни хорошо, ни плохо — ему было никак. А от зеленого чая воротило. Джин-хен, наконец, опустился на подушку, покоящуюся возле футона, и поставил на поднос две клубящиеся паром чашки. — А теперь расскажи мне, что произошло. И Юнги рассказал так холодно и безэмоционально, будто это и не с ним произошло вовсе. Рассказал, как по ниточке они вытягивали из якудза необходимую информацию, как он спал в господской комнате и ноги раздвигал, как Мэй ему по одной только просьбе принесли (Джин отметил, что очень испугался, увидев на пороге гонцов), рассказал о неожиданном появлении Ви и выслушал его печальную историю о том, что ему кисэн больше не быть никогда; о беременности Винко поведал, заставив хэнсу удивленно ахнуть. Третий месяц идет, Иоши говорил о том, что крепкий альфа у него будет, а Джину деваться некуда — придется воспитывать. — Я не верю в то, что они нас отпустили с парой синяков, — хрипло сказал Шуга, по настоянию Джина все-таки пригубивший зеленого чая, чувствуя, как пустоту внутри обжигает. — Не иначе, как часть плана. Не могло их предательство кончиться вот так, словно… они простили? — омега нервно ухмыльнулся от собственных слов. — Бред собачий. — Мы будем просить аудиенции у короля, — немного помолчав, ответил Джин. — После всего, что произошло, он не оставит нас. Мы были верны ему до самого конца, и он, несмотря на такое смутное время, выделит малую часть воинов, чтобы мы могли жить в безопасности, — старший вновь замолчал. То ли обдумывая, что скажет королю, то ли самого себя убеждая в правоте своих слов. Он вздохнул, потерев кривыми пальцами тонкую шею. — Позволь мне присутствовать при этом! — взмолился Юнги, едва не складывая ладони в молитве. Ему нужно лично убедиться в том, что слова Намджуна — пустой треп, фарс, ложь. Только страх того, что он все-таки сказал правду, изнутри кости грыз. Если это так… Юнги не знает, что будет тогда. — Сейчас вам нужен только отдых. Оставайся у меня, ису приготовят для тебя ванну, а после поспишь, — Джин заботливо пригладил юнгиевы волосы, превратившиеся от холода и сырости в сосульки. Но Юнги смотрел на него так умоляюще, что хэнсу вздохнул, согласно кивая. — Хорошо, хорошо. Только при условии, что тебе станет легче. Юнги выдавил из себя подобие улыбки в качестве благодарности. Сейчас он должен быть храбрым, сильным и смелым, только этот хлипкий каркас треснул, лопнул, разрушился под основание, и омега не знает, где взять новый. От горячего поцелуя в лоб побежали мурашки вдоль позвоночника. Джин-хен был для них как мать-тигрица, охраняющая своих тигрят, хотя Юнги себя чувствовал мерзким иссохшим котенком. Он на мгновение прикрыл глаза, инстинктивно потянувшись вперед, не желая разрывать такой по-матерински теплый поцелуй. Хэнсу улыбнулся, а после поднялся со своей подушки, желая хорошо отдохнуть, как Юнги резко выпалил, заставляя того замереть в дверях: — Джин-хен! «Я беременный и хочу избавиться от него», вертелось в уме, но голосовые связки будто отмерли. Он бесконечно долго смотрел в удивленные глаза Джина. Ребенок — это все, что у него от Намджуна осталось. Маленькая крошка, песчинка, беспомощное существо, не виновное в грехах своих порочных родителей. Папа-предатель и отец-убийца. Что будет, если он родится? Что, если он родится омегой? Он пойдет по стопам Юнги, станет шлюхой, с самого рождения вынужденной жить той жизнью, которой не хочет. Юнги и сам такой, сам идет по не самостоятельно выбранному пути. Его на него толкнули и ножом к горлу заставили идти. И теперь он сделает точно так же со своим ребенком? Чистка — дело нескольких часов. Да, больно, да, опасно, но его ребенок не будет страдать. Он вообще не родится. А Юнги? Он способен на убийство того святого, что ему Намджун, его альфа, его чертов любимый человек оставил? Одинокая слеза боли скатилась по щеке, но Юнги ее резко утер. Так вот, значит, что чувствовал его папа перед тем, как подарить Юнги жизнь. Изломленную, сложную, но как много он пережил… Боль утраты, силу братства, всепоглощающую ненормальную любовь. А ему только девятнадцать лет. Он молодой и одновременно такой старый, что, кажется, слышит хруст собственных костей. Его папа не смог остаться рядом с Юнги. А сможет ли он пройти этот путь, оберегая свое дитя? — Спасибо, — тихо сказал Юнги, вновь укладываясь на футон и накрываясь хлопковым одеялом. Он прижал дрожащие руки к плоскому животу и, когда дверь за Джином закрылась, он заплакал, избивая ни в чем не повинную подушку кулаком. Утром следующего дня Юнги, искупавшись в теплой, пропитанной маслами воде, сидел на коленях перед зеркалом, расчесывая гребешком отросшие волосы. Не мешало бы постричься. Из зеркала на него смотрел словно бы кто-то чужой, измученный и уставший. Проснувшись посреди ночи, Юнги испугался, потому что не увидел привычной вздымающейся спины, и только потом вспомнил, что это не намджунова комната. Он дома. Хотя ощущение было, что дом его остался за сотни километров от этого места. В воздухе витал запах сирени и сушеной полыни, и никакого морского бриза и близко не было. Юнги прикрыл на мгновение глаза, а после уставился в собственные глаза с какой-то злостью. Хватит убиваться, хватит страдать, хватит самого себя жалеть. Надоело. Он с громким стуком отложил гребешок в сторону, и, пошатываясь, отправился на поиски Джин-хена. Старший нашелся в музыкальном зале, наблюдающий, как омега-ису начищает аджэн, и одновременно переговаривающийся с одним из кисэн. Юнги тронул его за локоть, заставив вздрогнуть. — Можешь идти, Исюл, — мягко улыбнулся омега кисэн, и тот, кивнув, удалился. — Ты уже проснулся? — удивился Джин-хен, повернувшись к Юнги и поправив воротник не по размеру подобранного кимоно. — Так рано, мог бы еще поспать. Едва солнце показалось на горизонте, твои братья еще спят. — Некогда, — мотнул головой Юнги, убирая заботливые руки подальше от своих одежд. — Джин-хен, когда мы сможем обратиться к королю? — О, Шуга, Бог с тобой! Нас даже на порог не пустят в такую рань, а ты даже не поел, — возмутился старший, критично осматривая костлявое тело. — Я распоряжусь, чтобы тебе подали порцию побольше. — Дело не требует отлагательств! — прошипел Юнги, вцепившись в локоть пытающегося уйти от разговора хэнсу. — Какая, к черту, еда. Мне о ней думать противно. Единственное, чего я хочу — аудиенции. Каждый новый день может быть последним! Неужели ты не понимаешь, что они придут тогда, когда мы будем не готовы? Хен, нас как скот перебьют! — Я знаю, — спокойно сказал Джин-хен, улыбаясь пухлыми губами. Он положил теплые ладони на костлявые шугины плечи. — Почему ты так спокоен? — удивился Юнги. У него самого внутренности дрожали от нетерпения и злости, а хен был спокоен и улыбался тепло, словно не боялся ничего. — Ты не знаешь, на что они способны! Они никого не пожалеют, даже Винко, — перешел на шепот он, судорожно передергивая плечами. Его в холодный пот от одной только мысли бросало. — Потерпи хотя бы до полудня, и тогда мы с тобой вдвоем отправимся в королевский дворец, хорошо? Ты сможешь рассказать обо всем, что видел там и через что вы прошли, и тогда король обеспечит нам безопасность. А сейчас я настаиваю, чтобы ты поел. Тем более, близится завтрак. По случаю вашего возвращения повара готовят вкуснейший пибимпаб. С этими словами, не терпящими возражения, Джин ушел, оставляя Юнги глотать возмущения о быстротечности времени в одиночку. До начала завтрака около часа пришлось слоняться между знакомых, до каждой трещинки заученных стен, вдыхая запах пыли и старых книг. Он искренне не знал, что будет делать, когда факт беременности скрывать уже будет невозможно. Даже лишним весом отовраться нельзя будет, хэнсу не идиоты. Юнги даже представить не мог, как будет воспитывать своего ребенка. Почему-то от мысли, что Намджун о нем никогда не узнает, желаемое облегчение не наступило. Ему было искренне интересно, что думает о своем положении Винко. Их истории такие разные, и у Юнги от этого в груди больно защемило. Винко любил и его любили в ответ. Порой, в те редкие моменты, когда Юнги краем глаз наблюдал за своими братьями, он не мог не уловить мягкую улыбку и мечтательный взгляд, направленный куда-то в окно, где на сером небе скрипели тяжелые тучи. Такой счастливый, словно окрыленный, и пах он не своим запахом, на нем словно поселились альфьи нотки, кричащие «мое». Юнги злился. Не потому, что маленький Винко был любим, а он — нет, а потому, что ему сердце разобьют, раскромсают в мелкую крошку. Вообще, на самом деле, где-то глубоко в душе Юнги понимал, что Намджун его любил… А сейчас ненавидит. Юнги грустно улыбнулся, выдыхая клубок пара в морозный воздух. Хорошо, что так получилось. Юнги сам перестрадает эту любовь в одиночестве. Только один маленький факт всегда будет напоминать ему о необратимых ошибках, но обратно уже ничего не вернуть. Юнги слизал с губ одинокую слезу. У них истории такие разные, а исход один. И почему-то Винко, сидящий на ступеньках, вызывал лишь одно желание — обнять. Так Юнги и сделал, подходя кошачьей поступью к дрожащему мальчику. Старший опустил ладони на его подрагивающие плечи, и тот быстро утер с лица слезы рукавом кимоно, выдавливая фальшивую улыбку. Юнги хрипло рассмеялся, ероша снежные волосы своими пальцами. — Меня можешь не обманывать, Винко, — улыбнулся Юнги, садясь рядом, и прижал мальчишку к себе, позволяя слезам впитываться в шелковую ткань. Он зарылся носом в пахнущие ягодами волосы, устало вздыхая. — Скучаешь по своему любимому, да? — спросил Юнги, чувствуя короткий кивок. — Я знаю, малыш, я знаю. Все будет хорошо, поверь мне. Мы постараемся, — Винко оторвался от него, шмыгая красным носом, и Юнги утер его слезы большими пальцами. — Позволишь потрогать? — прошептал он, с улыбкой кивая на выпирающий животик. Винко улыбнулся сквозь слезы, быстро-быстро кивая. Юнги замер в сантиметре от его живота, а после, прикусив губу, все-таки коснулся. Мир не перевернулся с ног на голову, фейерверки не взорвались, но то чувство… чувство любви, заключенное внутри одного маленького человека, почему-то вызывало дрожь в пальцах, отдающую куда-то в сердце. Юнги улыбнулся уголком губ, поднимая взгляд на замершего Винко, наблюдающего за юнгиевыми ладонями. Старший дернулся вперед, заключая Винко в сильные объятия и тихо, едва слышно прошептал «спасибо». Юнги как на иголках сидел в повозке, трясясь из стороны в сторону. Джин-хен изредка посматривал на дорогу, в основном все свое внимание сосредотачивая куда-то вглубь. За несколько часов до поездки он послал гонца с просьбой выслушать их нескромное прошение, и в ответ получил согласие. Но согласие выслушать не означало, что им выдадут охрану. Юнги перебирал в голове всевозможные предложения о том, что лучше рассказать. Нужно ли что-то утаить? Или король обязан знать все изнутри, чтобы знать, куда бить? Омега раздраженно выдохнул, потирая шею. Голова кружилась от голода и недостатка сна, но сейчас это последнее, что его вообще могло волновать. Спустя долгий час езды по вымощенным камнем улицам, они наконец сошли на землю, припорошенную снегом. Джин пытался сохранять спокойствие, чтобы еще больше не нервировать Юнги, дал пару золотых монет возничему и попросил подождать, пока они не вернутся. Стража пропустила их через главный вход и передала советнику короля, который поджидал их, нервно заламывая пальцы. — Ну, наконец-то вы здесь! — вскрикнул полноватый мужчина, всплеснув руками. — Король заждался. Вы узнали что-то новое и важное? Наши враги готовят новое наступление? — Мы здесь немного по другому вопросу, — мягко ответил Джин-хен, приправляя уклончивый ответ улыбкой. Советник на них посмотрел, как на форменных идиотов, но к королю отвел. Юнги шагал прямо за Джином, похрустывая от нервозности пальцами. В огромном дворце — тишина, разрываемая лишь тихим шарканьем ног по полу. В каждом пролете стояло по два охранника, в любой момент готовых броситься защищать короля. Даже на Юнги и Джина они смотрели, как на куски мяса, а не одних из сторонников короля. Юнги передернуло от этих взглядов. После двух коротких стуков с разрешения они зашли в просторный кабинет, кланяясь ровно на девяносто градусов и не смея разогнуться. — Хэнсу, — узнал Джина король, кивая. Он склонился над картами, в которых была расчерчена местность столицы и близлежащих городов. Толстые пальцы, увенчанные перстнями, сжимали бокал с дорогим алкоголем. Юнги мельком глянул на короля, постаревшего словно на миллион лет. Так вот как выглядит тот, за кого они свои жизни должны отдать. — Принесли какие-то новости? — Нет, мой господин, — тихо ответил Джин-хен, все еще наклонившийся. — Мы пришли просить у вас помощи. — Помощи? — удивленно вскинул кустистую бровь король, почесывая пальцами седую бороду. — И какой помощи вы хотите от меня, кисэн? — Защиты, господин. Эти люди, наши враги, от которых моим ученикам удалось бежать, придут по наши души. Без вашей помощи мы ничего не сможем сделать против них, — после его слов воцарилась тишина. Юнги мысленно умолял короля ответить согласием, не разбивать его хрупкую веру в лучшее, дать знать, что все сказанные Намджуном слова — ложь. — Вот как, — помедлив, ответил король. Он неожиданно чему-то ухмыльнулся, одним глотком осушив свою чашу с алкоголем. — Помнится мне, как вы клялись защищать своего короля, а потом один из вас предпочел спасать свою шкуру вместо того, чтобы защитить моего сына, наследника престола. Он трусливо сбежал, поджав хвост, предпочел раздвигать ноги перед этими животными! — закричал король, хлопая ладонью по столу, заставив Джина вздрогнуть. — А сейчас вы приходите ко мне, просите дать людей, чтобы они защищали ваши трусливые задницы? Я вас, проституток, своей казной содержал, а вы мне смертью моего сына отплатили, — каждым словом короля у Юнги внутри что-то ломалось. Он в шоке вскинул голову, медленно разгибаясь. — Как вы смеете так говорить о нас, людях, которые своей жизнью ради вас рискуют? Я и мои братья себя в жертву приносили, чтобы вы этот бой могли выиграть! — выплюнул Юнги, делая шаг вперед, но Джин испуганно схватил его в кольцо рук. — Что ты говоришь такое?! Немедленно замолчи! — прошипел он на ухо. — А сейчас вы отказываете нам в защите и обвиняете в смерти своего сына? — нервно ухмыльнулся Юнги, игнорируя попытки Джина его заткнуть. — Моего брата выставили врагом государства за то, чего он не совершал! Вы своими руками толкаете нас в могилу, из которой мы не сможем выкарабкаться! Почему вы так поступаете с нами? Мы свои чертовы жизни вам одному посвятили, чтобы вы жили в безопасности, всегда были на шаг впереди, мы свое тело продавали в обмен на желанную вами информацию! Так почему же вы, блять, поступаете так с нами?! — закричал омега, вырываясь из сильной хватки. — Твой поганый язык отрезать нужно! — зарычал король, подрываясь с места. — Жалкая шлюха, какое право рот свой блядский открывать в мою сторону и упоминать моего покойного сына?! Казнить! Немедленно! — Мой господин! — вскрикнул Джин, прижимая ко рту Юнги ладонь, в которую он впился зубами. — Мальчишка не в себе, у него психологическая травма! Сам не ведает, что несет! Умоляю, позвольте нам уйти. Мы больше не посмеем и близко показаться возле дворца, мой светлейший король. — Убирайтесь! — взревел король, хватая со стола бутылку алкоголя и швырнув ее в сторону спешно удалившихся омег. — Чертовы бесстыдные шлюхи. Джин тащил брыкающегося Юнги за собой, почти насильно волоча. По ладони, которую он прижимал к его рту, потекла алая кровь от силы, с которой ненормальный омега впивался в нее. Юнги все похерил! Все уничтожил! Джин внутри закипал от ярости, насколько сильно этого идиота хотелось наказать, выпороть, пока спину до крови не исполосует. Старший швырнул его в сторону. Юнги упал в снег, больно ударяясь локтем о камень, и прошипел сквозь зубы. На его губах размазалась джинова кровь. — Какого Дьявола ты натворил?! — заорал Джин. — Этот урод заботится лишь о себе! — закричал в ответ Юнги. — Плевать ему на нас хотелось, плевать на то, что от нас избавятся, плевать, что мы умрем! Ему главное спасти свою задницу! Я не стану служить ему, не стану больше подчиняться, хватит с меня! Пусть эти «долг», «честь» и «обязанность» себе в глотку засунет и подавится. Моя долбаная жизнь вокруг этого ничтожества вертелась. Я все потерял: своих родителей, своего любимого, свою жизнь. У меня ничего не осталось, — ухмыльнулся Юнги, внезапно успокоившись. Джин удивленно смотрел на него, пока он поднимался со снега и оттряхивал кимоно. — С меня хватит, хен. Можешь продолжать погружаться в то дерьмо, которым он нас поливает, но я больше не стану. — Шуга, что с тобой произошло? — испуганно спросил Джин, делая шаг вперед. — Я не Шуга! — заорал он. — Мое имя — Юнги. Я им родился, слишком долго носил каменную маску всесильного Шуги, а умереть хочу собой, — судорожно прошептал он, обхватывая себя за плечи. Он и не заметил, как слезы градом покатились по лицу. — Мне все надоело. Я просто хочу домой. Юнги молча отвернулся и пошел к ждущей их повозке, громко хрустя снегом. Джин прорычал, впиваясь пальцами в свои волосы, и поднял лицо к небу, наблюдая, как маленькие снежинки начали плавно опускаться на землю. Господи, когда же это закончится? Юнги обнимал самого себя за плечи. Маленькие снежинки оседали на его подрагивающих плечах и слипшихся ресничках, перемешиваясь вместе со слезами. Он пуст. Внутри ничего, кроме вечной мерзлоты и завывающего ветра. Намджун, чертов сукин сын, оказался прав во всем. Он пытался Юнги открыть глаза, а тот их закрывал, отворачивался, не желал смотреть правде в глаза. Намджун не хотел причинять Юнги зла, только тот принимать и понимать этого не желал. Его запрограммировали так, что Намджун — враг, его нужно уничтожить, разбить, стереть с лица земли. Только откуда взялась ошибка в системе, и Юнги его полюбил? Боже, что же он наделал… Чимин приходил почти в щенячий восторг, когда в его поле зрения появлялся Винко. Он пищал, кричал, тискал его мягкие щечки и ворковал с животиком. Потому что, вау, неужели у них скоро появится маленький карапуз? Будет смотреть на мир глазками-пуговками, агукать, поднимать шум топотом маленьких ножек по полу. А кем он будет — альфой, омегой или, может, бетой? Чимину все равно, он этого малыша любым любить будет. Все свободное время, пока они приходили в себя, Чимин старался проводить рядом с ним, потому что все проблемы вмиг испарялись, превращаясь в какую-то размытую точку. Но Чимин искренне ненавидел, когда Винко грустил. Порой он уходил в себя, подолгу смотря в окно или поглаживая живот ладонью. Чимин в такие моменты вел себя откровенным полудурком, чтобы он улыбнулся хотя бы на короткий миг. — Малыш чувствует, когда ты грустишь, и начинает грустить тоже, — сказал однажды Чимин голосом человека, повидавшего в своей жизни многое. Он даже почувствовал себя слепым старцем. Винко посмотрел на него такими доверчивыми глазами, что Чимин не смог сдержать улыбки. — Поэтому ты всегда должен улыбаться и смеяться, чтобы он родился счастливым! На самом деле Чимин так свою боль старался прятать внутри себя, хоронить под толстым слоем нежности и заботы. Он скрипя зубами улыбался, читал вслух, пел и танцевал, а по ночам, сжимая между зубов подушку, кричал от боли. Исполосованная спина никогда не позволит ему забыть о своей никчемности и бесполезности. Он самому себе старался доказать обратное, любил всех вокруг, потому что один-единственный человек заставил его поверить, что такого, как Чимин, полюбить невозможно. Глупость, абсурд, нонсенс, не бывает такого. Чимин обречен умереть в одиночестве, где-то в канаве, использованный, забытый и разбитый. Он искренне верит в эту праведную истину, а Хосоку молится и благодарит за то, что глаза ему раскрыл. Юнги как-то отгородился от него. Чимину смотреть в его сторону больно, словно они вернулись на полгода назад, когда он особняком держался. Юнги ковыряется палочками в своей миске с рисом, перекладывает крупинки с места на место, а в рот ничего не кладет. Он словно еще меньше стал, осунулся и ссутулился. Чимин Винко насильно есть заставляет, даже половину своей порции отдает, потому что «вам с малышом нужнее, и не смей со мной спорить». Даже Тэхена рядом с ними нет. Наверное, он просто умер. Может быть, пал первой жертвой в гневе якудза? Чимин никогда об этом уже не узнает. После завтрака все разбредаются по классам. Чимин и несколько других кисэн сегодня ответственны за уборку в столовой, потому он задерживается, провожая взглядом понурую фигуру, уходящую в сторону террасы. Омега жует губу несколько секунд, словно взвешивает в голове все «за» и «против», а потом, побросав миски, кинулся за Юнги, не замечая угроз в спину. Старший нашелся в одном из кресел, укутанный в шерстяную накидку по самый нос. Он смотрел на голые ветки сакуры и глицинии, укрытые снегом. В его глазах отразился тусклый свет, а после он перевел взгляд на Чимина. — Хен, — жалобно позвал Чимин, не зная, куда деть руки. То ли подойти и обнять, то ли остаться на месте и вообще не двигаться. — Что такое, Чимин-а? — хрипло спросил Юнги, улыбаясь слабо, только Чимин этого не увидел. — Я скучаю по тебе, — шмыгнул носом Чимин, сам не зная почему разреветься захотелось. Он потерял Тэхена. Может ли он точно так же потерять Юнги? Но тогда темнота вокруг него замкнется кольцом, проглотит и утащит на дно, в самое адское пекло. Чимин заживо сварится, один, маленький ненужный человек. Юнги выпутался из накидки и раскинул руки в стороны, приглашая в свои объятия. Младший тут же среагировал, прижимаясь к теплому родному телу. Юнги оставил легкий поцелуй на его макушке и прижался к ней щекой, закрывая глаза. Спокойно. Так, как должно быть. Они вместе, а значит справятся со всем? — Приходи ко мне сегодня ночью. Ближе к часу ночи дверь тихонько скрипнула, и в комнату скользнула безмолвная тень. Юнги пододвинулся на своем футоне, освобождая место для Чимина, залезшего под одеяло и обнявшего его за талию одной рукой. Старший блуждал пальцами по его лицу, оглаживая острые черты, по тонкой шее и плечам. Чимин искал в отражении юнгиевых глаз звезды, а находил лишь их осколки. Юнги облизал пересохшие губы, собираясь с силами. Ему это бремя не вынести одному никак. — А у меня, знаешь, будет ребенок, — тихо сказал Юнги. — Какой еще ребенок? — удивленно спросил Чимин и вскинул голову, едва не ударив Юнги по носу. — Ну, какими бывают дети? Маленький и кричащий, — горько улыбнулся он в ответ. Чиминовы губы сложились в букву «о». Он откинул одеяло в сторону, задирая ночную рубашку до самой груди, и прижал прохладную ладонь к его едва начавшему округляться животу. Юнги посмотрел вниз, на его маленькую ладонь на своем животе. — Я хотел избавиться от него, но не смог почему-то. — Избавиться! — шепотом возмутился Чимин. — Кажется, ты мой хен, а такой идиот. Э-эй, малыш, не слушай ты его, твой папочка такой дурак, — хихикнул он, наклоняясь, чтобы оставить несколько нежных поцелуев на его животе. — Чимин-а, — едва сдерживая слезы, прошептал Юнги. — У нас целых два малыша родится! Я буду их няней, — счастливо улыбнулся омега, хлопая в ладони. — Ах, мы увидим, как наши малыши сделают первые шаги, услышим первые слова… Он будет называть тебя «папочка», а меня «Чимин-хен»! Должен ли я быть строгим хеном? — нахмурился он, потирая подбородок. — Ну как я смогу! Малыши, они ведь такие чудесные, я не смогу их руга- Юнги не дал ему договорить, резко притягивая к себе для поцелуя, но Чимин выставил перед ними ладонь, накрывая юнгиевы губы. Он поломано улыбнулся, качая головой, и прошептал: — Нам больше нельзя это делать. Чимин прижался щекой к его груди, поглаживая ладонью живот, а Юнги вжался в него, как в спасительный жилет, и зарылся носом в мягкие волосы. Чимин что-то шептал о его ребенке, о том, как весело им станет жить, а Юнги ронял соленые слезы, впитывающиеся в его теплые волосы. Жить, не обвиняя себя каждый Божий день, оказалось не легко. Юнги в очередной раз ждал смертной казни, а она все не приходила. Наступил второй месяц, зима стала холоднее, кусая морозом за щеки. Он стал чаще улыбаться, краем уха слушая шутки кисэн. Чимин улыбался широко, от чего его глаза превращались в полумесяцы, и у Юнги на душе становилось тихо, спокойно, метель затихала. Еще больше веселил Винко. Он поправился, щечки округлились и заалели, выступающий живот делал его каким-то неуклюжим, похожим на медвежонка. А еще он все чаще был голоден. Приходилось тихо-тихо, под покровом ночи воровать ему оставшиеся с ужина порции. Юнги не без улыбки наблюдал за ним, пока он уплетал за обе щеки, и думал о том, неужели он тоже станет таким? Они вернулись к прежней жизни и были почти счастливы. Но ночью ледяного января разверзлись врата Ада. — Соскучились, шлюхи? — закричал никому не знакомый альфа, ногой вышибая парадную дверь. Якудза черными тенями начали заполнять журавлиный дом. Намджун, покачивая в руке свою катану, неспешно шел, хрустя снегом. Он подобно зверю скалил зубы и облизывал хмельные губы. Мимо него проносились якудза, врывающиеся в особняк. Изнутри слышался звон стекла и испуганные крики. Когда Намджун переступил порог, перед ним полукругом на коленях, за волосы удерживаемые якудза в черных масках, сидели кисэн. Он обвел их ледяным взглядом, точно смотрел не на людей, а на мусор. Катана врезалась в деревянный пол, мелкие щепки заставляя взмыть ненадолго в воздух. Он широко распахнутыми ноздрями вдохнул раскаленный воздух и выдохнул через рот. Сквозь выбитые двери дул пронизывающий до костей ветер, а ему было жарко. Джина толкнули вперед, заставляя упасть на колени. Он гордо задрал голову, без тени страха смотря на склонившегося над ним альфу, и дернул головой, когда тот сжал мозолистыми пальцами его подбородок. Намджун нервно ухмыльнулся, ударяя сопротивляющегося омегу ладонью по лицу. Джин вскрикнул, прижимая ладонь к губам, и сплюнул скопившуюся во рту кровь. — Почему вы, суки, сами себе могилу роете? — ухмыльнулся Намджун, присаживаясь на корточки перед ним. — Мы знали, что вы придете. Королю уже известно об этом, и скоро здесь будет стража, — хрипло сказал Джин, пытаясь быть храбрым. Все его ученики смотрят на него со страхом и немой мольбой. Он их всхлипы слышать не может, сердце на миллион кусков разрывается. Намджун равнодушно смотрел на него несколько секунд, а после рассмеялся дико. — Он угрожает нам! — вскрикнул Намджун, заставляя остальных якудза рассыпаться в гиеноподобном смехе. — Ты пытаешься меня этим запугать? Думаешь, что я позорно убегу от королевских шавок? Я их на тот свет вместе с вами, мерзкими подстилками, отправлю, — зарычал альфа, хватая сопротивляющегося Джина за шкирку. Под всеобщее улюлюканье и крики, смешиваемые с рвущими душу рыданиями кисэн, Намджун с этого омеги сорвал одежды, оставляя обнаженным перед всеми, и, поставив по-сучьи на четвереньки и размазав скудную слюну по эрегированному члену, одним резким толчком заполнил его тело. Крик оглушил на мгновение, отражаясь эхом от стен. Некоторые из кисэн начали кричать, вырываясь на помощь своему учителю, но их удержали на месте, едва не вырывая вместе с мясом клоки волос. Намджун двигался в его теле рвано, быстро, грубо, заламывая тонкие запястья. Джин сгорал от боли, стыда и страха за своих учеников, только поэтому агрессивнее вырывался. Что мог он сделать против всех них? Но осознание, что его любимых детей растерзают точно так же, как терзают его тело сейчас, заставляло его кричать, сотрясаясь в рыданиях. Кто-то рыдал вместе с ним, кто-то в шоке смотрел, как альфа вбивался в тело их учителя и как кровь стекала по бедрам. А якудза смеялись, смеялись, смеялись. До хрипоты, до сорванного голоса, до истерики. Грязные шлюхи, мрази, ничтожества, заслуживающие лишь смерти и боли. Их участь — сдохнуть, подобно вшивым псинам. Намджун схватил вырывающегося омегу за волосы и, ловко вытащив из ножен на икре клинок, перерезал его горло. Кровь брызнула во все стороны. Джин начал кашлять кровью, булькающей в горле, и стеклянными глазами уставился перед собой, прямо на замершего зареванного Чимина. Намджун отбросил умирающего омегу на пол за ненадобностью и, ухмыльнувшись, поправил свое сбившееся кимоно. Словно по команде якудза отпустили кисэн. На полу начала растекаться бордовая липкая лужа джиновой крови. День назад он улыбался уголками губ, строго смотрел на учеников и жарко рассказывал о литературе, а сейчас лежит с перерезанным горлом, подобно скоту, на полу. — Бегите, — хрипло сказал Намджун. И те немногие, которые смогли оправиться от шока, побежали. Чимин сломя голову несся сам не зная куда, прямо босиком выбегая на улицу, убегая вниз, к пруду и огромным валунам. Слезы застилали глаза. Мир в одно мгновение окрасился в кровавый. Кисэн насиловали прямо на полу, терзали невинные тела и вгрызались острыми зубами в плоть, на живо отрывая куски мяса. Ночная тишина наполнилась неистовыми криками, рыданиями и смехом. Якудза ломали хрупкие кости так, что они рвали кожу, вырываясь наружу, отрезали катанами конечности и нашинковавыли тело сталью. Тех, кто смел терять сознание, тут же приводили в себя ледяной водой, чтобы начать свою извращенную экзекуцию снова. Привести в сознание, насиловать до темноты перед глазами, сломать несколько костей, а после того, как несчастная жертва снова впадала в небытие, все повторялось вновь и вновь… Никому не дадут умереть быстро. Смерть — слишком малая цена за то, что их братья стали всего лишь пеплом в сосуде. Их заставляли животно целоваться, а в процессе отгрызали грязный язык и блядские губы. Они были больше не похожи на людей. Они — окровавленное мясо. Пол устилали трупы, кровь и слезы. Чимин тихо плакал, прижимая маленькие ладошки к лицу. Снег тихо захрустел где-то рядом, но мальчик не старался быть тише. Все мертвы. Они все мертвы. Дом, полный трупов и их убийц. Чимин завыл, скребя ногтями по снегу, что неспешно падал на его сотрясающиеся плечи и перепутанные волосы. Мальчик замер, видя носки обуви своего убийцы. Хосок такой красивый в лунном свете, похожий на божество. Чимину бы встать на колени и молиться долго-долго. Тот, с кем он так жадно хотел встречи, вот он, перед глазами, только руку протяни. И он тянет, а в лунном свете блестит лезвие катаны. Он не чувствует боли, когда та сквозь его грудь проходит. Чимин любуется Хосоком, его острыми чертами и дьявольской улыбкой. Он ведь с ним договор поцелуем скрепил. Бусинки слез побежали по щекам, падая в снег вместе со стекающей изо рта кровью. Воздух стремительно покидал легкие, паром выходя в морозный воздух. Чимин засмеялся, булькая кровью, а Хосок прижался к его окровавленным губам своими, забирая последний вздох. Мертвое тело соскользнуло с лезвия, падая в снег, окрасившийся алым. Винко бежал через коридоры, задыхаясь от страха и слез. Ему удалось бежать. А всем остальным — нет. Эта мысль пульсирует в голове на повторе, пока он, растирая слезы по щекам, бежит. А коридор превратился в бесконечный, свет в конце туннеля никак не приблизится к нему, с каждым шагом все дальше и дальше оказываясь. Его раздирал страх не за свою жизнь, его колотило от мысли, что его нерожденный малыш может погибнуть. Он в собственных ногах запутался, едва не падая ничком вперед, но сильные руки схватили его, вжимая в стену. Кисэн зажмурился, начав плакать в голос и отбиваться, только знакомый запах окутал теплой пеленой, заставив Винко в шоке распахнуть глаза, кидаясь к любимому, как к Иисусу-спасителю. Он сильнее заплакал, вжимаясь в него, путая пальцы в его волосах нефтяных, покрывая лицо поцелуями-бабочками. Он так надеялся, что Юта придет к нему, заберет из этого Ада в свои теплые объятия, поцелует в нежные губы и защитит от всего мира. Но когда Винко отстраняется от него, в его глазах — обжигающая злость. Мальчик прижался спиной к стене, видя, как Юта медленно вытаскивает из ножен катану. — Убить, — хрипло повторил Юта, точно робот. Перед ним не любимый, перед ним — цель. Винко начало трясти от страха, но, вопреки самому себе, он потянул дрожащие ладони к лицу любимого. Он никогда не сможет причинить ему боль, ведь они так любят друг друга. Омега улыбнулся краешками дрожащих губ, смаргивая слезы. Но его рука застыла в сантиметре от любимой щеки, потому что лезвие катаны прошло сквозь его живот. Улыбка медленно сползла с губ. Юта резко вытащил лезвие и вонзил его вновь. И еще раз, и еще, и еще. Винко закашлялся. С уголка губ стекла струйка крови. Катана, обезображенная кровью невинного и его ребенка, с лязгом упала на пол. Юта не веря смотрел на свои окровавленные руки, словно пришел в себя после продолжительного кошмара. Пелена из слез застелила глаза. У Винко на животе расцвели багровые лепестки роз. Винко коснулся его щеки дрожащими пальцами и упал. Юта поймал его, с криком раненного зверя прижимая к себе. Они вместе опустились на пол. Из его полузакрытых глаз покатились слезы, впитавшиеся в белоснежные волосы. Юта крепко сжал его ладонь на своей щеке, но она упала вдоль талии. Винко больше не открыл глаза. Юта заорал, что было силы, раскачиваясь взад-вперед, укачивая мертвое тело в своих руках, точно просто спящего ребенка. Намджун с легкой улыбкой бродил меж комнат, скребя лезвием кровавой катаны по полу. А где же главный виновник торжества? Почему не явился на свой собственноручно устроенный праздник? Пир страха, гимн ужасу, вместо закусок и вина — кишки вперемешку с внутренностями и бокал, наполненный кровью! У Намджуна из груди вырвался дьявольский смех. Он остановился перед очередной дверью, полными легкими вдыхая холодный воздух. Вот он. Прямо тут. Здесь его чертова змея встретит свою смерть. Намджун толкнул дверь, и та отворилась. Юнги, свернувшись клубочком, спал. Его волосы пшеничные разметались по подушке, кожа в свете луны бледная, фарфоровая, неживая, грудная клетка вздымается медленно, размеренно. Он дернулся во сне, словно почувствовал что-то, отдаленно напоминающее океан. Океан из крови и металла. Ресницы черной ночи подобные затрепетали, тени причудливые на скулы отбрасывая. Какая же эта блядь красивая. Его не трахать, его подобно иконам расписывать и до стертых коленей молиться. Такие, как Юнги, жить не должны. Они своей красотой людей обычных сводят с ума, им или не искушать своим ангельским началом, или не рождаться вовсе. Намджун предпочел бы его не знать никогда, ни за что в жизни, даже под риском смерти. Пусть он сдохнет, ни от кого не зависимый, чем вот так, едва внутреннего монстра удерживая от того, чтобы в голос не завыть. Омега вздрогнул, медленно распахивая глаза. Он потер сонное лицо кулачками, медленно поднимая расфокусированный взгляд на Намджуна, и замер. Сердце биться отказалось, а после зашлось с таким оглушительным стуком, что, кажется, попыталось выломать изнутри ребра. Юнги вскрикнул, отползая назад, прижимая к себе скомканное одеяло. — Моя принцесса все-таки решила почтить скромных гостей своим присутствием? — едко ухмыльнулся Намджун, скаля зубы. — Н-нет, господи, только не вы, только не снова, — взмолился Юнги, чувствуя, как дрожь расползается по телу. — Нет, нет, нет… Страшный сон, мне только нужно уснуть заново. Он закутался в одеяло, словно в кокон, и зажмурился, пытаясь заснуть. Намджун рассмеялся вслух, разбивая юнгиеву душу изнутри в мелкую крошку. Альфа выдернул его из одеяла, за руку резко на ноги поднимая. Юнги начало колотить от страха. Намджун жадно провел широкими ладонями по его телу, вновь наслаждаясь остротой и хрупкостью, и, просунув пальцы под ночную рубашку, крепко сжал аккуратные ягодицы, всем своим телом вжимая его, дрожащего, в стену, и хрипло прошептал на ухо: — О, как же я желал твое тело. Трахая своих шлюшек, я представлял тебя, суку. Как же ты мне в голове засел, — засмеялся Намджун, раскаленным дыханием опаляя обнаженную шею. Юнги уперся дрожащими ладонями в его широкую грудь, чувствуя, как подкашиваются ноги, и, наверное, не держи бы его сейчас альфа, он бы рухнул на колени. — Как же я ненавижу тебя, как презираю. Но все скоро закончится, — Юнги вздрогнул, когда ледяной клинок прижался к его шее. — Давай, — хрипло шепнул он, смотря прямо в его черные, беспросветные глаза. — Сделай, блять, это наконец. Убей. Сколько ты будешь бояться, сколько прятаться? Давай прекратим это сейчас, — улыбнулся Юнги, поддаваясь вперед. Кожа под напором острого лезвия расползлась, и алая струйка потекла по кинжалу вниз, пачкая намджуновы пальцы. — Но сначала я выебу тебя так, что ты захлебнешься собственными стонами, — прорычал Намджун, со всей силы вбивая кинжал в стену в сантиметре от головы Юнги. Он вгрызся зубами в его губы, терзая до крови, до боли. Юнги кричал, вырываясь, звал на помощь Джина или хотя бы кого-нибудь, чтобы от этого зверя спасли. Намджун его трогал везде, широко разводил ягодицы и вводил внутрь него пальцы, заставляя жалобно скулить в нежеланный поцелуй. Альфа зарычал, кусая его губы, разрывая кожу, и дал сильную пощечину, бросив Юнги на футон, не жалея сил. Все повторяется, повторяется, повторяется. Намджун скинул свою одежду, обнажая тело Аполлона и душу Дьявола. Омеге на него смотреть противно. Он душится в рыданиях, отчаянно зовя на помощь, только к нему никто не придет. Намджун кидается на него, как пантера — на антилопу. Он грубо раздвинул его худые ноги, сразу же, не медля врываясь в его тело, и начал размашисто двигать бедрами, заставляя Юнги кричать, извиваться и умолять остановиться, но Намджуну все равно. У него жажда кожи, поцелуев-укусов, Юнги внутри. Он рычит дико, втрахивая его, отчаянно сопротивляющегося, в постель. Юнги бьет его по лицу, по плечам, по груди, но альфа все его попытки пресекает, заведя крепко сжатые запястья над головой. Намджун вогнал член в его тело грубым толчком до основания, заставив Юнги выгнуться дугой и замереть, глотая слезы. Ему хочется это блядское тело видеть. Альфа порвал на нем ночную рубашку и, наклонившись, чтобы исполосовать его грудь засосами, замер. Юнги всегда был тонким, хрупким, болезненным, а его живот был плоским, аккуратным, пошлым, но сейчас… Сейчас он потерял былые формы, стал округлым и нежным. Намджун поднял нечитаемый взгляд на не двигающегося Юнги, отвернувшего лицо в сторону. По его щекам катились слезы, впитывающиеся в подушку. Альфа схватил его за щеки, грубо разворачивая к себе. — Что, шлюха, пока меня не было, хорошенько развлекся? — горько-ядовито оскалился Намджун. — Породишь на свет еще одно такое ничтожество, как и ты? — Он твой, — запинаясь, ответил Юнги. У него предательские слезы не прекращались. — Наш. — Ты лжешь! — заорал Намджун, ударяя кулаком по постели. Юнги ничего не ответил, не отводя взгляд от намджуновых глаз, в которых ярость сменилась грустью обжигающей, сожалением и раскаянием. Его начало трясти от одной только мысли, что он мог и Юнги, и своего ребенка убить. Он отпрянул от сжавшегося омеги, утирающего слезы с лица. Юнги улыбнулся уголком губ, накрывая холодные намджуновы пальцы и вкладывая в них его же клинок. Он поднес его руки к своему горлу, не отводя взгляда от Намджуна. — Тогда убей меня. Намджун рычит, отбрасывая лезвие в сторону, и впивается соленым поцелуем с привкусом слез в юнгиевы губы. Они впервые плачут вдвоем, цепляясь друг за друга, как утопающие.

☽

Спокойные волны тихо омывали берег. Тэхен подтянул колени к груди, стеклянным взглядом смотря куда-то на горизонт, где летали с криком чайки, крылом касаясь волн, разбивающиеся о валуны в прибое. Холодно. Ветры дуют нещадно, тэхеновы кости пересчитывая изнутри. Он слегка улыбнулся, прикрывая глаза, и подставил лицо навстречу холоду. На щеках — засохшие следы слез, подушечки пальцев перемазаны в черноте маленького уголька, а кости внутри скрипят подобно ветхой книге. Тэхен кашлянул в кулак, и это утонуло в разбивающихся волнах. Последний месяц он жил в старом заброшенном рыбацком домике. Маленький, скрипучий, готовый развалиться по камушкам при особенно сильном ветре, но стойко служащий новому хозяину. Чонгук спрятал его здесь, чтобы якудза не посмели дотянуться грязными окровавленными лапами. Он просыпался очень рано, в тысячный раз протирал пыль, намывал до скрипа немногочисленную посуду — две чашки и старый чайник, после грел себе чай из трав и сидел возле маленького окошка, наблюдая за бушующими волнами. Иногда он выходил из домика, садился на берегу, обнимая себя, как сейчас, и думал. Оплакивал своих братьев и себя. Ветер мягко прошелся по его волосам, словно через паутину, но, кажется, застрял. Тэхен поднял голову, слегка улыбаясь. Ветер перерос в чонгукову холодную ладонь. Как же он соскучился. Чонгук склонился над ним, оставляя нежный поцелуй в губы, а Тэхен, не желая отрываться, потянулся к нему, руками обвивая крепкую шею. Альфа сел рядом, сгребая продрогшего омегу в свои медвежьи объятия, и зарылся носом в усыпанные снежинками волосы. — Я ведь запретил тебе здесь быть, — хрипло сказал Чонгук. Только Тэхену все равно. Все равно бросает хижину и идет к морю, долго смотрит на горизонт и изредка парящих чаек. Омега устроился на его груди, замерзшими пальцами поглаживая чоновы, окольцовывающие его тело. — Они ведь мертвы? — тихо спросил Тэхен. На глазах уже давно слезы стоят, он и не пытается их сдержать. Он это уже давно чувствует. На уровне души, сердца, ментальной связи, оборвавшейся по всем каналам. Мертвы его братья, те, кого Тэхен считал своей семьей. Чонгук не торопится отвечать или совсем не собирается. Молчит, вместе с Тэхеном наблюдая, как медленно дневной свет растворяется в темноте, и ближе к себе прижимает его. И Тэхен все без слов понимает, сотрясаясь в рыданиях у него на груди. Чонгук глубоко вздыхает, уткнувшись замерзшим носом в его макушку, и гладит нежно, трепетно его дрожащую спину. Чонгук медленно опустил Тэхена на теплую постель, ни на секунду не отрываясь от его губ. Они боль вдвоем разделят, Чонгук большую часть заберет, чтобы его ангелу было легче. Он языком слизывает слезы горькие, соленые, морские. Тэхен всхлипывает, вплетая бесконечно долгие пальцы в чонгуковы волосы, позволяет свою боль глотать. Ему с Чонгуком легко, словно мира другого нет, словно Чонгук — мир. И если бы у Тэхена спросили где рай, он бы, бесспорно, ответил, что рай там, где Чонгук, там, где даже упоминание о нем есть. Чонгук… Чонгук. Как же сильно Тэхен любит его. Господи, если бы мог он целый мир подарить ему одному, он бы у Бога отнял его, своему любимому под ноги бросая. Они целуются, целуются, целуются. Не жадно, агрессивно и по-животному, а медленно, словно в последний раз, каждый миг до бесконечности растягивая. Тэхен провел ладонями по потному рельефному телу, каждую черточку внутри запоминая, отмечая, на периферии сознания навсегда отпечатывая. Ни вытравить, ни выбить, ни разрушить — Чонгук в нем. Внутри, в коже, в артериях и капиллярах, в его ДНК заложен. Первая любовь — навсегда последняя. Тэхен… Тэхен. Как же сильно Чонгук любит его. Мир сузился лишь до них двоих. Чонгук беспорядочно выцеловывал татуировки на его шее, слизывал капельки пота, губами очерчивал черного журавля, который навсегда Чонгуком на его теле останется, не умрет. Чон в нем задыхается. Растворяется. И умирает. Он так счастлив сейчас, настолько, что готов заорать. Тэхен под него ластится, больше кожи открывает и сам в долгу не остается, каждый миллиметр желанного тела помечая. Сумасшедшие, ненормальные, влюбленные. Они друг в друге прочно, до самого конца. Плавный толчок в жаркое тело. Тэхен изгибается, алые губы раскрывая в немом крике, и жмурится. Под закрытыми веками — звезды, а стоит открыть глаза — любимый лик, который Тэхен желает видеть каждый день, каждый час и минуту. А потому Тэхен сквозь слезы смотрит на него, улыбается изранено, в ладонях любимое лицо сжимая аккуратно. Чонгук двигается плавно, медленно, нежно, не разрывая зрительного контакта. Между ними красная нить превращается в стальные цепи, которые не разрушить, не разрубить, серной кислотой не разъесть. Пусть за окном пожар, пусть за окном война, только они вдвоем сейчас важны, родны, любимы. Чонгука от него кроет не по-детски. В омут с головой, к чертям самим, к Дьяволу. Да плевать ему на Бога, он для Тэхена сам станет Богом, чтобы тот улыбался всегда, сколько возможно это. Тэхен умирает, распадается на молекулы и атомы, а после вновь и вновь собирается под Чонгуком. Шлепки тел и влажные поцелуи температуру в маленькой комнатке поднимают до тысячи градусов Цельсия. Они в собственном Аду варятся и даже не думают что-то с этим делать. Умирать? Пусть. Вдвоем, рука в руке, ничего не страшно. Темнота не важна, не имеет смысла, когда Чонгук целует его до боли в губах, в сердце самом. У Тэхена в голове на повторе бесконечном молитвы своему Богу — Чонгуку. Если не суждено ему больше ничего, то пусть его последний вздох и дрожание ресниц он заберет, никому больше свою смерть Тэхен доверить не может. Чонгук все быстрее двигается в его теле, выцеловывая кожу до красных отметин, а им все мало. Больше поцелуев, больше кожи к коже, больше Чонгука в Тэхене, больше, больше, больше! Тэхен кричит, изгибаясь в спине, до кровавых полос цепляется за Чонгука, ноги шире разводя в стороны. Альфа над ним рычит, а ему не страшно. Пусть жрет его, пусть плотью питается, сердце чернильное вырвет, ничего не жаль! Они впились друг в друга удушающим поцелуем до крови, смешивающуюся в единую, неделимую. Слюна, кровь, пот, слезы — все слилось в безумный коктейль, крышу без тормозов срывая. С каждым толчком Тэхен все надрывнее кричит, все сильнее в чонову спину ногтями впивается, все ближе к себе его притягивает. Чонгук толкнулся в его тело до упора. Разбухший узел крепко связал их, толчками наполняя тэхеново тело спермой. Альфа крепче прижал его к себе, переворачиваясь на спину, а Тэхена укладывая сверху на себя. Чонгук поглаживал его мокрые волосы, перебирая целыми пальцами. Свечи, расставленные на полу, слегка дрожали от пробирающегося внутрь ветерка. Альфа прижался губами к чужой макушке, прикрывая глаза. Все закончилось.