Жизнь замерла, и вороны, слетевшие с веток, застыли в воздухе. Все вокруг умерло. Тэхен запомнил, как багровые капли заледенели на бледной груди. Чьи-то нежные руки обнимали его, закрывали, а Чонгук — мертвый, на распятии. И все. Дальше — беспросветная тьма. Лишь иногда он выныривал из ледяной темной пучины бескрайнего океана, чтобы захлебнуться воздухом, в котором нет Чонгука. Тэхена насиловали, били, таскали за слипшиеся от крови волосы, а после вновь и вновь терзали хрупкое тело. Он не помнит сколько их было — один или с десяток, он просто просыпался, перепачканный в сперме, крови и слезах.
Ему не нужна еда. Не нужна вода. Никого, даже его самого, не интересовало его здоровье. Сдохнет — отлично. Теперь вся его жизнь — сон. В перерывах между насилием он впадает в беспамятство, где любимая улыбка и руки крепкие тянутся к нему, чтобы обняться, но с каждым разом они все дальше и дальше друг от друга. Тэхен просыпался, крича и задыхаясь от слез. И как по заезженной пластинке — снова насилие, снова удары и жгучая боль в районе души.
Жить больше не хочется, ему больше не за чем. С ним обращались хуже, чем с безродной скотиной. Иногда, чтобы посмеяться, кидали еду — мерзкие ошметки на пыльный пол, ожидая, когда Тэхен, подобно запуганному зверьку, на нее накинется. Но Тэхен не двигался, продолжая смотреть стеклянными глазами куда-то перед собой. И, в наказание, новые удары.
Тэхен очнулся, когда
он вбивался в его тело, крепко держась сбитыми пальцами за спинку кровати, и впервые начал кричать, дергаться и царапаться, стараясь вырваться. Он этого человека ненавидит, презирает, желает разорвать голыми руками, а вместо этого лежит под ним с раздвинутыми ногами. Намджун выглядел как зверь — его ноздри раздувались от злости, а расширенные зрачки прожигали дыру в хрупком теле. Тэхен выл, извивался, но его тонкие кисти оказались прижаты к постели, а толчки в его тело стали лишь агрессивнее.
Намджун в своей боли потерялся. Он упивался наркотиками, случайными связями и крепким алкоголем. Крушить — единственное, что ему остается. Мальчик под ним ни в чем не виноват, но только он сможет разделить с ним его горе. Намджун впился хмельными губами в его, искусанные, приправленные солеными слезами и металлическим вином. Альфа до фиолетовых отметин сжал пальцами его костлявое бедро, толчками наполняя его тело своей спермой, а после перекатился на спину, глубоко дыша. Тэхен свернулся в хрупкий клубочек, сотрясаясь в рыданиях.
Они вернулись в Японию разбитые с оглушающим треском. Енсон спокойно приняла смерть любимого мужа с сыном на руках, укачивая маленького альфу у своей обнаженной груди. Наложники и несколько сотен якудза — вот, что от них осталось. Женщина с невозмутимым лицом смотрела, как оябун с яростным криком разрушает свой кабинет, разбивает антиквариат и рвет картины. Ему нужно остыть, успокоиться, отойти. Им нужен год для вербовки, чтобы набрать новое войско. Но сейчас Намджун слишком убит собственным горем, чтобы думать о чем-то еще.
Тэхен закрылся от всех, прячась в своей скорлупе. Он — не человек, он — оболочка. Беспомощное тело, что не спасается от ледяного мороза, ибо мороз этот внутри. Одинокая слеза скатилась по щеке, разбиваясь о плоскую подушку. Сил не было даже на то, чтобы дышать, но, в одну из бессонных ночей, Тэхен нашел в себе силы встать с холодной постели. С него хватит. Первая поломанная улыбка за бесконечные месяцы появилась на его обветренных губах. В длинном коридоре, непонятно куда ведущем, Тэхен наткнулся на вазу и, разбив ее со всей силы об пол, взял самый большой осколок, сжимая дрожащими пальцами. Звук разбитого стекла эхом отразился от стен.
Забившись в самый дальний угол, он улыбался, вспоминая ту жгучую ненависть, которой они не жалея друг друга поливали, а после — обжигающую любовь, в которой сгорели до тла. У Тэхена вместо костей и органов — пепел. Чонгук — это его кровь, его кислород, его не прекращающееся биться сердце, коих теперь нет. Словно все вены-сосуды мигом выдернули из него, переломали кости и сожрали сердце. По ладони из глубокого пореза от осколка потекла кровь, но Тэхен, не прекращая улыбаться, смотрел на свои запястья, исполосованные синими нитями-реками. Его так любил Чонгук, он так любил Чонгука, а сейчас его тело жрут вороны. Улыбка сползла с лица. Он и не заметил, как начал задыхаться в рыданиях.
Чонгук…
Его Чонгук. Его любимый, его мальчик-кислород, смысл жизни, израненная мечта, горящий журавль прямо над сердцем, его мир, нет — Вселенная бескрайняя, бесконечная — Тэхен потерял все. Чонгук в его слезах как в океане захлебывается. Тэхен занес осколок над своим запястьем. Одно движение — и все закончится, где-то там, наверное, его ждет Чонгук, пока он здесь слезами и кровью умывается. Но рука почему-то дрожит, осколок в миллиметре от синей вены завис. Вот она, прямо под кожей бумажной тянется змееподобно, кровь прогоняет бескислородовую, мучения тэхеновы продолжает, но… Тэхен не может. Он зарыдал в голос, откидывая мерзкий осколок в сторону и, подтянув колени к груди, начал раскачиваться взад-вперед. Багровая кровь грязными каплями падала на пол и пачкала тонкую хлопковую рубаху.
Тэхен от Чонгука носит ребенка под сердцем — он это знает, он это чувствует. Этот малыш — единственное, что у Тэхена от него осталось, единственное, что ему силы может придать, а Тэхен посмеет себя жизни лишить, как трус, как слабак убежит от проблем в гроб? Никогда. Его крупная истерическая дрожь била, а пальцы окровавленные вцепились в волосы пепельные. Тэхен ребро ладони до мяса прокусил, чтобы в голос не закричать. Он обещал за Чонгуком в огонь, в воду ледяную, поклялся быть на его стороне, даже если весь мир против них ополчится, и он свое обещание выполнит. Он больше не сдастся, не покажет слабость, похоронит боль свою под толстым слоем ненависти. То, чего не смог сделать Чонгук, сделает Тэхен. Их ребенок станет новым оябуном, и Тэхен ради этого пойдет на все.
И, когда Тэхен встал на дрожащих ногах с ледяного пола, на его лице больше не было ни единой эмоции.
Рюк едва не подавился зеленым чаем, когда в столовую зашел Тэхен, не обращавший внимания ни на озлобленных наложников, ни на самого Рюка. В столовой воцарилась звенящая тишина, а омега, взял чашу с рисом, с удовольствием пережевывал клейкую массу и запивал свежесваренным чаем. Он на секунду отвлекся, оглядывая агрессивно настроенных против него омег и, прожевав рис, сказал:
— Вы можете приступить к завтраку, я вам позволяю.
Наложники взорвались гневными криками, тыкая в Тэхена пальцами и не скупясь на насмешки, но омега лишь утер уголки губ тряпичной салфеткой и поднялся с колен, покидая столовую. Рюк понесся за ним, обжигая пальцы кипятком, и, шипя, схватил хладнокровного Тэхена за локоть, резко разворачивая к себе.
— Совсем из ума выжил, кисэн?! Ты что творишь? Хочешь, чтобы они тебя голыми руками порвали? — гневно прошипел Рюк, встряхивая омегу.
— Я не кисэн, — равнодушно ответил Тэхен, одергивая руку от захвата. — Я — будущий нее-сан, и если ты позволишь себе так разговаривать со мной, я ни от тебя, ни от твоих шалав мокрого места не оставлю, — он развернулся и ушел, оставляя шокированного Рюка хлопать глазами и открывать-закрывать рот, подобно выброшенной на берег рыбе.
Намджун, на удивление, был трезв и не обдолбался наркотиками. Он в своей привычной манере корпел над пергаментом, что-то рисуя и делая пометки в уголке, словно это не его жизнь обрушилась пеплом и стаей мертвых журавлей, словно не его жизнь гниет под старым раскидистым кленом. Он сжимал меж зубов грифель, бубня что-то под нос. Тэхену плевать на приличия, плевать на возможное наказание, плевать на Рюка, плевать на Намджуна — ему есть дело только до его ребенка. Если он попадет за свою ложь в Ад — ему не страшно, потому что настоящий Ад творится внутри него. Тэхен, сложив пальцы в замок, оторвался от дверного косяка, медленно приближаясь к сгорбленной фигуре.
— Если собрался меня убить, то для начала научись бесшумно ходить, — хрипло сказал Намджун, не отвлекаясь от пергамента. — Если что, кинжал спрятан в столе.
— Я не собирался тебя убивать, — спокойно ответил Тэхен, склонившись над Намджуном и заглядывая в чертежи. Альфа что-то невнятно промычал в ответ. — Мы ведь с тобой похожи, не так ли? Ты потерял своего любимого, а я — своего. Мы испытываем одно горе, которое могли бы разделить на двоих, если бы я не ненавидел тебя всеми фибрами своей души, — Намджун ухмыльнулся, откладывая уголек в сторону, и вздернул бровь.
— Пришел рассказать о том, как сильно презираешь меня за то, что я убил твоего ебаря-предателя?
Звук пощечины разорвал воцарившуюся тишину, но ни Намджун, ни Тэхен не подали никаких эмоций, хотя первому было смешно. Он облизал губы, растягивая оскал, и сжал пальцы в кулак до хруста. Тэхен же спокойно, стараясь затушить разгоревшееся в груди пламя, присел на край стола, взяв со стола перо из чернильницы, и начал крутить его меж пальцев. На Намджуна он не смотрел — мерзко. За окном начало теплеть, снег давно растаял, и на деревьях зародились почки.
— Я жду ребенка, — тихо сказал Тэхен, выводя кончиком пера узоры на тыльной стороне ладони. — Твоего ребенка, — гнусная ложь слетела с губ, словно так и должно быть. Тэхену противно от самого себя, он молит внутренне прощение у Чонгука — этот малыш только его, но, чтобы выжить, Тэхен должен изворачиваться. Ему отрубили крылья и скинули на землю. Единственное, что ему теперь остается — карабкаться подобно змее.
Намджун кивнул, приложив большую ладонь к его животу. Маленький, едва округлившийся. У Юнги когда-то был его ребенок внутри, его малыш, его будущее, а после — сплошное кровавое месиво. На глазах выступили слезы, но Намджун не потрудился их спрятать от Тэхена. Намджун трус и предатель, но он далеко не дурак.
— Хорошо, — кивнул альфа. — Тогда ты станешь моим мужем.
Тэхена больше не трогали. Намджун зверски терзал наложников, нюхал кокаин и глотал алкоголь. Все пергаменты оказались сожжены в камине, заставляя Енсон тихо вздыхать и качать головой. Ей как всегда приходится все брать в свои руки, вот только одно ее напрягало — наличие беременного мальчишки, которого так некстати Намджун решил взять в мужья. Хотя шибко она не переживала, потому что знала — убить младенца на его ложе не труднее, чем ослабленного после родов мальчишку. Она ухмыльнулась змеей, провожая Тэхена взглядом. Ее сын, маленький Хосон, не уступит место отродью какой-то шлюхи.
☾
Тэхен — единственный в белом. На дворе чернильная ночь, только россыпи звезд плачут в вышине, ибо мать-Луна покинула небосвод. Вокруг расставлены факелы, отбрасывающие безумные танцующие тени на маски, под которыми скрыты лица якудза. Енсон, принявшая статус сайко комон, сидела подле левой руки Намджуна, смотревшего на медленно идущего к его столу Тэхена блестящими
от наркотиков глазами. Тэхен — хрупкий, но в то же время сильный, облаченный в белые одежды, открывающие вид на большой живот; сжимающий пальцами белые лилии и веточку сладко пахнущей глицинии, он босиком ступал по мягкой траве, щекочущей нежные ступни.
Сегодня празднуют все. Многочисленные столы накрыты — рис, картофель, несколько видов мяса, фрукты, овощи, бесчисленный алкоголь, потому что Намджун берет замуж Тэхена, которому еще предстоит официально принять статус нее-сан. Второго по значимости человека у якудза. Человека, которому будут преклоняться точно так же, как его мужу, которого будут любить и ненавидеть, боготворить и бояться — Тэхен этого добьется, плевать сколько глоток придется перегрызть своими зубами. Намджун вышел к нему, беря тэхеновы прохладные ладони в свои, горячие, обжигающие пламенем.
Они сели на колени друг перед другом и перед всеми якудза. Енсон с усмешкой наблюдала за ними, отпивая из бокала вековое вино. Тэхен, практически готовый разродиться, не выглядел грузным и неповоротливым — наоборот, беременность словно украсила его, сделала грациозным и нежным, легким, почти воздушным. Такой прекрасный в этих одеждах, с розовыми губами и взглядом из-под опущенных ресниц. Он Намджуна ненавидит, только лишь играет свою роль.
«Клянешься ли ты…»
— Клянусь, —
тебе, Юнги.
— Клянусь, —
тебе, Чонгук.
Намджуну преподнесли кинжал, которым он, не жалея, резко порезал тэхенову нежную ладонь, из которой тут же потекла бордовая кровь. Тэхен не пискнул, не вскрикнул — у него на лице ни один мускул не дернулся, пока Намджун жадно испивал его кровь, а после передал кинжал ему в руки. Тэхен сделал то же самое, словно специально углубляя порез, и вдоволь напился чужой крови. Они вгрызлись друг в друга кровавыми губами, и в поцелуе этом нет радости, нет любви, нет нежности — лишь агрессия, лишь ненависть и всепоглощающая боль.
Тэхен сидел рядом с Намджуном, пока тот пил и ел, громко смеялся над шутками якудза и даже не обращал на Тэхена внимание. Ему было даже радостно, что церемония проходит вот так, негромко, но после… Словно демоны выкарабкались из Ада — началось то, к чему якудза привыкли. Они, словно дикие звери, орали и били все что под руку попадалось, насиловали наложников, танцевавших для развлечения гостей, пускали кровь и упивались ею. У Тэхена ледяные мурашки по рукам побежали. Он обхватил свой живот, словно желая защитить, но Намджун схватил его за узкую кисть, одним движением смахнув со стола всю посуду, с треском разбившуюся об землю, а сверху уложил Тэхена — своего мужа.
И, не обращая внимания на слезинки-кристаллы в уголках глаз, изнасиловал его перед всеми братьями, сыновьями, подчиненными — перед всеми якудза. Тэхен теперь принадлежит им. Тэхен — якудза.
В первую осеннюю ночь, когда впервые начало холодать, Тэхен кричал и плакал, стискивая зубы до боли. Он крепко сжимал пальцами руку лекаря, который умолял его дышать правильно и не тужиться, пока ему не скажут. Тэхен заплакал в голос, откидывая голову назад, умоляя всех Богов, чтобы все скорее кончилось, а его малыш был в порядке. Ему на лоб положили влажную тряпку. Пот тек по вискам, путаясь во влажных волосах. Тэхен вновь закричал, впиваясь пальцами в спинку кровати, а после раздался первый детский плач.
Его колотило. Он никак не мог успокоиться, пока ему на грудь не положили маленький сопящий сверток. Такой сморщенный, еще ни на кого не похожий и спящий, он впервые за долгие месяцы вызвал в Тэхене взрыв окостеневших чувств. Он плакал от радости и боли, трясущимися руками держа своего ребенка, оглаживая подушечкой большого пальца его пухлые щеки и маленький носик. Лекарь с легкой улыбкой наблюдал за первой встречей папы и его ребенка, утирая украдкой слезинку.
— Ты вновь со мной, Чонгук-и, — тихо, едва слышно прошептал Тэхен, прижимаясь губами к его теплому лбу.
Намджун увидел их утром, когда Тэхен, улыбаясь, кормил малыша молоком. Сердце больно кольнуло, ведь точно так же на этом месте мог сидеть Юнги, обнимая их ребенка и напевая сонную колыбель. Тэхен заметил Намджуна, бросив на него мимолетный взгляд, будто он — всего лишь атрибут мебели, не имеющий ценности. Намджун подошел ближе, протягивая руки к ребенку, но Тэхен инстинктивно прижал его ближе, зверем уставившись на альфу.
— Он и мой ребенок, — металлическим голосом сказал Намджун, и Тэхен, стиснув зубы, отдал малыша в его руки.
Альфа, покачивая его на руках, ходил туда-сюда по комнате, разглядывая его лицо, где на пухленьких губах еще осталось молочко. Тэхен за ним наблюдал коршуном, злясь на самого себя, что еще слишком слаб после родов. Намджун прижался губами к его лбу, вдыхая аромат теплого молока и едва-едва — лилий.
— Ему нужно имя, — изрек Намджун, присаживаясь на кровать, на которой полулежал Тэхен.
— У него уже есть имя, — возразил омега, забирая сына из
чужих рук.
Намджун приказал тоном, не терпящим возражений, что у ребенка будет то имя, которым наградит его отец. Малыш — Святой. Тэхен задохнулся злостью, едва сдерживаясь, чтобы не выплюнуть альфе в лицо, что он — не его отец. Намджун с улыбкой наблюдал, как малыш продолжил сосать молоко, а Тэхен, уставившись на него полным ненависти взглядом, выпалил:
— Никогда. Его имя — Чонгук.
Грубая пощечина обожгла тэхенову щеку. Ребенок заплакал от испуга, и Тэхен, плюя на боль, кинулся успокаивать детский плач. Намджун поднялся с койки, в последний раз окидывая мужа и сына долгим взглядом. Сегодня они вновь уходят. Прошел почти год, но война не закончилась.
— Енсон останется с вами и будет вас защищать. Не делай глупостей, Тэхен. Теперь ты — мое лицо.
Тэхен ворочался с бока на бок от того, что сон никак не шел. Он вновь раскрыл глаза, уставившись в окно, за котором начал подниматься осенний ветерок, трепля еще зеленые листочки. Под тонкой простыней было жарко. Ему плохо спалось, потому что Чонгука от него забрали и унесли в другую комнату, ибо «Тэхену нужен крепкий сон». Однако заснуть что-то мешало, а что — непонятно. Поэтому Тэхен, наплевав на боль, встал с постели и, держась за стену, медленно пошел к своему малышу, скрипя зубами от боли. Вчера ночью Намджун вновь двинулся на войну, но Тэхен не чувствовал ни жалости, ни гордости, ни уверенности — ничего. Теперь ему на весь мир плевать.
Омега ухватился пальцами за дверную ручку, медленно отворяя дверь, и застыл на пороге. Его сын спал в колыбельной, а над ним, держа блестящий в бледном свете луны кинжал, стояла Енсон.
Тэхен, не помня себя и забыв про всякую боль, кинулся с диким криком на нее. Женщина тут же отреагировала, в защите выставляя лезвие перед собой. Плевать, что у нее в руке кинжал, плевать, что у Тэхена сил никаких нет — если на его ребенка покусится хоть одна мразь, Тэхен ее раскромсает. В попытке выхватить оружие из ее цепких пальцев, лезвие прошло сквозь тэхенову ладонь, вызывая из его горла крик. Енсон выдернула окровавленный кинжал, разбрызгивая кровь, и ударила омегу в живот. Тэхен упал на спину, цепляя рукой разбившуюся вазу с цветами. Енсон тут же оседлала его бедра, сжимая рукоятку кинжала двумя пальцами. Проснувшийся Чонгук начал плакать и кричать, и его крик словно детонатор для Тэхена сработал — он резко увернулся, от чего Енсон промахнулась, а кинжал врезался в пол с громким треском.
Сильный удар кулака в лицо ослепил — по тэхеновым пальцам потекла ее кровь. Он смог перевернуться, подминая женщину под себя, и, выдернув кинжал из пола, начал кромсать тело Енсон, вновь и вновь вгоняя лезвие в пышную грудь. Он плакал и кричал, из-за чего плакавший ребенок еще сильнее начал истерить, и никак не мог успокоиться. Пол залила ее бордовая кровь, а Тэхену все мало — он вновь и вновь вбивал кинжал в ее сердце. Змея, посмевшая покуситься на жизнь его ребенка, демон, не человек. Омега воткнул лезвие в ее горло, откуда с хлюпаньем начала течь кровь и, рыдая, отполз от окровавленного тела, тут же кидаясь к Чонгуку.
Тэхен достал его из колыбели, прижимая к себе крохотное тело, и, дрожа от истерики, осел на пол, раскачиваясь вперед-назад, то ли успокаивая ребенка, то ли самого себя. Он уткнулся носом в его висок, судорожно вдыхая запах своего дитя, а Чонгук, успокоившись, лишь иногда хныкал, пока папа укачивал его на своих руках, до самого рассвета сидя возле остывающего трупа.
Первые снежинки начали укрывать пожелтевшие листья, гниющие на земле, и голые кроны деревьев. Тэхен сидел в кресле-качалке, с легкой улыбкой наблюдая, как четырехмесячный Чонгук с улыбкой пытался ухватиться за папину длинную сережку. На столике, стоящем возле кресла, стояла чаша теплого козьего молока для Чонгука. Омега поставил малыша на ножки, и тот, опираясь на папины плечи, наконец достал до желанной сережки, теребя ее маленькими пальчиками и агукая себе что-то под нос. Тэхен положил здоровую ладонь сыну на спинку, поддерживая, а второй, которая теперь с трудом слушалась, поглаживал по ногам.
Чонгук перебрался слюнявыми пальцами в папины волосы, оттягивая, пока Тэхен с укором не прошептал «Чонгук-а!». Они проводили время только друг с другом, и когда Рюк предложил взять на работу няньку, Тэхен с особой злостью его предложение отклонил, потому что к сыну, кроме него самого, больше никто не должен иметь отношения. Дверь на балкон отворилась, и вошел альфа, поклонившись мужу оябуна.
— Мой господин, — тихо позвал альфа, привлекая внимание Тэхена.
— Ох, Микото-сан, здравствуйте, — улыбнулся Тэхен. — Как обстоят дела на войне? Мой муж прислал вас за подкреплением?
— Нет, господин, — мужчина склонил голову. — Наш оябун погиб в сражении.
Омега с легкой скорбью принял новость, отсылая мужчину, чтобы вновь остаться наедине с Чонгуком. Он ухмыльнулся, откинувшись на спинку кресла. «Трус», подумал про себя Тэхен, «все-таки сбежал к Шуге на тот свет». Только Иоши знал, где похоронен Юнги, и только он помог Тэхену похоронить Намджуна рядом, чтобы они всегда были вместе.
Тэхен стал нее-сан в восемнадцать лет. Он стоял на коленях, пока старейшина опускал на его волосы лилии, окропленные кровью. Теперь все эти люди, вставшие на колени, когда Тэхен поднялся, подчинены ему. Доверяют ему. Пойдут за ним. Тэхен громко, чтобы даже самые отдаленные люди слышали его, зачитал клятву. Он перед ними стоит обнаженный, но не обласканный похотливыми взглядами — боятся. Никто больше не посмеет взглянуть так на нее-сан, человека, ставшего лидером. Человека, ставшего новым Богом.
☾
Пиршество. Его люди едят, пьют, смеются, а Тэхен сидит рядом с оябуном группировки Бакуто, улыбается уголками губ благородно, сидит смиренно, словно не он тут хозяин. Оябун развалился, пока наложники, которых содержит Тэхен, кормили его спелым сочным виноградом. Везде — кровь, даже свет кровавый. Играет музыка и раздаются взрывы смеха. Тэхен, аккуратно сжимая пальцами бокал, отпил багрового вина, облизав хмельные губы.
Он поднялся из-за стола, медленной поступью проходя в образовавшемся проходе, а за ним, голодно облизываясь, поднялся лидер Бакуто. Сегодня он овладеет этим телом, а их группировки сплотятся воедино. Но никто из них не мог знать, что нее-сан устроит кровавое представление, как только двери их комнаты закроются. Он не хочет объединяться, он хочет их стереть с лица Земли. Двери с тихим стуком закрываются, и они остаются наедине.
Альфа стоит позади, развязывая пояс своего кимоно. Ему возбуждение и алкоголь кружит голову. Тэхен легко откинул отросшие пепельные локоны, скидывая с хрупких плеч легкий халат, под которым ничего, кроме молочного тела, нет. Мужчина преодолел расстояние между ними, покрывая обжигающими поцелуями его плечи, шею, спину и острые лопатки. Тэхен повернулся к нему, сливаясь в глубоком поцелуе, где ведет явно не альфа.
Он опустил Тэхена спиной на прохладные простыни и, разведя худые ноги в стороны, одним резким толчком заполнил его тело, тут же сковавшее невыносимым жаром и теснотой. Тэхен выгнулся, сложив губы буквой «о», и начал двигаться, подмахивая бедрами на сильные толчки. Альфа размашисто двигался, сжимая над головой Тэхена подушку. Его пот капал Тэхену на грудь, а быстрые шлепки тел друг о друга сливались в унисон с причмокиванием поцелуев. Мужчина был уже на грани, когда Тэхен ловким движением рук выхватил из-под футона длинный нож, вонзив кинжал до самой рукоятки ему в висок.
— Нельзя доверять нее-сан, — с ухмылкой пропел Тэхен, — мы можем быть такими суками.
Оябун упал с тихим стуком на постель, на которой начала расползаться кровавая лужа. Тэхен покинул комнату, оставляя труп на развлечение прислугам, и долго сидел в наполненной горячей водой ванне, смывая с себя остатки чужих следов. Он облачился в белоснежную рубаху, вытерев мокрые волосы полотенцем и, стараясь не шуметь, поднялся в свою комнату, где, свернувшись в клубочек, спал его малыш. Дверь тихо скрипнула, когда Тэхен пробрался на цыпочках в комнату. Мальчик разлепил сонные глазки, потирая их маленькими кулачками.
— Папочка? — тихо позвал малыш, вглядываясь в темноту. — Это ты?
— Да, солнышко, это я, — с улыбкой ответил Тэхен, залезая под одеяло.
Мальчик тут же пододвинулся к папе, обнимая его за талию, закидывая все конечности на его тело и укладываясь пухлой щечкой на теплой груди. Тэхен улыбнулся, перебирая мягкие волосы сынишки пальцами и, прикоснувшись губами к его макушке, тихо прошептал:
— Спи спокойно, Чонгук. Теперь у нас все будет хорошо.
