ЧАСТЬ I
Невыносимо просыпаться, когда ты этого не ждешь и не хочешь. Невыносимо открывать глаза и чувствовать свое онемевшее, словно ватное тело. Невыносимо осознавать, что ты опять умудрился облажаться — еще и в чем! Этого ты хотела, вселенная? Чтобы я тебя ненавидел? Успешно. Нет, будем объективны, это можно назвать чем-то кроме вмешательства? Две недели я лежал без сознания, и тут на тебе! Когда я открыл глаза, то был уверен, что все закончилось, и скоро наступит та легкость и блаженство, о которых в тайне мечтает каждый. Как же, мать вашу, размечтался. Засыпая, я всегда вспоминаю события, произошедшие со мной почти год назад. Закрывая глаза, я вижу довольную ухмылку Роберта, заплаканную Настю, бьющихся в истерике маму и сестру, а главное — разочарованного отца. Удивительно, ведь все эти воспоминания проносятся у меня в голове за долю секунды, постоянно повторяясь. Это как бесконечное наказание… Только за что? За мою слабость? За попытку себя убить, прекратив при этом как мои страдания, так и муки окружающих? Ответы на эти вопросы до сих пор не дают мне покоя. Но я не собираюсь за ними гнаться. Ведь то, что было, — забыли, а то, что будет, — Бог знает. И единственное, чем я обладаю, — момент. Если я выжил после смертельной дозы анальгетика, значит, что-то мне еще предстоит совершить в этом забытом мире, а может, и нет, и я просто существую, в любом случае во всем насущном преобладаю только я, и хоть ставьте в мою честь монумент высшего эгоизма, я верен лишь себе. На самом деле жизнью я обязан всеми обожаемому "закону подлости". Слышали о таком и, скорее всего, испытывали на себе, не правда ли? Дело в том, что родители совсем не сошлись характерами с родственниками жениха моей сестры. После грандиозного скандала за ужином, который был посвящён помолвке Маруси с ее англичанином, разъярённый отец решил вернуться домой, так как больше не мог видеть этих "снобов", как он выразился потом не раз, а мама осталась утешать мою сестру в Лондоне. Но, как уже стало понятно, в Англии они просидели недолго, ведь отец поднял на уши абсолютно всех, кого знал, чтобы помочь мне выкарабкаться. А дальше все происходило до боли банально: слезы, упреки, "сынок, как ты мог так поступить", нескончаемые психологи, переход на домашнее обучение и все вытекающее. Ладно, забыли. Стараюсь не вспоминать события, происходившие в нашей семье после того, как я очнулся; ничего, кроме жалостливых взоров матушки, постоянного надзора сестры, и отца, который на меня вообще не смотрел, а это было еще хуже всего остального. Пару недель назад я узнал, что поступил, и... Знаете, чувствовать, что у тебя наконец-то начинает получаться выполнять серьезные вещи самостоятельно — непередаваемо прекрасно. Все постепенно налаживается, я чувствую поддержку окружающих, но есть одно "но": Роберт поступил, неважно как! Главное здесь, что он может оказаться со мной в одной группе. Я раз и навсегда для себя решил, что не буду совершать необдуманных и глупых поступков. Но даже после очень долгого анализа ситуации я не знаю, что делать, когда увижу его. А это произойдет в первый же день учебы, гарантирую! Скорее всего, я буду делать вид, что мы не знакомы. Проблема в том, что парень точно начнет меня провоцировать. Главное не поддаваться — я выше этого. Только вот… Мне снятся не только воспоминания… Даже думать об этом стыдно… Все сны начинаются с непринятых картин той ночи, от которых меня до сих пор периодически потрясывает: я стою на коленях, а Роберт трясет передо мной своим толстым членом. Только я уже не мычу, пытаясь увернуться, нет. Совсем наоборот, в одном из снов я сам принялся у него отсасывать, по собственной инициативе. Я облизывал его, как чертова шлюха, слабо при этом постанывая. И, разумеется, по закону жанра просыпался я с чем? С болезненно набухшим членом в штанах, та-да-дам, малобюджетный фильм, ей-богу! Сначала сны, где я беру в рот, списывались на стресс, но потом, по истечении какого-то времени, я начал серьезно задумываться: тело или разум? Кто ответственен за бушующие во мне эмоции? И вот загадка: чем ближе возможная встреча в стенах института, тем чаще я по утрам в ванной, облокотившись о раковину, беспощадно терзаю свой член, переступая через отвращение и страх. Отвратительно.***
Всегда любил живопись. Прекрасная возможность выделиться, даже если задание у всех одинаковое, каждый может сделать свою работу индивидуальной. У меня, например, как говорят преподаватели, удивительный и неординарный способ нанесения краски на полотно. Я использую не только кисти, но и все, что только попадается мне под руки. В результате получается живая и «вкусная» картина, а я хожу весь оставшийся день чумазый. Идет вторая неделя учебы, я прекрасно провожу время в институте: со мной постоянно норовят познакомиться симпатичные студентки, у меня появляется все больше и больше хороших знакомых, а главное — Роберта я так и не увидел. Это странно, так как он числится в списке учащихся. Специально проверил. Возможно, мне повезло, и мой ангел-хранитель решил дать мне пожить спокойно, если уж умереть тогда не позволил. Ну, не будем о плохом. Занятие проходит в достаточно большой аудитории, в которой разместили сразу несколько групп. Это и понятно, институт-то у нас крохотный по сравнению с остальными. Я уже практически закончил работу, над которой тружусь не первый день, и вид у меня соответствующий. — Сань, — начала моя хорошая подруга, с которой я познакомился еще при подготовке в институт. — Иди умойся, пока краска не впиталась, у тебя весь лоб синий, — протягивает мне бликующее зеркало. — Сам посмотри. Честно говоря, мое отражение мне понравилось. Я настоящий художник: в серой запачканной, местами рваной футболке, с растрепанными волосам и синими разводами от краски. — Чего ждешь? — говорит Лизавета с привычным для нее наездом, на который, кстати, невозможно обижаться. — Иди. Возвращаю ей зеркало, благодаря за внимательность. В туалете на первом этаже нет мыла. Круто! Приходится бежать на второй. Именно бежать, а то я уже чувствую, как акрил засыхает у меня на лбу и щеках, неприятно стягивая при этом кожу. Забегаю в помещение с надеждой, что там никого не будет, и я не услышу подколов в сторону моего внешнего вида… Суканах! Вот вам знакома такая подлая ситуация: ты думаешь о человеке, пускай даже неосознанно, почти каждую минуту, каждую ночь. Представляешь, как будешь вести себя при встрече, продумываешь все возможные варианты диалогов, острые и местами дерзкие ответы. Но в тот момент полного забытья он предстает перед тобой. И все, блять, вылетает моментально! Ноги подкашиваются, сердце колотится, словно бомба, готовая взорваться в любую секунду, и, как ты не пытаешься держаться «с высоко поднятой головой», ни черта у тебя не получается. — Саша, — все та же похотливая улыбка, — Честно, я удивлен, что ты не поменял институт, — подходит ко мне вплотную, заставляя меня прижаться спиной к холодной стене. — Смелый ты парень, — словно в замедленной съемке, улыбка устрашающе дополняет его порочное лицо. Роберт не изменился. Все так же от него за километр пасет эгоизмом и самоуверенностью. Сразу видно, цену он себе все еще знает. Мне страшно. Господи, мне очень страшно! Опять… Я собираю все оставшиеся силы и капли сознания, чтобы держаться уверенно и ни в коем случае не показывать ему своей слабости. Не дождется он от меня трусости. Только не сейчас! Я слишком многому научился за последний год. — Ну чего ты так напрягся? — он плавно сокращает расстояние между нами. С каждым словом он все ближе и ближе. — Скажи хоть что-нибудь, малыш, — я чувствую его горячее дыхание на своих губах. — Скучал по мне? — выдаю первое, что приходит в голову, слегка изгибая бровь. Всегда! Абсолютно всегда, когда я не знаю, что сказать, или жутко смущаюсь, говорю раньше, чем думаю. Вот к чему я это спрашиваю? Молодец, Саша! — А ты как думаешь? — заводя руку мне за голову и проводя языком по моей открытой шее. Не могу пошевелиться. Это состояние тихого ужаса, когда тело не слушается, а голос становится хриплым и тихим. — Вопросом на вопрос отвечаешь, — пытаюсь хоть как-то съязвить я. Не уверен, что получается. — Оригинально. Парень отстраняется, направляясь к выходу. Находясь уже в дверном проеме, он гордо и по-хозяйски бросает: — Умойся. Дверь захлопывается, а я, облокотившись спиной о стену, скатываюсь на холодный потрескавшийся пол. Трясусь как щенок. Дурак! Как я мог думать, что смогу быть сильнее его? Что смогу противостоять прошлому? Встаю и смотрю на себя в зеркало. Смешно. Краску я так и не смыл. Ну и хер с ней.***
Горячая головка пульсирует в плотно сжатых губах, которые натягивают обжигающую кожу, подобно вакуумной упаковке. Я хочу больше, словно ребенок, которому купили любимое мороженое. Обвожу языком весь ствол, жадно прижимая его к себе, касаясь щекой лоснящейся природным маслом кожи, когда влажные губы переходят на яички. Мало. Мне чертовски мало. И я не могу насытиться, как бы ни пытался испить эту чашу до дна. Сдавленные стоны ласкают мои уши, а сбивчивый бархатный шепот ускоряет потоки крови в моем истерзанном трепетом организме: — Жадный до грязи котенок, — стучит в моих мыслях, лишь усиливая желание продолжать. Да, жадный, чертовски жадный до твоего опьяняющего дыхания, искусных пальцев, болезненно закручивающих мои золотистые кудри, дрожащего во власти плотно сомкнутых губ члена, судорожно напряженных бедренных мышц под моей левой рукой. — Мне нравится, как ты закатываешь глаза, вылизывая меня. Так любишь мой член? — Люблю свою власть над твоим телом, над твоим затуманенным разумом. Люблю твою беспомощность, когда я хватаю зубами крайнюю плоть, слегка оттягивая, от чего ты мычишь, дыша через нос, не желая открывать мне свои слабости даже сейчас, и столь небрежно в миллиардный раз бросаешь: — Грязный мальчишка, — вгоняя меня в краску расшатанной истиной, что только подталкивает меня к продолжению. В глазах темнеет, но я продолжаю усердно двигать головой, сводя щеки еще ближе. Вверх-вниз, вверх-вниз. Ты все-таки не в состоянии удержать в себе гортанный полувздох-полустон, что приносит мне чувство приближающегося триумфа. О, как ты красив, проклятый, когда твое сведенное сладкой истомой тело обмякает в моей власти, а вырвавшийся из клетки моего рта член в свободном танце выплёскивает доказательство твоей слабости — моей власти. — Саша. Да, шепчи имя человека, который сотрет в прах твою веру. — Саша… бревно… опять… Ничего не могу разобрать, в глазах окончательно потемнело. — Будешь продолжать валяться, как бревно, опоздаешь. Опять…***
— Ну и какого хре… — ненароком замечаю мигающие у кровати часы. Все, я пропал! Удивительно, ведь за какую-то паршивую долю секунды человек может успеть запутаться в одеяле, тем самым снося все углы в помещении. — Схера не разбудила? — раздражаюсь из-за неудачных попыток найти свои трусы. Через полчаса начинается пара. Ну почему сегодня первой стоит история? Единственный мой провальный предмет. Блядоутро, как всегда по субботам. Ну где же они? Под кроватью смотрел, одеяло растормошил, да так, что перья почти полетели. — Пыталась, — передавая мне трусы, найденные ею за мольбертом. Класс. — Я была в полной уверенности, что ты меня слышишь. Уходит в другую комнату, виляя задницей. Будто бы мне есть до нее дело по утрам. — Это же насколько грязный тебе снился секс, что ты решил проспать предмет, из-за которого можешь запросто вылететь? — доносится с кухни. — Не вылечу, — сидя на кровати и натягивая вчерашний свитер. — Доиграешься, — вернулась и протягивает мне стакан воды, который я моментально осушаю. — А теперь побежали. — Все никак не могу запомнить, кто у тебя по пятницам? — смеется Лиза, двигаясь, чтобы мне было, где сесть. О слове "привет" она уж точно никогда не слышала. — Тебе и не надо запоминать, — бубню я из-под стола, пытаясь откопать хотя бы листок бумаги. — Нет, ну кто бы мог поверить, что тот депрессивный парень превратится в самого желанного первокурсника. — Лиз, — выдыхаю я с облегчением, нащупав внизу тетрадь. — Мне, конечно, очень… Закончить не дает лектор. Удивительно, как такой низкорослый человек может держать в ежовых рукавицах почти три сотни студентов. Видимо, стальным характером он компенсирует свой метр в прыжке. Как там говорят? Рост маленький, огромное эго. Как я не пытаюсь сфокусировать свое внимание на лекции, ничего не получается. Голова сейчас забита абсолютно другим. Так уж сложилось, что в свете последних событий мысли о моем далеко не платоническом интересе к Роберту важнее повторения основных примеров стоечно-балочных конструкций. С того случая в туалете прошел уже почти месяц, а я все никак не могу успокоиться. И ладно бы я был растерян, подавлен, или какие там еще эмоции возникают у людей в подобных ситуациях. Так нихера подобного, как горой возбуждение нахлынуло в тот миг, так и не отпускает до сих пор. Еще и эти пошлые сны, ощущения в которых несказанно реалистичны. Хах, с какой бы девушкой я ни спал, стоит мне закрыть глаза, и я вижу его. Сущее наказание, и ничего больше. Кстати о Роберте. С тех пор его не видно. А я все жду и жду, как блядский Хатико, надеюсь, что он опять прижмет меня к стене, молю Бога о новой возможности почувствовать его губы на своей шее. Поначалу я списывал это на недостаток сна и витаминов, потом пришла в голову мысль, что я латентный гей, а теперь я вообще не уверен в своей ориентации, и история моего браузера тому доказательство. Из мыслей меня выводит резко распахивающаяся дверь (даже не столько из-за силы открывавшего, сколько из-за сквозняка). Эксцентричность, заносчивость, самоуверенность, нарциссизм и в тоже время непринужденность. Неординарный спектр для человека, опоздавшего на потоковую лекцию. Как Роберта, вообще, впустили? Надо же! Какое у него самомнение, неделями до института не доходит, на лекции опаздывает, а ведет себя при этом, как пуп мироздания. Несмотря на это надо отметить, что все от него без ума. Даже лектор спокойно выслушивает его объяснения вместо того, чтобы вышвырнуть за шкирку из аудитории. Сколько же отстегивает его отец для этого места? Стоп! С чего это он всем так нравится? Все одногруппницы уже поплыли… Ну, конечно, красавчик зашел, и все сучки обильно потекли. Господи боже, да что со мной не так? Нет, срочно пора с этим что-то делать. Тем временем объект всеобщего восхищения непринужденно поднимается в поисках места. Как я успел заметить ранее, одно из немногих свободных точно за мной. Сыграем в игру: угадай, куда сядет Роберт? Смотрю пристально на него, практически пожираю, нет, раздеваю его взглядом, он же все никак этого не замечает, а я надеюсь хотя бы на мимолетный зрительный контакт. Присущая ему довольная ухмылка приходит на смену высокомерному выражению на лице, когда он замечает меня. Сердце бьется, как будильник, достигший семичасового деления в утро понедельника, и ничто не может его остановить; стараюсь не показывать своего возбуждения, нет, только не здесь, не хочу запятнать свою репутацию. От Лизаветы ничего нельзя утаить, особенно это. Догадливая, однако, интересно, как она себя сейчас поведет? Выберет идти напролом или начнет деликатно меня мучать, складывая у себя в голове все интересующие её ответы, как кусочки паззла, медленно и тщательно, не упуская ни единой детали? И то, и другое, несомненно, в ее стиле; выбор зависит исключительно от настроения. Пред тем как наконец-то занять свое место и позволить всем оторвать от себя, Аполлона, глаза, дабы продолжить слушать лектора, он незаметно для всех касается моей руки (это вышло довольно-таки просто, учитывая, что мое место крайнее, у прохода). Не давая себе отчета о собственных действиях, мгновенно дергаюсь, после чего меня начинает слабо трясти, постепенно отпуская. По телу буквально прошел заряд тока. Вот это я понимаю, сила внушения. Спиной чувствую его улыбку. Спорим, он уже считает себя победителем? Хах, да так оно, собственно, и есть. Я проиграл, когда год назад открыл глаза, теперь игра идет на абсолютно равных условиях. Ведь так? Лиза, украдкой заметив наше скромное "общение", сразу начинает что-то писать на последней странице блокнота. Кто это? Хм, в дурачка, что ли, поиграть… Кто? Говори Читаю и откладываю лист, надеясь на окончание беседы. Но давайте не будем забывать, с кем я имею дело. Бля, бесишь. Красавчик, который за тобой сел, ну Впервые его вижу Сзади раздаётся настойчивый кашель. Угадайте кто. Его мама не учила, что подглядывать нехорошо? И как он вообще увидел со своего места? Подруга поняла, что дальнейшие прения бесполезны. Я уже говорил, что в моем институте чертовски слабый сигнал на телефоне? Приходится подниматься на последний этаж или мансарду, чтобы хоть как-то услышать собеседника. Обычно я забиваю на звонки, но сегодня надо набрать отцу по срочному делу. Брожу по пустынным коридорам (на то это и последняя пара в субботу) в поисках открытой и пустующей аудитории. Маленькая радость — это когда открытым оказывается помещение с окнами во всю стену, из которых открывается панорамный вид на старые улицы родного города. Становлюсь возле подоконника, любуясь открывшейся предо мной картиной. Солнце, начинающее садиться, все еще освещает дома, затемняя старые крыши, при этом превращая обшарпанные стены в античные золотые скрижали; узенькие дороги и переулки сейчас блестят, подобно свежезалитому катку в солнечный морозный день, а небо ярко-синее, без единого облачка, готовится отдать наш город во власть ночной темени и одинокой луны. Такое детальное изучение и наслаждение красотой города характеризует меня как перспективного художника или как пидораса? А может, и то и другое? Стоит задуматься. Уже практически и забыл, зачем пришел! Отец… Что там у него за срочное дело? Ненавижу это время терзающего ожидания, пока человек на другой стороне роется в поисках своего гудящего телефона, а ты вынужден слушать эти мерзкие, давящие на психику гудки. — При... — он не дает мне договорить, в его характере. — Да, сделаю. Что-ниб… А вот теперь меня прерывает не отец. Ледяная ладонь обхватывает мою шею, перебирая острыми пальцами выступающие мышцы. Роберт сжимает мое горло сильнее, чем должен был, на что я, закатив глаза, шумно вдыхаю, уверяя себя в том, что смогу. Переступить через страх, — сейчас или никогда. — Что-нибудь еще?.. Ладно, давай, — бросаю телефон на ближайший стол, предварительно убедившись, что закончил вызов. Рывком развернувшись лицом к Роберту, всем телом даю понять, что ему лучше сесть на подоконник, сам же запрыгиваю на него сверху и жадно впиваюсь в его губы своими. Мое сердце неистово стучит, ясное дело почему. Вопрос в том, как он может оставаться в столь спокойном состоянии? Мне нужно взять себя в руки, я не проиграю этой сволочи во второй раз, ни за что. Отрываюсь от его пропитанных табаком губ и плавно перехожу на шею. Он откидывает голову назад, облокачиваясь тем самым на запотевающее окно, руки небезучастно блуждают по моему телу, то сильнее его сжимая, показывая тем самым, кто все еще хозяин положения, то проводя по нему лишь кончиками пальцев. Его отрывистое дыхание, холодные, нет, ледяные руки с выступающими венами, пульсирующая на шее сонная артерия, слегка приоткрытый рот и виднеющиеся поблескивающие зубы: все это разжигает мое сломанное естество, заставляя память отключаться. Я справлюсь. Жалею, что на мне сейчас достаточно узкие джинсы, сидеть в них, тем более верхом, практически невозможно. Но так даже интересней! Слегка выгибаюсь на Роберте, чем вызываю у него глухой, протяжный вздох. Хах, не одному мне сейчас не очень-то удобно. Оторваться от изучения белоснежной шеи мне приходится по его настоянию. Роберт берет меня рукой за подбородок и притягивает к себе, целуя не спеша, медленно проталкивая свой влажный язык мне в рот, и как же приятно легонько посасывать его, а затем позволять делать все, что душе угодно: впиваться зубами в его губы и чувствовать во рту прожжённый вкус сигарет. Тот факт, что, несмотря на субботу и относительно позднее для института время, кто угодно может зайти, и причина здесь абсолютно не важна, заводит до невыносимой степени. Как только я пытаюсь стянуть с него рубашку, он меня останавливает: — Малыш, — шепча мне на ухо и покусывая мочку. — Ты стал хорошим актером, но это не меняет того, что ты еще глупый девственник, не так ли? — Ты удивишься. И он спокойно поддается, когда я старательно расстёгиваю его рубашку неподдающимися подрагивающими пальцами. — Сомневаюсь, — шепот утопает в моем отбивающем ритм по вискам волнении. Нет, ну а что мне надо было ответить? Да, Роберт, я — сраный девственник, у меня ни разу ничего не было с парнем, и именно поэтому я решил отдаться тебе, человеку, который, вероятно, сам того не осознавая, помог мне распрощаться с забитым маленьким мальчиком. Он выбирается из-под меня, рывком заставляя нас обоих оказаться на каком-то из столов. Игра: угадайте кто сверху? — Давно был последний раз? — задирая мою толстовку и покрывая поцелуями мой оголившийся торс. В недоумении от вопросов приподнимаюсь на локтях, чтобы получить от него объяснение. Это что, новая издевка? Как предсказуемо. Но его твердая рука заставляет меня снова лечь и расслабиться, что ли. Он приливает губами к моему соску, кусая его, на что я сразу дёргаюсь, обводя скользким языком контур, заставляя мою грудную клетку с каждым вздохом вздыматься все выше. — Я все еще жду ответ, — не отрываясь от своего занятия. — Недавно. Чувствую кожей, что он облегченно выдыхает. Какая ему разница, когда у меня был последний секс? — Оближи, — подносит к моему рту два пальца. Это что за новый фетиш? Нет, он сейчас серьезно? Нахуя? Ему это удовольствие, что ли, доставляет? Выбора у меня все равно нет, сейчас я готов сделать все что угодно, лишь бы он не ушел. И я медленно беру его тонкие пальцы в рот, проводя по ним кончиком языка, заглатывая на сколько способен. Свободной рукой Роберт касается моего члена, проводит по всей длине. На что я мычу, впиваясь зубами в острые костяшки. Ничто не способно отлучить меня от разрядки. Только не сейчас, когда я практически сумел взять ситуацию под свой контроль. Роберт сдавленно шепчет, отстранившись: — Тебя потеряли. Пытаюсь понять, о чем он… Из коридора доносится голос Лизаветы. Блядь, спасибо! Отталкиваю Роберта от себя, руками пытаясь нащупать мою отброшенную толстовку. — Это моя подруга, — продевая голову в дырку. — Видимо, пара уже закончилась. Выбегаю из кабинета, но меня обнимают сзади, на что мое тело реагирует не так спокойно, как хотелось бы. В сознании сразу проносится вспышка. Воспоминание о той ночи. Все было в точности так же. Его руки обнимали меня, сжимая ни сильнее, ни слабее, чем сейчас, голова лежала на том же плече, и голос, нет, нежный шёпот, в котором точно присутствует что-то от дьявола. — Вечером, как освободишься, приходи, — покусывая мое ухо за хрящ. А это что-то новенькое. — Адрес ты знаешь. И я выбегаю из аудитории, вновь спиной чувствуя его улыбку. — Где тебя носит? — идет в мою сторону разгневанная подруга. — Занятия закончились полчаса назад. — Я, это… Блядь! Блядь! Блядь! — С отцом разговаривал, срочное дело, — не клюнула, ну и хрен с ней. — Прости, я знаю, что у нас были планы, но мне нужно помочь семье. Чувствую, она расстроилась, хоть невооруженным глазом и не скажешь. Сейчас спасу положение. У меня на подобный случай давно припрятан козырь в рукаве. Знаю, что на неё тут парочка парней запала. Если повезет, месяц точно смогу жить спокойно. И Лизавета снова улыбается. Люблю ее так называть, но только про себя, а то останусь без зубов или чего из нижнего разряда.