Сломанные игрушки

Сложно сказать, когда я обратил на него внимание. Размыто помню этого загнанного насмешками в угол очкарика. Он вызывал лишь отвращение. Ненавижу тряпок. Человек должен уметь постоять за себя, должен знать, как отстоять свои права и дать сдачи. Если об него вытирают ноги, значит, это делают недостаточно сильно, чтобы тот смог заставить себя измениться. Любой может преобразовать свою жизнь, нужен просто толчок. И он нужен был этому несчастному созданию. Его глаза — это первое, что я запомнил. Нет, не столько глаза, сколько тот взгляд. Парень им вводил в депрессию, умел за считанные секунды передать свою боль. Я обходил его стороной, чужие проблемы всегда ни к чему. Я пытался бросить рисовать, но всегда нарывался на скандалы. Отец говорил о матери, о том, как он ее возвышал, а она любила рисовать больше всего на свете, больше, чем его, больше, чем единственного сына; о том, как он жалеет, что не пошел за ней, выбрал деньги, а не творчество. Эти разговоры утомляли… Да меня вообще утомляет разговаривать с людьми, они все равно не поймут, не найдут в моих словах смысл, так зачем утруждаться. Проще говоря, легче было согласиться. В очередной раз заставив себя посетить мастерскую, я обратил внимание на привлекательного парня, и каково было мое удивление, когда знакомая обронила, что это тот самый Саша, который в том году чуть ли не чихнуть на людях боялся. Конечно же, я изучал парнишку, искал хотя бы один изъян, но он мне показался идеальным. Парень умел держаться на людях, был вежливым и воспитанным, к нему прислушивались. И, в какой-то момент заметив, что я слежу за ним, мельком на меня посмотрел. В тот миг у меня все тело мурашками покрылось. Сейчас идеально бы подошло что-то в роде: так я встретил свою судьбу. Нет… Просто этот взгляд, он не изменился, он запал мне в душу, я его бы никогда не забыл. Вот почему другие не замечают? Это меня до сих пор тревожит. Ведь взгляд у него и сейчас такой. Да, оболочка изменилась. Он прекрасен, его тело заставляет мою кровь кипеть, но этот взгляд и его нелепые попытки выглядеть сильным и уверенным в себе... Я понимаю, что он старается, но это не для Саши. Все его очарование как раз в той детской нескладности, в глупых фразах, иногда дрожащем голосе и полной зависимости от кого-то более сильного, такого, каким он хочет быть. Однако окружающие ведутся на его ложь. Бабы так и липнут, ему вообще стараться не надо, каждая вторая норовит познакомиться… Да, я — собственник, просто этого никто не знает, ведь я никому и никогда не открывал душу. Никому, кроме матери, но она умерла, когда мне было тринадцать. До ее смерти я был не самым жизнерадостным ребенком, а потом и подавно. Она — единственный человек, кому и вправду можно было открыться. Мать постоянно говорила мне, чтобы я ни под кого не подстраивался, что лучше быть одиночкой, маргиналом, чем окружать себя быдлом. Она никогда не повторялась, всегда давала новые нравоучения. И еще… она ни разу не сказала: Роберт, я люблю тебя. Я всю жизнь ждал эти слова от нее, постоянно говорил ей это сам, но в ответ получал лишь взгляд. Абсолютно идентичный с тем, что раскаляет глаза Саши. Как тогда с ней я не мог понять, что он значит, так и сейчас не могу. Когда я его изнасиловал… Если это слово вообще подходит по смыслу, я не понимал этого. Не понимал и когда трахал пару дней назад. Не понимал, когда он зашел вчера в туалет, но я прозрел после его "выпада". Саша, скажем так, опустил мою голову в купель с ледяной водой. Не то чтобы его "высоко-философские" нравоучения запали мне в душу. Конечно, нет. Но этот полный не понятной мне боли взгляд заставил задуматься в первую очередь о том, почему мама смотрела так же? По какой причине я поступил так, как поступил в ту страшную для Саши ночь? Может, я возвращал старый долг в лице маленького трусливого мальчика, а может, я всегда таким был. Боль, слезы, отчаяние, надежда, постепенно покидающая наивные глаза, — видеть мир, а в частности людей в огне меня заводит, и, вкусив это сладкое преобладание однажды, невозможно остановиться. Мне плевать с большой высоты на людей вокруг, я попросту играю с ними, спасибо, мама. Замечали, что большинству есть дело до того, что подумают окружающие? Как общество отреагирует на те или иные действия? Пожалуй, это самое раздражающее в человеке. Зависимость от мнения других. Возьмем первый пришедший в голову пример: человеку нравится есть руками, а окружающим противно это видеть. Так, блять, пусть не смотрят. Не хочешь срать, не мучай жопу, — как говорила женщина, породившая меня, резко, но очень поучительно. А самое-то жалкое то, что я не верю во спасение, как не верила мама, и хотя моя жизнь — это сплошное удовольствие, которое, честно говоря, особого удовольствия мне никогда не приносила. Чертова тавтология, но сейчас она к месту. Я трачу отцовские деньги и занимаюсь прожиганием жизни. Это проблема всех моих знакомых и ложных друзей. Если ребенок растет в обеспеченной семье, еще с самого раннего детства его надо заинтересовать. Спорт, музыка, рисование — это самые частые и банальные варианты, но очень действенные. А когда тебя с детства кидают из одной частной школы в другую, и там маленькие хуесосы занимаются лишь разбрасыванием понтов направо и налево, то ничего стоящего ты, скорее всего, к двадцати годам представлять не будешь. Но вернемся к Саше. Да, что было, то было. Я знал, что он учится с Настей, я хотел сломать его только под властью спортивного интереса, потому что мне приносит удовольствие напоминать людям, какие они все ничтожные. Так, я решил вывести смазливого мальчика на чистую воду, а после произошел своего рода толчок, сорвавший мои тормоза. Да, мне было похуй на него, на то, что с ним станет. Меня даже не отрезвила новость о том, что этот слабак хотел покончить с собой. Пусть земля ему будет пухом, на одну букашку в мире меньше, — так я думал до вчерашнего дня. Он первый, кто обратил внимание на меня. Даже не так, он первый проявил интерес к моей жизни. Не понимаю, почему? Он должен был испугаться, шарахаться от меня, как от прокаженного, бояться смотреть в мою сторону… Я где-то ошибся, либо он совсем дурак, во что я сам не верю, либо он хочет вернуть мне старый долг. Все-таки глупо предполагать, что этот очаровательный чудак может найти что-то в таком как я. Да, я смотрю в зеркало и понимаю, почему на меня оборачиваются прохожие, но внешность никогда не перебьет холод, страдания и прошлые обиды. Он — моя чистая противоположность. Добрый, доверчивый, отзывчивый. Еще не вырос. Это было бы прекрасно, если бы Саша никогда не переставал быть таким, какой он сейчас. Только вот разума ему бы побольше, иначе не я, так кто-нибудь другой за него возьмется. Не понимаю логику этого парня. Безвозмездно отдаваться тому, кто довел тебя до самоубийства. Чем он думал? Тут то и возникает вера во вторую догадку, малыш что-то задумал… Ну, хотя бы наконец-то становится интересно, я его так просто от себя не отпущу, теперь уж точно. М-да, я уже битый час лежу на кровати в попытках уснуть, но безуспешно. Все этот засранец. Спорим, ты не раз уже всматривался в заманчиво распахнутое окно? Это же совсем не страшно, один шаг — и твоей скуке придет конец… Хах, но ты намного слабее, чем показываешь, даже опустить свое бесполезное существование не в силах. Блять, конечно. Окружающие говорили, что я уже родился таким угрюмым ребенком. И, вроде любой позавидует: все при мне. Но эта желчь и никчемность моей души отравляет существование. Не дает дышать полной грудью. По правде говоря, родился-то я вполне нормальным и здоровым, видно, мать вместо колыбельных включала мне Radiohead, шутки шутками, но именно она воспитала во мне отвращение к окружающим, веру исключительно в себя. Однако она не привила мне самого главного — любовь к себе. Вот мне и противно находиться в обществе, где я лишний, поэтому я и веду себя, как тварь. Не все поймут, как я могу завидовать Саше. Да, он хлебнул сполна благодаря мне. Да и вообще, у него в жизни была боль, может, какая-то детская травма, связанная с родителями, или над ним издевались в школе. Не знаю. Но при всем этом у него эмоции бьют через край. Он может запросто забыть все то плохое, что ему сделали, может жить, не оглядываться назад. Даже это самоубийство, у меня на такое сил не хватит, в этом он был прав. Нет, бывало, я пару раз приглядывал в доме балку для петли. Но это все мысли, они не материальны. Я слишком ленив и… Мне было страшно. Не перед смертью, а перед неизведанностью. Несмотря на мою грубость и твердость, я все еще надеюсь, что жизнь станет лучше, что я вдруг вылезу из своего панциря безразличия. Однако с каждым днем верится в это все сложнее. Единственный луч надежды пробился вчера: Это невыносимо больно: зацикливаться на тебе… Ты сводишь меня с ума, ломаешь мой мир. Помню, что сердце впервые со смерти матери застучало, вырываясь из груди, разрывая ее, каждый отчетливый удар бил по вискам, не давал сосредоточиться. Такого никогда раньше не было… Этот мальчик не поддается моей логике, он запал мне в душу. А вместе с ним и много вопросов, которые я в силу характера не смогу ему задать… — Блядь, — все так же смотрю в потолок, скорее даже сквозь него. — Ты и вправду решил поиграть?