ЧАСТЬ III
Самый идиотский сон на свете. Проносится в моей голове в момент, когда я, зевая, выгибаюсь на кровати после долгого сна. Распахиваю глаза и… Ну что я опять пропустил? Где я? Ситуация как всегда сказочная. Обычная темная комната, сейчас ночь, полагаю, раз за окном еще и фонарь светит. Прекрасно, я проснулся в неизвестном месте, да еще и в самое подходящее время. Стоп! Один фонарь… Это либо окраина, либо загород. Подойдя к окну, удостоверяюсь в правильности своих предположений. Я в каком-то уютном коттеджном поселке. Тем временем память постепенно восстанавливается, и все встает на свои места. Мои глаза расширяются, когда я понимаю, что происходит. Блиц-игра: угадайте, в чьем я доме? Уснуть снова у меня, скорее всего, не получится, так почему бы не осмотреться? Выхожу из комнаты, закрывая дверь аккуратнейшим образом, чтобы Роберт не заметил, что я очнулся. Хах, как же он не заметит, вероятнее всего у него весь дом в видеонаблюдении, и он сейчас с удовольствием наблюдает за мной, как за лабораторной мышкой. Свет везде потушен, а впереди меня ждет лестница: ну что ж, удачи, Саша. Понемногу ко мне возвращаются более точные воспоминания нашей последней «беседы»… Интересно, что сейчас на уме у Роберта, смог ли я до него достучаться? Да, это самоуверенно, но я думаю, что лед тронулся. Он мог отвезти меня домой, в его квартиру, в конце концов, но нет, мы сейчас здесь, и никто не помешает. Вот только чему? Нам обоим нужны ответы, и ни один не может довериться другому, интересной будет ближайшая встреча. Опа-па-па, крайне вовремя натыкаюсь на стеклянную дверь, ведущую в не очень большой, но крайне уютный бассейн. Дело в том, что с самых ранних лет у меня зародилась страсть к воде. В четыре года отец бросил меня в воду, и мне пришлось поплыть. Так все и началось, я занимался очень долго, потом бросил в средней школе, так как тренировки отнимали много времени, но все эти годы мечтал снова в спокойной обстановке устроить заплыв. Конечно, за прошедшее время я купался, но это было не то. Пространства тут, конечно, маловато, но я-то могу все. Раздеваюсь за считанные… И тут я понимаю, что одежда-то на мне домашняя и, естественно, не моя, вот сукин сын! Хм, да похую, я безумно хочу в воду. Оставшись в трусах, с разбегу прыгаю, конечно, мысль, что звук от моего действия разлетится на весь дом, приходит ко мне после. Я плаваю уже около часа, а мне все мало. Очень неудобно постоянно разворачиваться и плыть в обратную сторону, но это того стоит. Когда перед заплывом человек залезает в воду, ему обычно холодно, особенно в спортивных бассейнах, где выше 22 градусов воду никто не нагреет, а после изматывающей тренировки тело раскалено так сильно, что вода кажется горячей и буквально обжигает раскрасневшиеся щеки. Это чувство, оно бесподобно. После усердного заплыва, хоть и в лягушатнике, я, расслабившись в позе звезды, держусь на поверхности воды, прикрыв глаза, и чувствую практически каждую пульсирующую в организме вену, вслушиваюсь, как медленно биение сердца приходит в норму и дыхание восстанавливается, а щеки перестают пылать. Открывая под конец глаза, замечаю Роберта, он что, сидел тут все это время и смотрел, как я изображаю из себя поплавок? Ох, неловко-то как… Подплываю к месту, где он сидит, и вылезаю наполовину из воды, опираясь на локти. — Долго я проспал? — Чуть меньше суток, — кратко и холодно, как всегда, в общем-то. Нет, я просто обязан его разговорить… Погодите, сколько? — Ты меня переодел? — А ты рассчитывал, что я тебя в постель в грязной одежде положу? Тут я понимаю, что как всегда выставляю себя полным придурком, и, раскрасневшись, опускаюсь под воду, выпуская при этом воздух изо рта, создавая смешное бульканье. Удивительно, с каким спокойствием Роберт наблюдает за моим ребячеством. Я бы не выдержал. — Заканчивай и иди на кухню, — он выходит, довольно-таки тихо добавляя. — Полотенца в комоде. Да-а, он точно считает меня идиотом. Почему я не умею себя правильно подать?***
Это не дом, а чертов лабиринт минотавра. Где, блядь, кухня? Ладно, без паники, надо просто идти вперед, куда-нибудь да выйду. Слава богу, звук кипящего чайника и какой-то с детства знакомый и приятный запах помогают мне узнать направление. Он что, делает мне чай? И на лице появляется идиотская улыбка, а человек просто заварил чай, но иногда мне кажется, что таких мелочей достаточно, чтобы к кому-то начали появляться теплые чувства. Заметив Роберта, я настораживаюсь, — он сидит за столом и смотрит в одну точку. Догадываюсь, что мне стоит сесть на то место, где стоит чашка, и просто жду. Неловко начинать разговор сейчас. Меня пугает эта туманность в его глазах. — Есть хочешь? Киваю, не решаясь посмотреть на него. Парень приносит мне омлет. Так вот чем пахло! Я сто лет не ел омлет, даже счастливая детская улыбка появляется на лице. — Спасибо. В ответ молчание. Проходит пять минут. Десять. Пятнадцать. Я уже выпил весь чай и чуть ли не вылизал тарелку, а он все молчит и смотрит сквозь стену. Думаю, парень сейчас находится в другом временном просторе. Так чего же он ждет? Тут неожиданно Роберт встает, бросая мне: — Не забудь выключить свет. Фейерверк, блядь! Не могу больше это терпеть. — Стоять, — вот у меня яйца стальные, правда, он сейчас за такую наглость их мне отрежет к чертовой матери, но они определенно стальные. А ему все нипочём, как шел размеренным шагом, так и идет, исчезая в длинном темном коридоре. И чего остается делать? Догоняю, вцепившись в тонкую руку, и, потянув парня на себя, целую. Да что с ним происходит? Передо мной другой человек. Он всегда был резким, уверенным в себе, настойчивым и дерзким. А сейчас он просто нежно обхватывает меня руками и бережно проводит языком по моим губам, не выказывая и малейшего порыва к продолжению. Я отстраняюсь в попытке посмотреть на него вблизи, но здесь слишком темно. Роберт лишь шумно выдыхает и, как будто ничего не было, бредет дальше в неизвестном мне направлении, я следую за ним. Мы оказываемся на втором этаже. Он подходит к двери и смотрит на меня, будто бы разрешая пройти. Очень уютная комната, правда, сейчас темно, и я мало что могу разглядеть, но очертания меня не приводят в ужас. Это уже радует. — Нет, я не понимаю, — начинаю я, садясь на подоконник, Роберт же все это время стоит со скрещенными руками, опираясь на дверной проем. — Что изменилось за один день, куда делась вся твоя наигранная самоуверенность? Молчит. Ненавижу, когда так делают. — От тебя веет самолюбием и породой, сразу видно, что человек знает себе цену, а теперь? — выдаю на удивление спокойным голосом. — Котенок, ты хочешь меня разозлить? Я устал, потому что, в отличие от тебя, я все это время не спал, — уходя от ответа на мои предыдущие вопросы, парень перебирается на кровать. — Мы поговорим. Сейчас, — из последних сил стараюсь говорить без раздражения. Роберт не реагирует. Удивительная защитная реакция, достойная скорее таких, как я. — Ну все, придурок! — ой, Саша, куда тебя несе-е-е-т… Срываюсь с места, в итоге нависая над этим депрессивным ублюдком. Наши лица близко-близко, носы почти соприкасаются, и мое дыхание значительно учащается от всей неловкости момента. Если меня сейчас кто-нибудь спросит, зачем я это сделал, ответить не смогу. Пожалуй, душевный порыв оказаться ближе. Я все еще хочу верить, что в туалете мне не привиделось, и где-то глубоко внутри сидит такой же загнанный ребенок, как я. Еще, конечно, остаётся вариант, что парень играет со мной, но я верю в лучшее. — Расскажи мне, — делаю паузу. — Ты всю ночь напряжен, так в чем же причина? — договариваю ему в губы, почти целуя их, затем плавно перехожу на шею и просто вдыхаю его запах. — Ты же не такой подонок, каким стараешься быть, — опа… Я. Это. Сказал. Пиздец, я похоже реально начинаю к нему привязываться, к этой напускной грубости и безразличию. — Где-то кроется причина всего твоего холода, ты не просто так смеешься над окружающими, — отстраняюсь, чтобы посмотреть в его глаза, удивительно, но парень весь во внимании. — Некоторых даже ломаешь… Вопрос один: кто сломал тебя? — Мать. Молчание затягивается, так же как и нарастающее во мне смятение: — Я… — слезаю с него и ложусь рядом, все еще прокручивая в голове варианты смены темы, но почему они все настолько провальные?! — Прекрати мямлить, — со смешком говорит Роберт, и чувствуется нечто наигранное в этом моменте. — Что было, то было. Уже ничего не исправить. — Ты можешь исправить себя, перестать быть таким, как сейчас. — И какой же я? — поворачивает голову ко мне и победно улыбается. Все, не успел я насладиться искренним Робертом, как вернулась сволочь, давно не виделись. — Сам знаешь, и прекращай надевать эту маску безразличия, — вот я наглею. — Неужели так сложно вести себя, как нормальный человек? — Нормальный человек — понятие растяжимое. Но, если не вдаваться во всю глубину вопроса: да, сложно. Он ловит мой заинтригованный взгляд, продолжая: — Меня учили жить иначе. Мать прикладывала все усилия, чтобы выбить из меня эту самую "нормальность", — останавливается на пару секунд, неужто ли слова подбирает, если да, то он все еще манипулирует мной, паскуда. — Все, чему она меня учила, умножилось в разы после того, как она меня бросила, и превратилось в ненависть к людям, в желание оголить чистую ничтожность. Не ожидал… Парень за последние полминуты сказал больше, чем за все остальное время. Но до чего же мне тревожно от его правды: слишком точено рассказывает, слишком гладко и шаблонно, хоть глаза его уже и не блестят как раньше… Чёрт возьми, Роберт. — Получается, что ты тоже ничтожество. — Я вообще никто, — улыбаясь, кладет ладонь себе на лоб. — Окружающие не виновны в уходе твоей мамы. И тут мне отвечает такой жесткий взгляд, как будто я разрушил логическую цепь, что он кропотливо выстраивал долгие годы. — Она вскрыла себе вены, если бы не желчь вокруг, она была бы жива, — Роберт говорит тихо, но твердо, а в конце отворачивается. — Не стоит лезть туда, где ты не смыслишь. Я лежу, подперев голову ладошками, и смотрю на его спину, находясь в полной прострации, анализируя сказанное… Его поведение — не ответная реакция на окружающих, это реакция на то, что произошло с единственным человеком, которого он любил, но который не любил его в ответ. И, бьюсь об заклад, Роберт не может в это поверить, что мать отвернулась от него, что выбрала свое спокойствие, которое видела лишь в смерти. Это неправильно, но я почему-то понимаю ее и на каком-то неподвластном мне подсознательном уровне знаю, что поступил бы так же. Эта мысль даже успокаивает. Собираюсь с духом и говорю то, что сказал бы сейчас самому себе, но что может задеть парня еще сильнее: — Роберт, тебе пора прекратить держаться за человека, которого ты никогда не увидишь. Пора прекратить винить всех и вся в том, чего они не совершали. Это был выбор твоей матери, ее жизненная позиция, я не говорю, что она права, или наоборот, нет, у каждого есть право на выбор, и она сделала свой. Из того, что ты сказал, я понял, что она была другой, с неординарным типом мышления, и не думаю, что такая женщина хотела бы, чтобы ее ребенок переживал из-за того, что она наконец обрела покой и, скорее всего, стала счастлива. Он громко выдыхает, и за долю секунды нависает надо мной. За окном уже светает, и я вижу его глаза, лицо, полное злости и в то же время боли. Он не может это принять, но я должен закончить начатое. Не знаю, зачем, просто чувствую, что должен. — Ну чего ты замолчал, малыш, — он говорит мне прямо в губы. — Продолжай поливать единственное хорошее, что было в моей жизни, грязью. — На подсознательном уровне ты знаешь, что она не любила тебя, не думаю, что она любила кого-либо, хотя… Может, у нее была какая-то страсть, которой она всецело отдавалась. Но суть в том, что тебе пора это принять и начать жить дальше. Роберт отстраняется, теперь просто сидит на мне, замахивается, предварительно рыкнув, но не ударяет… Все происходит слишком быстро. Эмоции на его лице меняются одна за другой. Он смотрит на свой кулак, потом в мои глаза. — Я не м… — замолкает, еле заметно дергая головой. — Почему ты… Счастлива, говоришь? — Не знаю, просто я это чувствую, понимаю ее, как бы неправильно это не звучало. Она видела в смерти спасение и осознанно к нему пришла. Роберт громко выдает, как будто это и хотел услышать, и, целуя меня в лоб, ложится рядом. Я остаюсь в полном замешательстве, но не могу его больше мучить, он и вправду устал. Удивительно, но меня тоже клонит в сон, почти уснув, я слышу тихое: — Спасибо. Однако не могу с полной уверенностью сказать, что это не игры моего воображения.***
Просыпаюсь под бьющие в глаза лучи солнца. Роберт все еще спит, так же отвернувшись от меня. Я проснулся первым, что как нельзя кстати после вчерашних событий, и, должен заметить, он очаровательно сопит. Сказать честно, я рад состоявшемуся разговору, так как многое стало ясно. Я думаю, что парень сделает для себя выводы, надеюсь на это. Остается один лишь вопрос: почему у него в конце была такая странная реакция на мои слова о его матери? Это было облегчение? Или мне показалось? Хотя не скажу, что мне так это важно, если Роберт наконец разберется в своей голове, то почему бы и нет. Пускай реагирует, как хочет, — его дело. О себе дает знать мой желудок. Странно, учитывая, что я не так давно ел, ну да ладно. Тихонько встаю с кровати, что, конечно же, у меня не получается, и иду на кухню. По крайней мере, надеюсь на нее наткнуться. Как ни странно, получается. Мне на глаза попадаются часы… Два часа дня! Ладно, Роберт, он сутки не спал, но я-то. Открываю холодильник. Та-а-а-к, что тут у нас? Закрываю холодильник: ничего интересного. Придется просто выпить кофе. Надеюсь, молоко-то у него есть? Слава Богу, хоть что-то. Минут десять сижу за столом, попивая свой любимый напиток, и ловлю себя на мысли, что все это время ни о чем не думаю. В последнее время со мной такое происходит довольно-таки часто, но в чем кроется причина, я пока что не понял. Резко захотелось чего-нибудь сладкого. Нет, скорее даже сдобного. Булочку или печенье. Да, печенье хочу, с детства их любил. Особенно творожные… Стоп, в холодильнике был творог. А остальные ингредиенты обычно есть в каждом доме. Интересно, нахрена молодому парню творог? Обычно его мало кто любит. Дальше начинается самое интересное. Я в поте лица начинаю этот увлекательный процесс. Меня с детства это забавляло. В какой-то момент крайне грациозно проливаю на себя растопленное масло, благо, уже остывшее. В итоге приходится снять футболку, а то она неприятно прилипает к телу. Только я победно ставлю противень в духовку, оставляя после себя адский беспорядок, как меня обнимают. Мне кажется, или Роберт любит неожиданно появляться откуда-то сзади? — Доброе утро, — мурлычет мне на ухо. М-да, видимо вчерашний разговор утреннему разъяснению не подлежит. — Привет. — Ты ведь знаешь, что ты — поросенок? — отстраняясь от меня и направляясь к холодильнику. Если сейчас отвечу, то получится, что машу перед быком красной тряпкой. А-а-а, ну как в такой ситуации промолчать? Смело говорю, пристально смотря Роберту в глаза: — Я знаю, что я — котенок… — но, завидев в то же мгновение разгорающийся огонь во взгляде парня, перевожу тему. — Да ладно, зато вкусно должно получиться. — Должно? — слышу я из-за спины. — Значит, ты не уверен? Чувствую, что кто-то обожает игру "Выведи Сашу за полминуты". — Знаешь, что… — оборачиваюсь и открываю от удивления рот: Роберт ест творог. Парень вопросительно изгибает бровь, продолжая есть. Может, для многих это нормально, но я впервые встречаю того, кто это ест. — Просто ты первый человек, который любит творог, — отнекиваюсь я, начиная ненавистный мне процесс уборки. Роберт улыбается и подходит ко мне вплотную, прижимая меня к кухонному островку и упираясь руками об столешницу по бокам от меня: — Мне кажется, или ты только что поставил в духовку печенья с эти самым творогом? — Ну, — краснею. — Тут добавляется сахар, мука, масло и много чего другого, влияющего на вкус, — нервно сглатываю я, а затем громко выдыхаю, как после долгой пробежки. — Саша, — протягивая и наслаждаясь каждой гласной. — Такой чудной. Роберт обратился ко мне по имени, вот это действительно вгоняет в краску. Он смотрит на меня, и с его лица не сползает эта искренняя улыбка, что, конечно же, располагает к себе. — Ты очарователен, когда смущаешься. Несомненно, пытаюсь что-либо возразить, но мне затыкают рот поцелуем, однако Роберт уже не торопится, он знает, что я его не остановлю. Он целует меня не как обычно — глубоко, медленно, не торопясь, исследуя языком уже давно изведанные территории. Я скольжу рукой по столь желанному телу, чувствую его вздымающуюся грудь, с каждым вздохом проявляющиеся острые ключицы. В итоге обнимаю парня левой рукой за шею и прижимаюсь к нему, проводя пальцами правой по вздымающейся спине. Старясь не разрывать такой на удивление нежный поцелуй, я с горем пополам стягиваю домашние штаны. Затем хватаю футболку Роберта по бокам, оттягивая ее со всей силы вниз, когда он кусает мою губу, и после этого будоражащего мое сознание действа отстраняется, чтобы помочь мне раздеть себя. Закончив, он смотрит на меня и улыбается, как хищник, загнавший добычу в угол. Эта дьявольщина в его взгляде сводит меня с ума: заставляет сердце неистово стучать, скорее, даже пытаться вырваться из груди, кровь — кипеть от предвкушения, а разум — теряться в искрах его демонически черных глаз. Роберт проводит пальцами по моей щеке, и я рефлекторно вздрагиваю. Все-таки у него очень холодные руки, но не могу не отметить, что это только еще больше возбуждает. Парень ласково улыбается, как же это непривычно с его стороны: — Малыш, хватит витать в облаках, — нежный прокуренный голос ласкает мои уши, и я окончательно улетаю, не обращая внимания на его слова. Он легко целует меня в губы, спускаясь все ниже, оставляя на каждом участке моего тела укусы, что превратятся в будущем в синяки или наливные красные засосы. Роберт проводит руками по шее, груди и животу, обводя языком контур пупка и продолжая движение вниз. Добравшись до резинки боксеров, парень обхватывает ее зубами, освобождая мой переполненный желанием член из тугих оков, а затем и вовсе избавляет меня от этого ненужного элемента одежды. Наконец парень заканчивает и возвращается ко мне, вовлекая в более дикий и ненасытный поцелуй. Мне в голову приходит вопрос, который озвучивать крайне неловко, но в любом случае стоит: — Роберт, — мычу я, пытаясь его на секунду остановить. — Давай не сейчас, — моментально продолжив свое занятие. В итоге приходится его оттолкнуть, не очень сильно, и сказать как есть: — Эм, — встречаю рассерженный взгляд, и сразу заканчиваю так некрасиво начатое. — Не думаешь ли ты, что у тебя на кухне, скорее всего, нет… Ну ты понял? Ой, кто-то красный сейчас, как томатная паста «Помидорка». Роберт вновь прикасается своими губами к моим, громко выдыхая: — Я не собирался тебя трахать, — улыбается, еле сдерживая смех. — Ну, по крайней мере, сейчас. Мне вот интересно… Шепча последние слова мне на ухо, парень хватает мой член за основание и начинает медленно водить по нему рукой. — Как сильно ты можешь покраснеть? В конце парень кусает меня за ухо, оттягивая его. Давно он этого не делал. Сегодня кто-то явно медлить не собирается. Движения резкие, быстрые, но при этом рваные. Падла, знает, что этого мне недостаточно. Рефлекторно толкаюсь в его влажную ладонь, пытаясь хоть как-то увеличить трение. — Так не пойдет, — приминая меня за бедра к столу. — Не двигайся. Киваю, ведь его голос не может заставить меня отказать. Роберт кусает меня за плечо, возвращаясь рукой к моему члену. Наконец-то он увеличивает амплитуду и по нарастающей ускоряет движения. Я изо всех сил прижимаю его к себе за шею, то скуля, то всхлипывая от бьющих по всему телу волн. По непонятным мне причинам с ним все происходит ярче, я становлюсь более чувствительным, и каждое движение получает десятикратную отдачу. Роберт сам не скрывает своего возбуждения, его отдающая жаром плоть трется о мое бедро, а ощущение того, что твое наслаждение заводит другого, добавляет остроты. Сквозь горячий плен своего ватного под ласками Роберта тела заставляю себя собраться и накрываю рукой столь желанный член, на что Роберт жарко выдыхает мне в мой рот, кусая меня до сладкого покалывания. Я пытаюсь повторять его движения, в которых, собственно говоря, нет ничего мне неизвестного. Судя по тяжелому дыханию в миллиметрах от меня, получается неплохо. Вот он, я чувствую, и с непроизвольно громким вздохом мое тело толкается к партнеру. Кончаю ему на живот и на мою замедлившуюся ладонь. Роберт все еще напряжен: он смотрит на меня такими жадными и полными страсти глазами, что мое разбитое самообладание идет на попятную, и я решаюсь продолжить начатое еще в прошлом году. Ловя на себе вопросительно-удивленный взгляд, толкаю Роберта к стене за ним и опускаюсь перед парнем на колени. Пока он не успел ничего сказать, а я уже жалею, что сейчас не вижу его озадаченное выражение лица, я слизываю свою сперму, попавшую на головку его члена, не так уж и мерзко, кстати, да и момент позволяет. Он дрожит, всеми силами пытается это сдержать. Боже, да кто-то очень сильно хочет кончить, ну посмотрим, из чего ты сделан. Не отводя изучающего взгляда от лица парня, начинаю облизывать свои пальцы по одному, медленно выпуская изо рта каждую фалангу, плавно и не торопясь. Я буквально плыву по реке его возбуждения, течение в которой регулируется мощным водопадом где-то позади. Напоследок провожу языком от середины ладони до кончика большого пальца и, заметив, а точнее услышав громкий выдох Роберта, хватаю рукой основание его члена, начиная медленные поступательные движения вверх-вниз и касаясь головки губами. Я хочу почувствовать его напряжение, хочу ощущать то же, что и он, проникнуть ему под кожу. Язык чувствует каждую пульсирующую вену, огибая лоснящийся моей спермой член. Я не могу остановиться, мне хочется проделать так с каждой клеточкой его тела, заставить парня дрожать в сладких конвульсиях. Почувствовать свою власть. — Котенок, давай же, — откидывает голову назад, закатывая глаза. О, этот космически хриплый голос обливает мой мозг теплым вязким медом, переходя ко всем остальным органам тела, я не в силах ослушаться. Просто не могу. Пара поступательных движений головой, и Роберт, сжимая и оттягивая мои волосы, кончает мне в рот. Глотай, Саша, глотай!, — говорит мне внутренний голос. И я сквозь невероятный рвотный рефлекс все-таки это делаю. Свою сперму проглотить было легче, странно. Эх, был бы жив дедушка Зигмунд, столько к нему вопросов накопилось. От размышлений меня отрывает Роберт, опустившийся на колени рядом со мной. Он берет мое лицо в свои мертвецки холодные ладони и, посмотрев мне в глаза долго и пристально, как будто он читает мысли и способен забрать все мои душевные терзания, целует. Так, как не целовал никогда. Искренне не понимаю, чего такого страшного произошло. Сижу с руками, сложенными на коленях, и хлопаю глазами. Забавная картина получается. Этюд: спокойная первоклассница и озадаченный насильник. Пугающе взволнованный. Из-за полнейшей неловкости момента я, не выдержав, хихикаю, на что выражение его глаз нисколечко не меняется… Ну, в данной ситуации и самых закалённых прорвет. Меня захватывает истерический смех, вплоть до точечных спазмов в животе. Все признаки истерии на лицо. Успокоившись, замечаю Роберта… Так, вот теперь страшно. — Да брось, я же не первый человек, с которым у тебя происходит… — замедляюсь в поисках подходящего существительного. — Подобного рода инцидент. Действительно, нашел проблему. Ну, кончил он мне в рот, я как бы и сам не сильно возражал. — Но… — наклоняя голову влево, чтобы поправить волосы. — Ты единственный, перед кем мне хочется извиниться. Мне правда очень жаль, что так получилось, — придвигается ближе и обнимает меня. Тут-таки до меня доходит, о чем идет речь, и все наконец разложилось по полочкам. Я нервно дергаюсь от его прикосновения и неожиданно для себя упираюсь кулаками в сильную грудь: — Ой, — единственное, что получается выдавить из себя, прежде чем я, сорвавшись с места, бегу в ванную.***
Вода громко льется из-под крана и из душа в кабине вместе с ней. Зеркало уже изрядно запотело, а шум воды все еще усердно скрывает звуки моего охеревшего от последних событий желудка. — Эй? — слышу с другой стороны двери. — Да, д… Договорить не дают остатки омлета. Фантастика, обожаю утреннее блеванте. Ничего на свете лучше не-е-ету. Ну ладно, вроде бы все. Хотя теперь мне бы еще хотелось сполоснуться и умыться. Так, где тут у нас полотенца? Забравшись под горячую воду, расслабляюсь, и даже немного отпускает. Он извинился? Неужели все так просто? Надо было просто отсосать? Я совершенно не способен познать этого человека. Как он строит эти логические цепочки в голове, чем руководствуется перед принятием решений, зачем ему я, в конце-то концов? А что еще более важно — зачем он мне? Боже мой, сколько вопросов. По логике их должно было стать меньше, а в результате все больше и больше. Я скоро сломаюсь под их тяжестью, так и не успев понять Роберта, но я должен, — я несомненно доведу дело до конца. Все, я чистый. Так, а может в этой ванной есть аптечка? Ой, заиграла фантазия полярными всполохами…***
— Не надо на меня так смотреть, я просто… — как бы ему сказать, что я просто очень удивился, обрадовался, проблевался от неожиданности, а итоге еще и оказался полностью озадаченным? — Просто что? — улыбается, как будто знает, чем я там занимался, и что творится в моей голове. — Ну… Ты понимаешь… Сука, до чего же красив, проклятый, я не могу соображать, когда он пожирает меня своими хищными демоническими глазами. — Допустим. Невероятно, аттракцион невиданной щедрости, не проходите мимо. — Отлично, я, пожалуй, пойду… Останавливаюсь за углом. Передо мной распахнутая дверь в полностью белую комнату, озаренную ярчайшим солнечным светом. Вопросительно смотрю не Роберта, он нехотя кивает. Приближаясь к двери, я начинаю различать детали. Их не так уж и много. Белый пол, на нем разбросано несколько старых газет. Белые голые стены, большие окна без занавесок или жалюзи. В углу старый черный бумбокс середины 90-х, единственная не белая вещь в комнате. Рядом низкий стол и пара подушек на полу рядом с ним. Переполненная пепельница, полупустые бутылки вина, в общем и целом классика жанра. И четыре мольберта, один побольше, другие поменьше. На каждом — рама с натянутым листом, но три из них стоят ко мне спиной, а один боком, что, собственно, логично, так как свет из огромных окон как раз освещает рисунки. К одной стене еще приставлен мольберт и несколько свободных рам, а у другой стоят друг с другом три законченные картины с одной перекликающейся идеей. Руки, торсы, ритмы человеческого тела, движения, сломанные фигуры. Никакого фона, только черный, как сажа, рисунок посреди белого листа. Теперь замечаю на высоком табурете гору кисточек, палитр, бумаги и скрученных-перекрученных тюбиков белил вкупе с парочкой маленьких баночек жженой умбры. Захожу за самый маленький мольберт, начиная с интересом разглядывать красивую картину. Что-то в ней кажется очень знакомым, но вот что? И тут меня как сковородой по голове огрели, сердце замирает, и дыхание замедляется. Мои глаза и вся близлежащая часть лица. Причем один в один, очень натуралистично. С одной стороны, я польщен, но это как-то странно и пугающе, что ли… Не могу унять словами вихрь чувств, раздавшийся внутри. После десяти минут осмысления увиденного замечаю, что в дверном проеме стоит Роберт, опираясь на косяк и затягиваясь сигаретой. Поймав мой озадаченный взгляд, поясняет: — У тебя красивые глаза. Я краснею и двигаюсь в сторону следующего рисунка. — У меня уже рука затекла, — нехотя выдаю я. Откуда-то из-за самого большого мольберта мои уши ласкает голос Роберта: — Чепуха, ты постоянно ею двигаешь, потягивая из бутылки вино, — сопровождая легким смехом. — И очень забавно пытаешься это скрыть. Я краснею, хотя это, скорее всего, незаметно. Час назад я вылил на себя красное вино и периодически добавляю, выпуская маленькие струйки изо рта, когда глотать содержимое бутылки уже невмоготу. Удивительно, что мне не влетело за испачканный стол и белое полотенце на моих бедрах. Я слишком пьян, чтобы сидеть неподвижно, хочется движений, дать волю своей сущности. — М-м, ты можешь принести мне еще вина, и я перестану жа-аловаться. Роберт шумно отбрасывает кисти и, одарив меня похотливым взглядом, удаляется. Всего ничего, и парень возвращается с очередной сигаретой в зубах и двумя открытыми бутылками. Удивленно приподнимаю бровь: — Ты серьезно думаешь, что я осилю еще две? Роберт ставит одну бутылку на столик, а вторую подносит ко рту. — А с чего ты взял, что обе для тебя, жадина? Он откидывает голову и вливает в себя по меньшей мере треть содержимого сосуда. Красные струйки стекают из уголков его губ, пропитывая белую футболку, еще и подлое солнце так красиво освещает представшую передо мной картину. Да и вообще, за счет огромных окон в помещении очень ярко, даже слишком. Невероятный день для этого времени года, ощущение, что я сейчас на экваторе в каком-нибудь деревенском парнике. Еще глоток, и у меня уже нет сил поддерживать позу, в которой Роберт так страстно и своенравно пытался меня изобразить. Откидываюсь на стол, закрывая при этом глаза. Пей. Дерзай. Вперед и с песней, как говорится! Точня-як! Вот чего мне не хватает, так это музыки. Ну, и еще выпить. Осушаю бутылку, после чего сразу подскакиваю, направляясь к доисторической аппаратуре. Помнится, была в семье такая же установка, так что пользоваться я ей умею. Сев на корточки перед боксом, методом крайне оперативных проб и ошибок у меня получается включить музыку. По-моему, это что-то из старого рока — чудесно. Вернувшись в вертикальное положение, я иду к Роберту. Он сидит на столе, поглощая меня всего своими дикими глазами. Нагло забираю у парня бутылку и давлюсь вином. Мне нужно напиться, я хочу унестись. На этой мысли я вспоминаю о моем компаньоне, и решение приходит само. Приблизившись к Роберту вплотную, я раздвигаю его колени и встаю между ног, всеми силами этого мира стараясь игнорировать желание прижаться еще ближе. Он обнимает меня, поглаживая спину, так и норовя избавить от заключения в полотенце на бедрах. Но приходится его остановить. Я хватаю парня за запястья и отвожу за холодные руки к дивану. Он недовольно мычит, но не дергается. Это сигнал к дальнейшим действиям. Я чувствую, что ему интересно, но эго не позволяет показать свои чувства. Провожу языком влажную дорожку от начала острой скуловой кости к уголку губ и хватаю рукой его лицо, параллельно поднося к нему бутылку. Не чувствуя и малейшего намека на сопротивление, я начинаю осторожно вливать в парня вино. Конечно же, половина мимо, но все-таки. Те струи, которые стекают по его рельефной шее, я собираю языком, получая удовольствие от каждой выступающей вены или мышцы. Когда вино заканчивается, я делаю финальный глоток и целую его, сначала осторожно, но Роберту этого мало. Он тянет меня к себе, одной рукой практически дерет мои волосы, а другой мнет правое бедро. Мне больно, но остановиться не получается, мне нравится эта сила и полное обладание. С первых аккордов узнаю одну из самых сексуальных песен Led Zeppelin "You shook me". Я отталкиваю его и помещаюсь в центр комнаты. Глаза закрыты, руки где-то в воздухе, я не могу передать словами мои движения. Это исключительно внутренние ритмы, которые скрываются в каждом человеке. Движения моей души, волны и изгибы только моего тела, они вскрывают все оставшиеся во мне засовы, и я окончательно улетаю. Свободный разум, дух, тело и только любимые, затянутые мотивы в ушах во всем пространстве уходящей реальности. Я растворяюсь в песне и долгожданной свободе. Роберт приближается сзади, как он любит, и подпевает песне моего тела. Я чувствую его каждой своей клеткой. Ледяные руки обжигают своими движениями и ласками мой живот, играют с сосками, а горячий язык следует архитектуре костей шеи, переходя выше. Левая рука парня, подобно проворной свободолюбивой змее, заползает под полотенце, и в момент когда ладонь обхватывает член, Роберт кусает мочку моего уха, оттягивая ее до предела. Я откидываю голову парню на плечо, полностью отдаваясь в его плен. Влажные губы накрывают мои, практически сразу кусая, язык вторгается в мой рот, не позволяя ничего изменить. Рука Роберта слишком ускорилась, я не смогу так долго держаться. Накрываю ее своей, и он все понимает, мигом толкая меня к холодному стеклу. Солнце ослепляет, я закрываю глаза и вжимаюсь руками в окно. Роберт играет с моей мошонкой, в тоже время очерчивая скользким языком контуры выступающего позвоночника. Обильно измазанные смазкой пальцы обводят колечко мышц, чуть надавливая на него. Нежно и мягко. Мало. Мне этого слишком мало. — Я не могу больше, — хриплю я как на последнем издыхании. На что парень лишь на одну фалангу вводит указательный палец, очерчивая контуры входа большим: — Не можешь что, м-м? Мурлычет мне на ухо своим горчащим голосом. — Терпеть. Возьми меня, я готов. Возбуждение уже отдается болью в паху. Роберт, давай же, прошу. — Уверен? На этом он вталкивает в меня сразу три пальца, и я не могу сдержать болезненный рык. Слишком резко. Вопрос эхом проносится в моей голове, но я расслабляюсь и позволяю ему как можно быстрее меня растянуть. Пальцы расходятся во мне в разные стороны, доставляя массу теплых ощущений. Мало. Все еще чертовски мало. Сам насаживаюсь на его искусно сотворенный стержень, чувствуя спиной эту улыбку. Ну почему так приятно меня мучить, животное? Роберт как будто бы слышит мой вопрос и, вынув один палец, начинает массировать простату. Я выгибаюсь в сладком волнении, прижимаясь грудью и животом к стеклу. — Еще, — единственное, что я могу повторять, то криками, то предсмертным шепотом. — Уже скоро, малыш, продолжай. Мне нравится, когда твои мольбы и просьбы утопают в стонах. — Не на... ах… Слова гаснут в ощущении, когда он давит со всей силы, после чего резко вытаскивает пальцы. Я не успеваю опомниться, как парень начинает входить в меня, добавляя на выдохе властное: — Еще чего. Безжалостно терзая руками мою задницу, Роберт начинает размашисто двигаться во мне. Парень кусает мои плечи, оттягивая покрасневшую кожу, а потом нежно целует место укуса. Мои ноги подкашиваются, я всеми силами вжимаюсь в стекло, только бы не упасть. Нет сил терпеть эту пытку прекрасным. — Давай же, Роберт, оттрахай меня, как я того заслуживаю. Это говорил не я, а мое тело, желающее мощнейшей разрядки. Щеки краснеют, но уже поздно… Я. Это. Озвучил. — Как скажешь, маленький, — его дерзкий шепот пульсирует в моих ушах. Парень звонко шлепает меня по заднице, ловя губами стон, и, прихватив меня под живот, он начинает входить грубо и быстро. Боль мешается со сладкими искрами, я практически не касаюсь своего члена, цепенея от кипящего жерла вулкана внутри. Движения то плавные, то рваные, но в итоге все превращается в превосходно отыгранную симфонию двух сладострастных тел. Я кончаю, измазывая чистое окно, а Роберт практически через мгновение изливается в меня, отпуская голову мне на плечо, как уже опускал раньше, пугая меня до отчаянной дрожи во всем теле. Но сейчас я не чувствую испуга. Сейчас только неистово гложущее отчаяние внутри.