***
Четыре года назад
Забегаю домой с единственным желанием пожрать и быстрее завалиться спать. Все-таки эти утомительные тренировки отнимают неприлично много времени! Но все же это единственный действенный способ забыть… Если даже и на жалких пару часов. Бегу к кухне через зал, не особо замечая сидящих в гостиной. Практически открыв холодильник. О боги, как же я голоден! Доносится голос отца: — Никакого воспитания, хоть бы поздоровался. У нас гость. Чё-ёрт… — Здравствуйте, — выхожу в гостиную со стаканом сока, старательно улыбаясь. — Ты в таком виде на людях появляешься? Отец как всегда очень добр. А что ему не нравится, а? Я только с тенниса, да и жара на улице. Шорты, майка, — все нормально. Ну, слегка растрёпанный и мокрый, я же парень, в конце концов. Чего он прикопался? А вслух произношу невозмутимо: — Тоже мне — на людях. От порога до машины. Отец закатывает глаза, шумно вздыхая. — Кого выращиваю… — видимо, вспомнив о третьем в комнате, которого я, кстати, не успел разглядеть, добавляет. — Роберт, это Валентин, известный критик и один из постоянных клиентов мамы. Пытаюсь выдавить из себя улыбку, но получается сомнительно. Зачем снова говорить о ней? Лучше бы сделали вид, что мы друг друга не видим, и я спокойно бы продолжил заниматься своими делами. Прошло каких-то жалких полгода, а отец как будто бы и не помнит о ней. Из поглощающей воронки неприступного отрицания меня вытягивает этот самый Валентин, протягивающий мне руку со словами: — Очень приятно познакомиться с сыном Лилии. А? Конечно же, отвечаю, воспитание, как-никак. Но что за? И с чего бы он так долго меня разглядывает, даже не по себе стало. Хотя черт с ним, — спать. Перед сном домработница сообщает мне, что этот сомнительный Валентин остается ночевать у нас. Они с отцом, видите ли, выпили лишнего, а водителей оба уже отпустили. О такси не слышали, да? Просто все гостевые комнаты находятся на моем этаже, а отцовская — одним ниже. Не терплю, когда тут кто-то ошивается. А с другой стороны, чем он мне мешает? Я сейчас завалюсь спать, а как проснусь… Ну-у, думаю, он к тому моменту благополучно отчалит восвояси. Открываю глаза. На улице еще темно. Гляжу на часы: 4:21. Спрашивается, и чего я подскочил в такую рань? Однако, стоит мне прислушаться, так моментально начинают мерещиться шорохи из-за двери. А я в этом плане — персона достаточно мнительная. Сказать честно, подобное пугает, но затем включается старый добрый здравый смысл, и я понимаю, что в такой охраняемой квартире, как наша, ну никто не может стоять ночью за стеной. Снова опускаюсь на хрустящую подушку и, закутавшись в мягчайшее одеяло, закрываю глаза. Не проходит и минуты, как дверь со скрипом приоткрывается. Я отчетливо это слышу. Зажмуриваюсь сильно-сильно, психологически отгораживая себя от происходящего вокруг. Кто-то садится на край моей кровати. Жутко, а в сознании всплывают зловещие при проецировании на происходящее строки: Черный человек на кровать ко мне садится, Черный человек спать не дает мне всю ночь… Это все сон, сон! Засыпай, пожалуйста, скорее засыпай, засыпай! Чёрт! Но мягкая, мертвецки холодная ладонь легко, но при этом крайне отчетливо касается моей щеки, а затем, проведя кончиками пальцев по скуле, убирает прядь со лба. — Как же ты похож на мать, — шепчет сиплый голос. Либо Валентин, либо второсортный сон. Что за хуйня происходит? Валентин. Нет! Что вообще?! Надо открывать глаза — пересилить себя, прекратив бояться. И я беру себя в руки, рывком убираю с себя чужую ладонь, а после приподнимаюсь на локтях, с наездом спрашивая: — Какого черта тебе надо? Мужчина смеется, лишь добавляя следом: — И манеры, как погляжу, у тебя тоже от Лилии, — при упоминании матери жуткий черный силуэт озарился лунным светом, пробившим облачную завесу. Предо мной предстало умиротворённое лицо, как кажется, мирного человека, но это ситуации не меняет! Так что, блять, пошёл нахуй из моей комнаты, скотина! — Уйдите из моей комнаты. Стараюсь говорить как можно вежливее. Все-таки мне не известна причина их сегодняшней встречи с отцом. — Ты можешь меня не бояться, — очень тихо проговаривает он, кладя руку мне на плечо. По телу проходит удар тока. Я не переношу, когда меня трогают, а происходящее, честно говоря, так вообще затрагивает скудные пределы естества. — Не трогайте меня. Мужчина грубо отрывает руку и цепко зажимает мне рот ладонью, ведь я практически сорвался на крик. Мычу, пихаясь ногами, но это не очень помогает, он превосходит меня в силе, к гадалке не ходи. Стараясь вывернуться, пытаюсь прокусить мужчине ладонь, но у него мертвая хватка, я не в состоянии и рта раскрыть. Не меняясь в лице, Валентин подминает меня под себя, всем телом вжимая меня в кровать. Больно. Охуенная ситуация, скажу я вам. Мужчина наклоняется ко мне, наигранно нежно шепча мне на ухо, обдавая его своим контрастно горячим дыханием: — Будь хорошим мальчиком и не кричи, — болезненно кусая за хрящ. — Ты же не хочешь, чтобы отец больше никогда в жизни на тебя не посмотрел? Сердце бешено отбивает токкату на моих ребрах, заставляя гадать, что же лопнет первым: грудная клетка или так и норовящие прорваться височные кости. Сознание тяжелеет, каждый вдох становится непосильно тяжкой ношей, даже если бы я хотел сейчас пошевелиться, то не смог бы, — страх сковал тело, и все, что мне остается, — это лежать, моля о прощении. Сука. Валентин заводит мои руки за спинку кровати, начиная с упоением вылизывать мою грудь, обводя языком ключицу, мерно подбираясь к соскам. — Расслабься, маленький, — шепчет, сытно причмокнув. — Тебе станет очень приятно. Мужчина вгрызается в мой сосок, и тело неожиданно сводит выразительным ударом дрожи. Мычу, отрицательно мотая головой, умоляющий всем своим вырывающимся видом остановиться. Унизительно просить, но я уже готов кричать, выпрашивая мужчину прекратить, иного выбора у меня все равно не остаётся, учитывая разницу в наших силах. Отпусти, не надо, я не хочу, чтобы так начиналась моя половая жизнь. Непомерно жарко, ни мое тело, ни тем более разум не готовы к происходящему, я не контролирую себя, откидывая голову назад, зажмуривая глаза в жалких попытках унестись как можно дальше от властных рук, вычерчивающего узоры в низу моего живота, языка, сдавленного дыхания преобладающего надо мной тела. — Скажи, эта дрожь, — жарко обдавая дыханием мой пупок, мужчина спускается максимально низко, как позволяет ему положение, хватая зубами резинку трусов. Я шумно выдыхаю, сводя бедра вместе, при этом немного выгибаясь в попытках хотя бы на миллиметры отстраниться от Валентина. Мне слишком жарко, чтобы трезво оценить происходящее с моим организмом, однако страх постепенно вытесняется стыдом. Нет! Нет! Нет! — Да, — тихо подводит итог, кусая меня за остро выступающую тазовую кость. — Ты не боишься меня, не так ли? А ответом служит лишь мое неизменное мычание, переполненное отвращением к себе, ведь это и правда приятно, когда тебя касаются так, как это делает он. Чёрт, мне шестнадцать, и я расплавляюсь в руках тридцатилетнего мужчины, не так это должно происходить… Далеко не так! Его язык такой плавный и горячий, что тело накаляется до предела. Блять, я возбуждаюсь. Скверно лишь от самого себя. Такое чувство со мной в первый раз. Нет, конечно, я дрочил… Но подобного не испытывал: я задыхаюсь от губ, вырисовывающих узоры у меня на лобке, от руки, перебирающей мои ребра. Перебуди я сейчас криком весь дом, что это даст? Валентин остановится, его выгонят, и, вероятнее всего, заведут дело за развратные действия с несовершеннолетним, а я так и останусь с клеймом извращенца на всю оставшуюся жизнь. Ох, как он был прав, сказав, что отец никогда на меня не посмотрит! Мужчина накрывает мой член влажной ладонью, начиная медленно массировать его через трусы. Я прикладываю все собранные мною силы, чтобы сдержать шумный вздох, но тело выгибается, рефлекторно подставляясь под ласку. Валентин довольно хмыкает, вновь нависая надо мной. — Не трогай, говоришь? Маленькая шлюха, — его рука забирается под трусы и сжимает мой начинающий вставать член. Чёрт! Стискиваю зубы, скорее от обиды, чем от волнения. Я не смог противостоять, разрушая тем самым все, что так усердно взращивала во мне мать. Слабак, — выводит на поверхность здравый смысл, но я уже сдался. Сдался тогда, когда мужчина убрал руку с моего рта, а я сделал вид, что не заметил, прикрывшись страхом. Инстинктивно облизываю губы. Эти чувства сводят в оцепенении, не давая произнести и слова, вновь и вновь приводя себя к отрицанию очевидного. Я закрываю глаза, усердно стараясь дышать через нос и не позволяя себе думать о происходящем на моей кровати. Непроизвольно толкаюсь ему в руку, на что мужчина припадает к моему лицу, оттягивая нижнюю губу острыми зубами. Я распахиваю глаза, от неожиданности отрывисто выдохнув Валентину прямо в рот, а осознав же это, сразу пытаюсь закрыться, восстановить дыхание, но не успеваю: губы мужчины всецело накрывают мои. Первый. В. Жизни. Поцелуй. Мда-а, не так тебя представляют и описывают. Губы Валентина обладают моими, держат в постоянном напряжении, это и правда сводит с ума. Как же я мог не делать этого раньше. Погружаясь в новое, отдающее жжением по телу ощущение, как-то слишком рвано кончаю, с несвойственным мне громким ревом, заглушенным мягкими губами мужчины. Он чмокает меня еще раз, добавляя на ухо: — М-м, такой сладкий, нетронутый. Скажи, ведь это был твой первый поцелуй? И тут меня накрывает происходящее — становится мерзко, ведь, вернувшись в реальность, начинаешь оскорбляться данностью. Почему оргазм полностью отшибает здравый смысл, выводя наружу все низшие инстинкты, превращая человека в животное? Сука, я только что стонал от простого поцелуя, закатывая глаза и всем видом моля о продолжении. Пытаюсь выползти из-под мужчины, но Валентин вновь сводит обе мои руки над моей головой. Тяжко вздыхаю, а в мыслях вертится лишь сигнал, один-единственный: прекратить это немедленно. И, хоть я всеми силами пытаюсь заглушить столь неестественные мне стоны, не выгибаться, когда тонкие пальцы касаются моей спины разрядами тока, мне приятно. Приятно чувствовать влажный язык, блуждающий во рту, подчиняющий, тихий шёпот, и приятно строить из себя блядскую недотрогу. Неудивительно, что член вновь крепчает, что, конечно же, не ускользает от Валентина: — Какой ненасытный — кусает мои губы, а затем, пораздумав несколько секунд, — Естественно, ты же девственник. Мужчина смущает меня этими словами, а сейчас говорит то, от чего приливает кровь в щекам: — Я сделаю тебе приятно, — его зрачки расширены, как зеркала, отражающие меня в тусклом лунном свете. — Очень приятно, маленький. Но ты должен пообещать, что не издашь ни единого звука. И я киваю. Блять, киваю. — Оближи, — подносит к моему рту два пальца, цепляясь ими за нижнюю губу. Я перешел черту и не имею права на сопротивление. Страх вытеснился возбуждением, а решение продолжить я принимаю осознанно. Куда я денусь, скатившийся вниз за жалких полчаса? Единственное точно — я никогда не сознаюсь себе в происходящем, иначе стыд сожрет меня заживо. Я ошибся, мам? Неумело накрываю холодные пальцы губами, не успев спрятать зубы, от чего рука мужчины дергается. Доведенное тело плавится под прикосновениями, глаза закатываются, и я все интенсивнее их обсасываю, даже не желая раздумывать над происходящим: Отдавайся моменту или вообще не живи. Спасибо, мама… — Хороший мальчик, — оставляя засос у меня на шее, властно. — Раздвинь ножки… Не бойся, я трону тебя только этими двумя пальцами, — шепчет мужчина. Мужчина. Овладевший мной мужчина, мать вашу. Почему я не испуган? Меня бросило в хладный пот, скорее от страха некого чужеродного присутствия, чем от осознания, кто именно стоял за дверью… Я должен испытывать страх, а мне лишь хочется большего, и я покорно подчиняюсь уже в который раз. Валентин резко разводит мои ноги, и я вздрагиваю, скорее от стыда, чем неожиданности. Он шумно вздыхает, не отводя от меня глаз, как будто бы желая запомнить каждый изгиб моего тела, кончиками пальцев касается коленей, обводя острые суставы и кости, плавно передвигаясь выше… Это сводит с ума, мне необходимо выплеснуть эмоции, скрутившие узел внизу живота; я готов выть от стыда, а способен лишь крутиться на хрустящей простыне в попытках закрыться от жадных глаз. Мужчина ослабляет хватку, опустившись к моему члену. Он проводит по внутренней стороне бедра пальцами, едва касаясь, а языком дотрагивается головки члена. И я, не выдержав, кончаю, не сдержав звонко пронзившего комнату стона, заглушенного жадным поцелуем. Лишь почувствовав едкую горечь, понимаю, что происходит: — Глотай, — мычит мне в губы, заставляя послушаться. Я уже не способен отдавать полный отчет о собственных действиях, — нестерпимо жарко, чувства плавятся, как масло на горячем тосте, и я вновь закатываю глаза в надежде отдышаться. Тем временем пальцы Валентина проходят в меня, заставляя напрячься все тело, но я быстро расслабляюсь под напором обладающих губ. Как же ахуительно приятно! Он старается протолкнуть их глубже, скользя по увлажненным стенкам. — Маленький, расслабься и помоги мне, — сладко шепчет на ухо. Что-то сводит внутри, и я выгибаюсь с рваным стоном. Валентин надавливает вновь и вновь, массирует, то ускоряясь, то с нажимом отпуская. Мне хочется еще, я сжимаю собой его пальцы, не желая их выпускать. — Чувствуешь это? — мужчина уже сидит на моих бедрах, мерно сводя меня с ума; я способен лишь кивать, двигая бёдрами в такт скользким пальцам. — Посмотри на себя… Даже ответить не в состоянии, — ему не хватает воздуха, чтобы сдерживаться, и хриплое дыхание наполняет комнату. — Такой похотливый, как твоя шлюха-мать, — теряя остатки самообладания. Схватив меня за руку, он кладет ее на свой член, и я ощущаю пульсирующую в ладони плоть, влажную и горячую… Непривычно, она, кажется, проживает свою собственную жизнь, исход который подвластен мне одному. Начинаю двигать кистью, как делал это Валентин со мной, на что мужчина откидывает голову, мыча сквозь зубы. Ловлю себя на мысли, что меня завораживает представшее предо мной зрелище подрагивающего от неловких касаний тела. Разрядка уже близко, я вижу, как мужчину охватывают уже изученные мною судороги, но он останавливается, резко закрыв мне рот ладонью, тем самым безжалостно вжав в подушку. Я не успеваю сообразить, как головка члена уже проникает в меня… Рот заткнут, а руки снова сведены где-то у изголовья кровати. Толчок — обожжённая кожа разносит отдающее пульсацией жжение каждой клетке удерживаемого тела. Толчок — сглатываю собственную кровь с прикушенного в попытках сдержать болезненный вой языка. Слишком… Слишком больно, слишком стыдно, слишком нечестно. Толчок — слезы катятся по горячим щекам: все заслуженно. Толчок — натянутая до предела кожа пропитывается вязкой спермой. Или это кровь? Несколько минут уносящей похоти, а плата за них — эта агония. Из последних сил стараюсь пнуть мужчину ногами, но он не позволяет, удерживая меня весом своего тела. Последний рывок, и Валентин, жадно задержавшись во мне, дает сперме полностью наполнить мою разодранную задницу. Я не жалею себя, нет… В глазах темнеет, и я лишь вслед слышу: — Ты никогда никому не расскажешь об этом, малыш...***
Минута… Две… Три… Саша так пристально смотрит мне в глаза, будто бы пытается проверить правдивость моих слов. Ты правда смеешь предполагать, что такое возможно выдумать? Да, пиздёж — мое второе имя, и раньше я бы даже не задумался об аморальности куда более горькой лжи, не спорю, но произошедшее в ту ночь представляет собой нечто значимое, в особенности для маленького мальчика. Я никому не рассказывал никогда. В первую очередь из-за стыда. Грязи, пропитавшей меня даже не самим фактом произошедшего, — такое никогда бы не стало для меня преградой, уж об этом мать позаботилась, усиленно вбивая в мой детский разум, открытый исключительно ей, свои истины. Ключ от отрицания хранила под сердцем правда, которая никогда не оставит меня, даже во сне: я позволил сотворить это с собой! И можно ли назвать произошедшее принуждением? Ответ мне неизвестен по сей день. Удовольствие перевесило чашу весов, и сознание отключилось бесповоротно и окончательно. А виноват в этом исключительно я. Получается, что я сам себя сломал… Как глупо. — Я встретил Валентина на открытии художественной выставки в тот день, — ловлю заигравшие искры в глазах, сопровождаемые кивком. — Он зажал меня в коридоре… Мертвецки пьяный, оглушающий запахом перегара… Вжал в стену, преграждая пути к отступлению… Моя маска впервые за долгое время надломилась ненадолго, но это произошло, и именно тогда мне попался ты… Дотрагиваюсь ладонью до его бархатной щеки: — Котенок, тебе просто не повезло.