***
— Фух! — выдохнула я над ухом учителя и приземлилась на соседний стул. — Ну, что, монстр Олимпиада тебя не съел? И почему так долго? — поглядывая на часы, огласил Михаил Васильевич. — Три с половиной часа! Три. С половиной. Часа. Неужели все настолько сложно? — задал вопрос историк, складывая руки на груди и внимательно изучая мое лицо. — Да! — подтвердила я, подпирая руками голову. — Я бы могла выйти раньше, но… — Но ты ждала, когда придет озарение и ты все напишешь, — прервал меня учитель, пытаясь копировать мою манеру речи, что получилось ужасно плохо. — Сразу бы выходила, что зря напрягаться. — Но… Так ведь нельзя! — возгласила я, поворачивая голову в его сторону. — Разве можно идти на олимпиаду и ничего не написать, хоть более менее похожего на правду? — учитель внимательно посмотрел на меня, разглядывая как в первый раз. Он наклонился ко мне, заглядывая в глаза. Хотелось опустить голову, но я сама не могла оторваться от лицезрения глаз историка. Черные, полностью черные глаза, где было едва видно зрачок… У него почему-то был очень грустный взгляд, даже когда он улыбался или ухмылялся, тогда у него просто прыгали какие-то задорные огоньки, но на манеру смотреть это не влияло. Словно он был обижен еще в начале своей жизни или родился с ним, что маловероятно. Пока я занималась разглядыванием глаз, мои щеки непроизвольно покрылись румянцем, но я это поняла только после того, как историк отстранился. — Кажется, что ты малость переучилась, Черноморка. Вот где вы с сестрой одинаковы, — возвращаясь назад, ответил он. — Вы были знакомы с моей сестрой? — я решила не говорить ему, что знаю про него не по наслышке, а словно встречалась с ним те четыре года. — Не делай вид, что ты этого не знаешь. У тебя плохо выходит, — ухмыляясь, отговорился он, раскусывая мой план. — Вот чем вы похожи, обе переучились и вас нужно учить жить так, как хочется, а не как нужно. — Но я не хочу жить по-другому, меня вполне устраивает моя жизнь и то, как она будет развиваться дальше, — возразила я, показывая ему все свое негодование. — И учитель жизни мне не нужен, — хмыкнула я и отвернулась. — Ты лучше Кати, запомни это. Она была мягкотелая и из нее до сих пор вьют и будут вить веревки, а в тебе есть характер. Не потеряй его, — ответил он, вставая со стула. — Поехали? — Куда? — поинтересовалась я, широко раскрыв глаза. — Если ты хочешь остаться в этой школе, то ладно… — огласил он, надевая куртку. Я согласно кивнула головой, спускаясь вниз за своей верхней одеждой.***
Большую половину дороги мы провели в молчании. Я всерьез задумалась над словами историка насчет моей сестры. Я не сомневалась, что он хорошо знал Катю, ведь как никак они встречались довольно долго. Неудивительно, ведь за все это время оба потеряли друг к другу интерес, зная все о своей паре, не оставляя скелетов в шкафу. Катя, действительно, была очень эмоциональной и наивной девушкой. Она всем постоянно верила, плакала при любой грустной сцене в кино, постоянно переживала за других и была невероятно доброй, никому не отказывала. Но согласиться со словами Михаила Васильевича я не могла, она же не мягкотелая! Сестра может сказать "нет", отругать и даже больно задеть, когда находится под эмоциями. Излишняя эмоциональность. Вот, что не нравилось Михаилу Васильевичу в Кате. Да, в основном все ее поступки можно было прогадать наперед и спокойно начинать получать от нее то, что нужно самому. Но разве это значит «мягкотелая»? — Черноморка, что это ты так задумалась? — спросил учитель, даже не оторвав взгляда от дороги. — Неужели, тебя так задели мои слова насчет Кати? — продолжил он, смотря в боковое зеркало и начиная обгон впереди идущей машины. — Нет, просто… Как-то неправильно так говорить о человеке, в которого когда-то были влюблены… — ответила я, смотря в окно, картинка в котором менялась со скоростью света, что я даже не замечала виды за окном. — А кто тебе сказал, что я когда-то был влюблен? — привычно ухмыляясь, спросил историк, бросая смешок. — Всегда знал, что Катя не умеет держать язык за зубами и еще жуткая мечтательница. — На что вы намекаете? — явно не понимая ситуации, спросила я, поворачивая голову в сторону Михаила Васильевича. — Всё, буквально всё, что тебе рассказывала Катя, просто фантазия, — ответил он, специально делая акцент на последнем слове. — Но она же не шизофреник, чтобы так все преувеличивать, — потихоньку вскипала я. Что-что, а за сестру я была готова постоять. — Никто и не говорил, что она страдает шизофренией. Просто в порыве эмоций человек может многое рассказать не так, как все было на самом деле, — ответил он, пытаясь намекнуть мне, что пора завязывать с этой темой. — А вы относитесь к таким людям? — спросила я, отворачиваясь к окну. — Нет, — подвел черту историк. Дальше мы ехали молча. Я даже не знала, куда везет меня учитель, но только потом вспомнила, что он наверняка помнит старый адрес моей сестры. — Завтра я помогу тебе. Не забудь повторить историю, — сказал учитель, когда машина остановилась возле моего подъезда. Он протянул руку, чтобы помочь мне разобраться с замком на двери. — Обязательно, Михаил Васильевич. Спасибо, — отозвалась я, захлопнув дверцу, и поспешила попасть в теплую и такую мной любимую комнату за компьютер.