Черноморка

В спешке я надеваю на себя пальто, не застегивая его, накидываю на шею шарф, быстро переобуваюсь и покидаю здание школы. Молниеносно преодолевая школьный двор, позволяю себе затормозить только у ворот. Куда мне идти? Родители уехали в командировку на два дня, но их моральное присутствие будет слишком давить на меня. К Кате? Начнутся расспросы, и что я ей отвечу? «Катя, извини, но я влюбилась в твоего бывшего»? Ни один из вариантов не подходит. Я сажусь на скамейку, довольно далеко от выхода, чтобы меня было не так легко заметить, но и не сложно найти. Мысли давят на меня с нереальной силой, в голове всплывают самые разные воспоминания. То, как я ненавидела историка в сентябре. Как он меня бесил и как я хотела от него избавиться. Как он предложил мне эту аферу с помощью с Кудрявским. Как я не смогла поделиться с сестрой этой идеей. Как она предупреждала меня не приближаться к нему. Как мне снился тот чертов сон. Как я плакала от результатов первой олимпиады, и немного утешилась второй попыткой — четвертым местом. Как я делилась своими мыслями с Мариной и Ариной, получая одобрения одной и отказ другой. Как я танцевала с историком. Как я танцевала с Егором, понимая, что историк тоже ничего не упускает из виду. Картинки быстро сменяют одна другую. Я не замечаю, что дискотека закончилась и что к выходу идут ученики, как проходит Егор с поникшей головой и как Арина идет домой под руку с Русланом. Очнулась я лишь, когда надо мной стоял историк, тряся меня за плечо.       — Черноморка, ты давно тут сидишь? — тревожно спрашивает он, но, когда я поднимаю своими испуганные глаза на него, Михаил Васильевич усмиряет свой пыл. — Пойдем, на улице слишком холодно, — и, правда, я не чувствовала холода, полностью погрузившись в свои мысли. — Вставай, — он тянет меня за руку, заставляя подняться со скамейки. Я поднимаюсь и следую за историком, смотря только на носки своих ботинок. Я запуталась и безумно устала. Мы подходим к его машине, он снимает ее с сигнализации и открывает мне дверь, приглашая сесть в машину. Я недоверчиво и все еще испуганно смотрю на него, но его взгляд полон решимости и уверенности, который прям и говорит, если я не сяду сама, он затащит меня в нее силой. Решая не испытывать судьбу на прочность, я сама сажусь на переднее сидение, ожидая, когда он обойдет машину и сядет на водительское сидение.       — Домой? — спрашивает он, повернувшись ко мне. Я обнимаю себя за плечи и отрицательно качаю головой. — К Кате? — я чувствую удивление в его голосе, когда он предлагает этот вариант. Я снова мотаю головой, смотря в какую-то пустоту перед собой. — Понятно, — произносит он, заводя мотор и плавно выезжая с парковки. Почему-то мне было все равно, куда он меня везет, хоть в лес. Мне нужно было разобраться с собой и не важно где. Историк изредка бросает на меня свой встревоженный взгляд, не сильно отвлекаясь от дороги. Я отвернулась к окну, мимо меня мелькали другие машины, фонари, дома, прохожие, но ничто не могло привлечь мой взгляд. Через полчаса машина остановилась в каком-то дворе, историк выключил мотор и вышел из машины, останавливаясь неподалеку от нее, вероятно, ожидая, когда я сделаю то же самое. Я медленно открыла дверь, рассматривая двор. Мы находились возле классической двенадцатиэтажки в окружении еще трех таких же рядом. Возле дома был разбит какой-то палисадник, весь занесенный снегом. Так же медленно я ровняюсь с историком, который, ничего не говоря, начинает движение к подъезду. Мне ничего не остается, как плестись за ним. Михаил Васильевич прикладывает ключ к домофону, дверь издает характерный звук, и он пропускает меня в подъезд, в котором не было консъержки. В такой же гробовой тишине мы подходим к лифту, возле которого мигает лампочка. Именно сейчас до меня дошло, куда мог привести меня историк. Неужели он привез меня к себе домой?! Приезжает лифт, учитель заходит в него, ожидая, когда и я войду в тесную кабину лифта. Я еще более испуганно смотрю на него, пока Михаил Васильевич не изрекает поистине «умную» фразу.       — Черноморка, я не кусаюсь, — этим он меня несказанно успокоил, и я зашла в лифт, наблюдая, как его изящные пальцы тянутся к кнопке двенадцатого этажа. Спустя минуту лифт резко тормозит, что пугает меня еще больше. Неужели мы застряли? Но лицо историка остается невозмутимым. Через несколько секунд двери открываются, и мы попадаем на этаж. Я бреду за учителем к железной двери, которую он открывает ключом, заходя внутрь, и я спешу за ним. Он включает свет в маленькой, совершенно не обставленной прихожей, и закрывает за мной дверь, кладет ключи на маленький столик, снимает ботинки и ставит возле небольшого коврика, на котором я стояла, затем снимает куртку и вешает ее на вешалку, прибитую к стене, возле зимнего темно-синего пальто. Я повторяю за ним, засовывая шарф в рукав своего ярко-красного пальто, и вешая рядом на еще один крючок, снимаю свои ботинки и ставлю с такими большими по сравнению с моими ботинками историка.       — Ванная по коридору направо. Как помоешь руки, повернешь налево и первая дверь, — сухо объясняет он, уходя в другую комнату. Я иду в ванную, включаю свет и замечаю, какая она светлая и чистая. Стены выложены мелкой сине-голубой плиткой, небольшая белоснежная раковина и такая же небольшая ванная, тоже очень чистая. Я мою руки, правда, не понимая, каким полотенцем их вытирать.       — Держи полотенце, — сзади меня появляется историк, протягивая белое полотенце. Он уже успел переодеться в какие-то старые потертые спортивные штаны и голубую футболку с изображением какого-то города. Я вытираю руки и иду во вторую комнату по указанию учителя. Это была кухня. Здесь была та же ситуация, как и в прихожей, минимальное количество вещей. Полная беда. — Чай? Кофе? — спрашивает учитель, доставая такие же кружки, как и у него в кабинете.       — Потанцуем? — тихо добавляю я, рассматривая маленькое помещение. Окно занавешено старой, давно не стиранной тюлью, стены покрашены в белый цвет — на самой открытой — черно-белое изображение моря. Светло-бежевый, давно поцарапанный кухонный гарнитур, какая-то старая электрическая плита, маленький холодильник и доисторическая микроволновка. Возле стены стоял маленький классический деревянный стол без скатерти и два небольших стула с подушками в красную клетку.       — Я все слышу, — добавляет он, поворачиваясь ко мне. — Присаживайся, что стоишь? — говорит он, кивая на стол. — Так что? — историк возвращается к выбору напитка для меня.       — А есть что покрепче?  — спрашиваю я, садясь за стол. Преподаватель немного шокировано смотрит на меня, совершенно не ожидая такого. Я же уверенно смотрю на него. Вздохнув, историк тянется к еще одному шкафчику, доставая от туда какую-то бутылку, затем стопку, и наливает мне. Я выпиваю содержимое одним глотком, даже не пытаясь разобраться, что там налито. Горло обжигает, а на глаза едва не наворачиваются слезы, я широко распахиваю их, спешно глотая ртом воздух.       — И что же ты делала на улице столько времени? — спрашивает учитель, облокотившись о стену. Я слышала нотки недовольства в его голосе, а также беспокойство. Неужели он беспокоился обо мне?       — Сколько времени я провела на улице? — не отвечая на его вопрос, спрашиваю я резко осипшим голосом, ошарашенно поднимая глаза на историка и пытаясь откашляться.       — Если считать, что я ушел одним из самых последних из школы, то около часа точно, как бы не два, — оповещает меня учитель. — Что случилось? — я даже не знаю, что сказать ему на это. Признаваться никак не хочу, потому что совершенно не уверена в своих чувствах, в их правильности. Пытаться что-то выдумать — бессмысленно!       — Я не знаю, — пожимаю плечами я, пытаясь найти уверенность у стопки, которую так сильно сжимала руками. Какой мой ответ удовлетворит его?       — Ладно, можешь не отвечать, — разрешает он, отпивая из своей кружки. — Видимо, ты пока еще и сама не понимаешь, что происходит. Внутри тебя бушует такой океан, переполняет волна эмоций, — я шокировано поднимаю свой взгляд на него. Его взгляд обращен в пустоту, он не замечает ничего вокруг, даже оживление с моей стороны. — Тебе хочется и громко кричать, но и в тоже время молчать, потому что боишься, что никто не поймет. Ты несколько дней не можешь поверить, решиться, осознать… А потом все проходит, резко становится легче, когда уже со всем смиришься. Внутренний комок начнет потихоньку становится меньше, и начнется новая, чистая глава в твоей жизни. Он говорит это на одном дыхании, что меня безумно завораживает. Я не решаюсь задать ему вопроса, откуда он это знает, хотя очень хочу. Он внезапно становится слишком грустным и мрачным, таким же озадаченным и растерянным видом смотрит себе в кружку. Неожиданно на его лице появляется улыбка, которая удивляет меня. Как-будто он вспомнил что-то хорошее и радостное.       — Ты чувствуешь такое? — спрашивает он после нескольких минут молчания. Я только киваю головой. Я очень боюсь спугнуть новую сторону Михаила Васильевича, открывшуюся мне только что. — Просто смирись и ничего не бойся. Все наладится, — он снова смотрит в пустоту, пока я не задаю ему вопрос.       — Вы когда-то ощущали что-то подобное?       — Да, — сухо и безэмоционально отвечает он, всем своим тоном давая понять, что ничего больше мне не скажет. Мы сидим в тишине еще какое-то время, но казалось, что оно длилось бесконечно долго. Историк задумался о чем-то своем, а я над его словами. Что могло на него так повлиять? Что с ним случилось? Почему он отвез меня к себе домой, а не бросил где-то еще? Я пыталась найти, придумать себе понятный ответ, но мозг упорно отказывался соображать, ему нужен был перерыв. Одно я могла понять прекрасно, ему пришлось не сладко тогда и сейчас его мучают нахлынувшие воспоминания. Я пытаюсь угадать по его лицу, какие они, но взгляд полностью обращен в пустоту.       — Кхм, — наконец издает звук Михаил Васильевич, кашляя в кулак. — Уже поздно, — говорит он, глядя на часы на стене. Половина двенадцатого. Сколько мы сидели в тишине?       — Наверное, я пойду, — я удивилась, когда услышала свой голос. Попыталась откашляться, но лучше не стало. Встаю из-за стола, но нога заплетается об другую и я уже лечу прямиком на пол. Учитель в один момент ловит меня, не позволяя соприкоснуться с кафелем на его кухне.       — Куда ты пойдешь, мелкая алкоголичка? — шепчет он, помогая мне встать. С чего это я алкоголичка?! Я горю желанием ему все высказать, но в последний момент останавливаю себя. Пусть я и потеряла контроль над своим телом, но разум пока при мне. С его помощью я принимаю вертикальное положение и, опираясь на историка, бреду в еще какую-то комнату. Учитель включает свет и кивает мне на кровать. Эта комната была спальней. Такие же светло-бежевые обои, окна закрыты жалюзи, а кровать явно полуторка. Так же у стены стоял небольшое шкаф, в котором копался историк, а поодаль, под окном, маленькое старое кресло, с небольшой лампой-торшером. Побывав практически во всех комнатах квартиры учителя, я делаю вывод, что руки женщины или кого-либо еще здесь приложено не было, хоть все комнаты и выглядят чистыми. Квартира была явно холостяцкая, с минимумом вещей и предметов.       — Держи, — пока я занималась умозаключениями, передо мной появился историк, протягивая какую-то черную вещь. — Сегодня ты ночуешь здесь, а завтра я отвезу тебя домой, — он говорит это совершенно спокойно, как будто так происходит постоянно. — Я буду спать в другой комнате, где ванная, я, надеюсь, ты запомнила? — я киваю головой, рассматривая черный сверток. — Отлично, тогда спокойной ночи?       — Спокойной ночи, Михаил Васильевич, — прощаюсь я, провожая историка взглядом. Когда он закрыл за собой дверь, я быстро, но не без мучений, снимаю платье, надевая черную футболку учителя какой-то рок-группы — она оказалась мне по колено, выключаю свет и забираюсь в холодную постель, предварительно стукнувшись локтем об угол кровати. Тихо проскулив, закрываю глаза, желая обдумать слова историка, но в ту же минуту проваливаюсь в сон.