Черноморка

Пятница — последний день рабочей недели и моего вранья. Арина знает о моем заговоре с Катей, после выслушанных тирад, и постоянно пытается уговорить меня, что помогать сестре не моя обязанность, и что я ей ничего не должна. Но я ненавижу себя. Ненавижу себя за свою слабость, трусость, за то, как легко я позволяю людям забирать у меня мое счастье, то, что принадлежит мне по праву. Я искренне хотела просто избавиться от этой стороны себя, стать более жесткой, более смелой, более отважной, но я же простая отличница, у которой, когда дело доходит до отношений, голова сразу перестает работать.       — Ладно, хватит, — я, смеясь, останавливаю Егора, когда тот снова пересказывает мне историю, как он сегодня завтракал. Мы сдружились с ним за эти несколько дней, потому что я действительно нуждалась в такой поддержке. И хоть я и понимала, что он все еще ко мне неравнодушен, я не хотела переставать общаться с ним. Он был идеальным другом для меня. Кудрявский сильно переживал за меня, но после того, как я поговорила с Ариной, я стала намного чаще улыбаться, и он тоже начал успокаиваться. Думаю, Веселкина все равно что-то рассказала ему, но Егор предпочел скрыть это от меня, но я и не была против. Арина не из тех, кто будет рассказывать секреты ненадежным людям.       — Хорошо, — спокойно соглашается мой собеседник, разводя руками в стороны. — Я рад, что ты снова смеешься и улыбаешься, — говорит он, а я гневно смотрю на него, надежда у него еще не потеряна. — Понял, но неужели я даже не знаю его? — Егор снова заводит разговор не о том, и я недовольно смотрю на него исподлобья.       — Кажется, я уже несколько раз просила не задавать этот вопрос, — складывая руки на груди, говорю я, боковым зрением замечая приближение Арины и Руслана.       — Да-да, — закатив глаза, отвечает Егор, здороваясь с Русланом за руку. Арина в свою же очередь обнимает меня.       — Ты в порядке? — теперь с такой фразы начинается наш каждый учебный день, ей важно убедиться, что я еще жива и не вынашиваю никаких плохих мыслей.       — Я в порядке, — отвечаю я, легко улыбаясь. Возможно, вся эта история с Катей меня подкосила, но отказываться от улыбок друзей не в моих силах. Я ставлю еще одну галочку в своей голове из отряда «Почему я ненавижу саму себя?». Заставляю переживать за себя своих друзей.       — Так, никаких задумчивых лиц, — быстро вставляет Арина, выдергивая меня из своих рассуждений. — Что у нас сегодня первым? Общага, прекрасно, чур я сижу с Юлей.       — Эй, — Руслан недовольно складывает руки на груди, понимая, что ему придется сидеть с Егором. Арина подходит к нему, прикасаясь к его щекам, и разговаривает с ним как с маленьким.       — Ты же мой гений гуманитарных наук, скажи мне, пожалуйста, не у тебя ли тройка по обществознанию стопудовая? У тебя же, гений. А мне четверка нужна, — заканчивает Арина, приподнимаясь на носочки и чмокая Аршинского в нос.       — Фу, избавьте меня от этих розовых соплей, — как настоящий ненавистник романтики произносит Егор. Его руку берет Руслан, переплетая их пальцы. Мы с Ариной, едва сдерживая смех наблюдаем за тем, как лицо Кудрявского резко принимает вытянутый вид, он медленно переводит взгляд на свою руку, потом на Руслана, заливает краской, пока тот не начинает строить ему глазки. — Черт, Руслан! — громко произносит он, выдергивая свою руку. Мы с Ариной держимся за животы, едва стараясь устоять на ногах.       — А еще говорит, что романтику не любит, — говорит Аршинский, когда Егор резко подрывается и убегает от нас. Одноклассник резко поворачивается в нашу сторону, не прекращая идти, и машет рукой в нашу сторону, отворачиваясь. Мы смеемся и отправляемся к кабинету обществознания.

***

Тест, которой нам дала учительница, оказался очень легким, я справилась с ним за десять минут и ответы поплыли по всему ряду, а потом по следующему. Пока Арина переписывала мои письменные ответы, стараясь их перефразировать, я снова осталась сама с собой. Катя предприняла все попытки, чтобы заставить меня совершенно забросить изучение истории, она даже «случайно» увезла к себе мой учебник, чтобы у меня не было соблазна его открыть или чтобы у меня не проснулась совесть. Больше всего было трудно смотреть на Михаила Васильевича, который доверился мне, а сейчас вынужден был наблюдать за безжизненной мной. После беседы с Катей он очень внимательно наблюдал за моим каждым движением на уроке истории, за каждым вдохом и изменением в выражении лица. Сканировал меня своими такими темным, безумно красивыми и заставляющими мое сердце сделать кульбит глазами. Я безумно жалела, что мне приходится прогуливать дополнительные занятия, я безумно ненавидела себя за то, что позволяла себе уходить с них. Все те прекрасные чувства, такие как воодушевленность, не минутная радость, покинули меня и возвращаться не планировали. Или я не давала им вернуться? Я хорошо подумала над словами Арины, почему я позволяю Кате вертеть собой, как ей надо, и пришла к единственному выводу, что я просто тряпка, я не могу и не умею постоять за себя, позволяю делать с собой все, что кому-то надо. Арина была стеной, за которой я всегда успешно пряталась. А когда от нее ничего не зависело, я стала будто куском пластилина. Я поняла, что без подруги я никто, и как мне жить потом, когда Веселкиной не будет рядом, большой вопрос.       — Так, что за грустное выражение лица, — толкая меня локтем, шепчет Арина. Вот он — образец для подражания: яркая, веселая, озорная, креативная, добрая, внимательная, отзывчивая, позитивная, смелая. Рядом с ней я просто серая мышь, которая ни на что не способна, не то что на любовь хоть кого-то противоположенного пола.       — Да так, — грустно улыбаюсь я, еще раз, наверное, в сотый раз проверяя свой листочек.       — Твое «да так» явно не маленькая мыслишка, а какая-то гениальная идея, — говорит Арина, гладя меня по голове. — Ты же реальной гений по всем предметам, и даже по истории, — она специально делает акцент на этой науке.       — Вот скажи мне, за что и почему меня можно полюбить? — спрашиваю я, поправляя свою прическу. Наверное, за высокий конский хвост, большие вещи, постоянные брюки и балетки.       — Глупый вопрос, — говорит Арина, поворачиваясь ко мне. — Да ты же просто настоящая красавица! Такие чистые и прекрасные голубые глаза, милая улыбка, а одни распущенные волосы чего стоят! Ты же очень умная, искренняя, добрая, у тебя чудесный смех, ты находчива и сообразительна. Юлька, да ты же настоящее солнце! Бриллиант! — я с толикой недоверия смотрю на нее. — Да, это правда. И не накручивай себя. Звенит звонок, и мы покидаем кабинет.

***

      — Юлька! Черноморка! — кричит Лизка, заставляя меня остановиться. Я поворачиваюсь и жду, когда та дойдет до меня. — Михаил Васильевич рвет и мечет, тебя ищет, — подозрительно смотрю на нее. С чего бы ему искать меня? Пока я не верю в слова Лизы, в коридоре появляется и сам историк. Он довольно быстро приближается к нам.       — Черноморка, вот ты где, пошли, — говорит он, заставляя меня следовать за ним. Я одними губами говорю Егору, что встретимся с ним на следующем уроке. Мы поднимаемся в кабинет, историк пропускает меня вперед, я захожу, учитель закрывает за собой дверь на ключ. — Итак, поговорим? Садись, — я сажусь и испуганно смотрю на него. Я боюсь с ним говорить, а тем более оставаться с ним наедине. Конфронтация, вот что сейчас произойдет. И я не в коем случае не должна допустить моего разоблачения, а тем более раскрыть Катю.       — Не хочешь начать? — я отрицательно качаю головой. — Нет, так не пойдет, — он качает головой, ставя руки на парту по разные стороны от меня, заставляя меня откинуться на спинку стула, как можно дальше. — Тогда будешь на мои вопросы отвечать, думаешь это легче? — с ухмылкой спрашивает Михаил Васильевич, а я понимаю, как соскучилась по этим разговорам тет-а-тет, как соскучилась по его глазам, взгляду, обращенному только ко мне, ухмылке. Я просто очень скучала, всего полторы недели прошло, а я только сейчас поняла, чего я себя лишаю. — Почему ты прогуливаешь дополнительные?       — Я не хочу больше на них ходить, — как можно тверже и жестче.       — Разве? Почему же? — спрашивает историк. Я слишком шумно сглатываю. Так, нужно собраться и вспомнить, как можно различить ложь. Бегающий взгляд, повторение вопроса вслух, любые повторения, резкая реакция, отторжение слишком быстрое, длинные паузы. Пока я все это вспоминала последнее как раз и произошло.       — Надоело, — односложно отвечаю я. — Мне не нравится ваша система преподавания, — добавляю я, непонятно зачем. Не хватало его еще и обидеть. Тоже мне влюбленная называется.       — Больно бьешь, Черноморка, — он пытается сыграть на моей жалости или смеется? — Есть еще более аргументируемые версии?       — Вам не хватает этих двух? — вопросом на вопрос отвечаю я, он ухмыляется и закатывает глаза.       — Хочу проверить, не найдутся ли еще, более оригинальные. Проверяю твою фантазию, — я молчу, тогда он продолжает. — Хм… Хорошо. Тогда следующий вопрос, почему перестала учить мой предмет? Думаешь, я не заметил, что ты намеренно валишь только историю? — я должна соблюдать спокойствие, и трезво мыслить, наверняка он спрашивает у меня то, о чем с ним говорила Катя. Чтобы она могла сказать?       — Мне она перестала нравиться, — твердо отвечаю я. Историк становится ровно, складывая руки за спину, немного смеясь. Его эта ситуация забавляет, меня — напрягает.       — Еще будешь пытаться врать? Или уже сознаешься?       — Мне не в чем сознаваться, — говорю я, тоже вставая из-за парты.       — Я говорил с твоей сестрой, твоя и ее версии совершенно разные. Такие планы нужно продумывать наиболее детально, — говорит он. — Ответь на последний вопрос и, пожалуйста, честно. Ты же ходила такая грустная из-за того, что не можешь больше ходить на историю? — я задумываюсь, он просит от меня честного ответа и я хочу быть честной с ним, мурашки пробегают по коже. Я вспоминаю все советы подруг не бояться и бороться за свое счастье. Я в последний раз хорошо думаю, что ответить, а потом, поднимаю свой взгляд. Глаза историка такие красивые, аккуратные и невероятно глубокие, я не могу им противиться, я хочу в них просто утонуть, они неотразимы. Я облизываю нижнюю губу, прежде чем дать ответ. Он тоже напряжен, я вижу, что он тоже о чем-то думает.       — Да, — тихо произношу я, опуская взгляд. — Я не хотела бы и никогда в жизни не стала бы прогуливать историю, а тем более дополнительные, но все же мне не нравятся эти занятия.       — Да хватит уже врать, Черноморка! В конце да концов! — он не выдерживает и немного прикрикивает на меня, я вжимаюсь в стул. Никогда не слышала, чтобы он повышал голос, да я даже никогда не видела его злым.       — Я не вру, — я все равно защищаю Катю, она же моя сестра. Михаил Васильевич проводит рукой по своим волосам, ему не нравится, что я вру, а я не могу перестать. За полторы недели я привыкла к вранью, а к плохому привыкаешь быстро.       — Одумайся, Катя заставляет тебя это делать. Ты же не хочешь этого, я вижу, — он пытается достучаться, но в этот раз, поднимает мою голову за подбородок, чтобы я не пыталась ее опустить. По коже пробегает табун мурашек, я все покрыта ими, и историк ухмыляется, не убирая руки. — Что же это за реакция такая? — он играет со мной, выдерживая мое терпение.       — А если я сама этого хочу, — отвечаю я, смотря в глаза. Мне тяжело даются эти слова, но я смогла произнести их как только могла уверенно.       — Не хочешь, — качает головой историк, отпуская меня и отходя к столу. Мне становится немного легче совладать с собой.       — Да почему же! — восклицаю я, вставая со стула.       — А вот почему! — Михаил Васильевич за секунду сокращает расстояние между нами и, наклонившись через парту, целует меня, пока я еще нахожусь в состоянии шока. Я широко распахиваю глаза, не до конца понимая, что происходит, ноги подкашиваются, если бы за плечи меня не держал учитель, я бы уже давно упала. Пытаюсь запомнить все ощущения, наслаждаться каждой минутой поцелуя, будто он первый и последний. Неумело, как я могу и знаю, пытаюсь ответить. Я чувствую улыбку на его устах, ему нравится мое неумение. Но вскоре историк и сам отрывается, не отпуская мои плечи, прислоняется своим лбом к моему.       — Юля, ты не не хочешь ходить на дополнительные по истории, ты просто позволяешь собой манипулировать, не позволяй этого делать, — он шепчет это мне, пока я пытаюсь восстановить дыхание и не открываю глаза.       — Вы так считаете? — шепчу я, наконец смея открыть глаза и следуя за велением рук историка, он выводит меня из-за парты. Я похожа на помидора, я буквально чувствую, как пылают мои щеки.       — Юля, в отличие от некоторых, врать я не люблю, — его глаза смеются, он перекладывает мне одну руку на щеку. Его ладонь невероятно холодная.       — Я тоже, — шепчу я, а он тихо-тихо смеется, дабы не нарушить эту идиллию между нами.       — Вот и доказательства твоего вранья. Ты такая глупышка, — он улыбается, убирает прядь, выпавшую из хвоста за ухо, прежде чем снова приникнуть к моим губам. Я осмеливаюсь положить руки ему на плечи, не видя никаких препятствий с его стороны. Я кайфую и получаю невероятное удовольствие от его близости. Он очень нежен: аккуратно переносит вторую руку мне на затылок, стараясь каким-то образом управлять мной. Я таю. Я и представить не могла, насколько у меня сорвет крышу от его губ, от чувства его губ на моих. Не хочу прекращать этот момент, но в этот раз нас прерывает пиликанье телефона. Он недовольно отстраняется, чтобы посмотреть уведомление.       — Скоро звонок, — говорит он, явно сожалея, снова подходя ко мне. — Поговорим после уроков? — я киваю, историк берет меня за руку.       — Тогда я пойду? — спрашиваю я, удивляясь куда пропал весь мой голос. Я очень сильно хриплю. Он мягко улыбается, отпуская меня. — А зачем вы меня звали? — уже у самой двери спрашиваю я.       — Тройку исправлять по истории собираешься? — уже сидя за столом, говорит Михаил Васильевич, я искренне улыбаюсь ему. — Жду через пятьдесят минут.