Черноморка

В остальном праздник прошел хорошо. Да, не было большой оравы детей, аниматоров и прочих людей в костюмах, зато были музыка, красиво сервированный стол. Комната была наполнена детским смехом и улыбками, возле детских стульев висели шарики. Дети играли вместе, иногда вовлекая меня в их игры. Мы пытались играть в настольную игру-ходилку, но из-за неумения считать Никиты все не получилось. В конце дня, к моменту подачи торта всем раздали праздничные колпачки. Никита был действительно счастлив, его глаза светились радостью, он весь день улыбался и смеялся. Он с первого раза задул три свечки на торте, и мы все с удовольствием съели по кусочку. В самом конце праздничного вечера мы с ребятами играли в твистер. Ангелина несколько раз падала, но всегда со смехом, и снова рвалась в бой, Никита был более ловок и устойчив, хотя круги для него и находились далеко. Я видела радость у каждого из членов семьи Пестряковых. Все улыбались: Василий Евгеньевич, откинувшись на стуле, с расслабленной улыбкой смотрел на всех, чаще всего на именинника, Любовь Игоревна часто ходила на кухню, чтобы принести блюда, мы с Сашей помогали ей в этом, но все делалось быстро и не со скрываемым энтузиазмом и улыбкой, работа для нее была в радость. Миша очень много шутил и смеялся, никогда не видела его настолько счастливым и радостным. У меня в голове снова все сложилось. Для него семья — наиважнейшая часть жизни, он все отдаст ради ее и ее благополучия. Саша тоже была очень рада, она вовсю помогала своим детям, но к концу дня уставшей не выглядела. Когда мы дарили подарки, на лице Никиты читалась просто неописуемая радость. Машинка была явно массивнее его, крупнее, но он как взял ее просто просиял от восторга. Оказывается, ребенку так мало нужно для счастья: подарок, пусть даже и не самый шикарный, и внимание и любовь близких ему людей.       — Спасибо, все было очень вкусно, — говорю я маме Миши, принося из гостиной последнюю груду посуды.       — Пожалуйста, — отвечает она, легко улыбаясь мне и загружая последние тарелки в посудомоечную машину. Сзади ко мне подошел Миша, беря за руку. — Юленька, могу попросить тебя оставить нас с сыном наедине? — я понимаю, что сейчас будет происходить, и, чуть сильнее сжав руку Миши, словно прося прощения и передавая ему свою уверенность, отпускаю его.       — Конечно, — отвечаю я, покидая кухню, следом гостиную и останавливаясь на лестнице. Куда идти дальше? В детскую, в Сашину комнату? Поднявшись на второй этаж, я сажусь на последнюю ступеньку. Снизу меня не видно, зато я вижу небольшой кусочек гостиной. Миша и его родители заходят и садятся на диван, я вижу лишь спину его мамы.       — Миша, сколько Юле лет? — самый первый вопрос, который задает его мама. Мне очень не хотелось оставлять его там одного, но возвращаться смысла не было, меня бы все равно выгнали. Молчание затягивалось, но потом Миша практически уверенным и совершенно не волнующимся голосом коротко отрезал:       — Семнадцать, — я думала, что мама схватится за голову, но ничего такого не произошло.       — Миша, она же еще совсем ребенок, тебе-то уже тридцатник скоро, а она еще даже алкоголь пить не может, — вставляет уже Василий Евгеньевич, он намекает на это возрастное ограничение восемнадцать плюс, которого я пока еще не переросла.       — Миша, я знаю, что ты у меня очень умный ребенок, ты не делаешь все сгоряча, но сейчас ты совершаешь ошибку, — Любовь Игоревна начинает ходить по комнате, сложив руки на груди. Чувствую, как мне сзади кто-то кладет руку на плечо.       — Разбор полетов начали? — спрашивает Саша, наклоняясь ко мне. Я лишь согласно киваю головой. — Ты можешь посидеть у меня в комнате, пока я буду возиться с Никиткой, — предлагает она, но я спешу отказаться. Да, это разговор не для моих ушей, но я просто очень хочу быть его свидетелем. — Ну, смотри. В любом случае, ты можешь спокойно зайти туда, хорошо?       — Спасибо, — говорю я, благодарно улыбаясь, но эта улыбка соскальзывает с моего лица практически мгновенно. Я снова сосредоточена на разговоре в гостиной. Мишу начинают воспитывать, говорить про ответственность, про то, что может произойти, про нашу разницу в возрасте и восприятии мира. Он долгое время молчал, выслушивая все слова, пока немного не прикрикнул на родителей:       — Я знаю, что я делаю! — в гостиной воцаряется молчание, но всего на несколько минут.       — Миша, мы не говорим, что Юля — плохая девушка, она нам понравилась, но послушай… — по лестнице начинает подниматься Ангелина, держа в руках две куклы и что-то говоря себе под нос. Заметив меня, она улыбается и спешит сесть рядом со мной.       — Давай поиграем? — спрашивает она, протягивая мне одну куклу Кена. Я улыбаюсь, девочка принимает это за согласие и начинает посвящать меня в игру: — Его зовут Лёша или Алексей, как тебе нравится больше, это Саша, — она указывает на барби с темными волосам, — А это я и Никита, — она кладет передо мной еще два маленьких пупсика. — Давай играть! Она назвала кукол как членов своей семьи. Я не решаюсь спрашивать у нее, но понимаю, что она хоть, возможно, и не помнит своего папу, но очень скучает по нему. Детское воображение и фантазия помогают ей представить, что папа рядом. Она играет в идеальную семью, которая могла бы у них быть. Это отвлекает меня от разговора в гостиной, я лишь слышу некоторые фразы, вырванные из контекста и сказанные громче обычного. Мы играем еще некоторое время, пока не замечаем Мишу, поднимающегося по лестнице. Он не выглядит довольным, скорее раздраженным и расстроенным. Голова опущена, но, заметив меня на лестнице, он встречается со мной удивленным взглядом.       — Ты все слышала?       — Половину, потом мы играли, — я демонстрирую ему кукол, натянуто улыбаясь. Надо поднять ему настроение.       — Ладно, я уже спать хочу, — Ангелина будто специально трет глаза и зевает. — Спасибо, что поиграла со мной, было интересно, — она обнимает меня, а потом собирает кукол. — Спокойной ночи.       — Спокойной ночи, — в один голос говорим мы с Мишей, что заставляет нас еще раз переглянуться и улыбнуться друг другу.       — Пойдем и мы с тобой в комнату, а то сидишь тут на лестнице, как бездомная, — он протягивает мне руку, которую я принимаю и поднимает меня. Мы поворачиваем направо к той самой двери, держась за руки. Он открывает дверь, пропуская меня вперед, закрывает за мной дверь, а потом раздается щелчок выключателя. Стены в комнате были выкрашены светло-фиолетовой краской. Тут было тоже два окна, оба занавешенные светло-зелеными шторами. Посреди комнаты стояла обычная, железная двуспальная кровать, заправленная очень похожим покрывалом, как и шторы. В углу стоял комод, напротив шкаф. На полу лежал шерстяной ковер.       — Знакомьтесь, моя комната, — говорит Миша, сразу подходя к шкафу и доставая оттуда два комплекта постельного белья. Он кидает их на кровать, а следом достает раскладушку. — Что же, давай располагаться.       — Что еще тебе сказали? — спрашиваю я, помогая постелить простынь. Миша долго не отвечает, словно и не слышал моих слов, но потом я понимаю, что он обдумывает свой ответ.       — Чтобы я не смел ложиться с тобой в одну кровать, — я смущенно улыбаюсь. — Я и так этого и не планировал, — предупреждает он, начиная разбираться с пододеяльником. — Ты им понравилась, но не по возрасту, — он встречается со мной взглядом. — Прочитали мне нотацию, как семилетнему ребенку, объяснили, что такое хорошо и что такое плохо, и посоветовали ждать твоего восемнадцатилетия, — Миша говорит это уже практически шепотом, чтобы наш разговор не было слышно в коридоре.       — А ты мог ожидать другой реакции на меня? — спрашиваю я, разбираясь с подушкой.       — Не мог, — через минуту признается он. — Главное, что они не поставили мне ультиматум, они понимают, что у меня с головой все в порядке, хотя и встречаюсь с ученицей, — мы пересекаемся с ним взглядом. Эта рубашка, которая сегодня была на нем, ему невероятно шла. Василькового цвета в тонкую частую светло-голубую полосочку. Любому было бы понятно, что Миша в меру накаченный молодой человек, его и не назовешь качком или худощавым.       — Ладно, иди пока в ванную, а я разберусь с раскладушкой, — он кивает в ее сторону, а затем протягивает мне мой рюкзак, а потом дает чистое полотенце.

***

Он выходит из душа, держа в руках свою рубашку и темные джинсы. Сейчас он в белой, сильно обтягивающей футболке и каких-то спортивных штанах. С его волос капают капельки воды, да и лицо немного блестит из-за наличия жидкости на нем.       — Ну что, спать? — спрашивает Миша, остановившись возле выключателя. Согласно киваю, комната погружается во тьму. Пока мои глаза не привыкли к полнейшей тьме, я лишь слышу, как Миша что-то задевает, скорее всего раскладушку, и тихо выругался. Наконец раздается скрип, Миша тоже принял горизонтальное положение. Мы несколько минут лежим в такой же тишине, как и темноте. Кажется, что сейчас настолько тихо, что можно услышать малейшее движение всего. — Ты спишь? — шепотом спрашивает Миша откуда-то снизу.       — Нет, — отвечаю я, плюхнувшись на кровати. Сна не было ни в одном глазу.       — Я тоже уснуть не могу, — так же тихо отвечает он, тоже поворачиваясь.       — Как ты относишься к критике? — не с того ни с сего спрашиваю я, нарушая тишину комнаты.       — Ну, если она конструктивная и действительно нужная к месту. Главное, чтобы не от кого-то незнакомого и не понимающего в ситуации, — уже громче отвечает он.       — Ты сразу ищешь «но», значит плохо, я правильно поняла? — спрашиваю я, приподнявшись на локтях, надеясь увидеть его. Он лежит у подножия кровати, задрав руки за голову.       — Возможно, ты права, — он пожимает плечами и поворачивает голову в мою сторону. — Тебе понравилось здесь? — спрашивает Миша, находя в темноте мои глаза.       — Здесь очень хорошо и уютно, — отвечаю я, не зная, правильным ли будет продолжить. Пока он не успел ничего сказать, решаюсь открыться. — У тебя очень чудесная семья, я никогда не видела тебя таким воодушевленным и счастливым. Как ты ведешь себя с Сашиными детьми, вообще отдельный вид искусства. Они тебя считают волшебником, — улыбаясь, произношу я, снова ложась на подушку.       — Я знаю, — коротко отвечает он, но я понимаю, что мои слова вызывают у него на губах улыбку. — Я тоже кое-что заметил сегодня, твое отношения к детям: оно явно не равнодушное, ты их тоже очаровала, Ангелина так вообще к тебе потянулась, что бывает очень редко. Она только если чувствует, что человек хороший и добрый, сама подойдет и поиграть с ней попросит, — он замолкает на секунду, а потом задает еще один вопрос. — На кого ты собираешься идти учиться после школы?       — На юриста.       — Ты не юрист, — слышу его зевок, но потом он продолжает: — Ты не сможешь там, подумай о том, что я тебе сейчас сказал. Возможно, ты тоже хочешь связать свою судьбу с обучением детей? — Миша ненадолго останавливается, а потом добавляет: — Я нисколько не рекламирую свою профессию, просто говорю то, что считаю нужным сказать тебе. Ты можешь стать хорошим педагогом. Задуматься об этом стоит безусловно. Я не хочу быть юристом, это видит и Миша, и я сама прекрасно знаю это. Если бы я могла попробовать себя в этой профессии, было бы легче сказать. Очень хочется еще порассуждать на эту тему, но я понимаю, что голова перестает хорошо соображать, только очень хочется сказать последние четыре слова, пока я совсем не отключилась.       — Миш? — он мычит, давая мне возможность сказать. Сказать оставшиеся три слова может оказаться не нужным, но я просто вспоминаю все, что Миша сделал для меня, чем он жертвовал и на что шел. Слова Саши, слова Савелия, все складывается в одну картинку, которая обзаводится собственной вывеской из этого выражения. Я поворачиваюсь набок и тихо, чтобы это смог услышать только он, говорю: — Я люблю тебя. Слышу как он резко меняет положение, а потом замечаю сквозь один приоткрытый глаз, как он поднялся на локтях, внимательно смотря на меня. Миша встает со своей раскладушки и подходит к кровати, чувствую, что кровать сзади меня прогнулась, а потом и теплую руку поверх одеяла на моей талии. Он целует меня в макушку, а потом прислоняется к моей голове своей. Последнее, что я услышала от него сегодня, были самые важные и прекрасные слова в моей жизни:       — И я тебя, моя любимая Черноморка.