сотни

Зевран повидал в своей жизни тысячи женщин всех возможных рас и характеров, и переспал он с, по крайней мере, половиной из них. Снизу на него смотрят пустые стеклянные глаза, с голыми тяжелыми веками — отсутствие ресниц лишь больше подчеркивает черноту ее взгляда. Пальцы — холодные и склизкие, — вцепляются со всей силы в запястье, и он чувствует, как его постепенно тащат в водную гладь. Взгляд скользит по телу в воде — изящная шея, на которой совершенно не к месту кажутся едва заметные жабры, упругая грудь — практически как у человеческих женщин, — с отливающими зеленоватым сосками (Зевран одергивает себя, представляя, что на ощупь они такие же мерзкие, как ее пальцы), и совсем уже в темноте волн едва блестит русалочий хвост. Его скручивает от отвращения, он подается в сторону, но русалка держит крепко, мертвой хваткой, и мужчина дивится — откуда в тонкой девичьей руке столько силы? Она открывает рот, и Зев видит ряд острых, как бритва, зубов, и теперь к отвращению присоединяется и страх — ему дорога своя жизнь, и дорого собственное тело. Однако тварь не спешит вцепляться. Из рта вылетают чистейшие, кристалльно чистые, как море в штиль, звуки, которые он даже не смог бы назвать песней. То, что слышит Зевран сейчас — скорее божественная мелодия. Страх и отвращение постепенно отступают, и он неосознанно сам склоняется к воде. В мутных глазах русалки что-то блестит — кровожадность. Когда в ее плечо вонзается нож, божественная песня сразу обрывается, заменяется диким криком разочарования и боли. Хватка на запястье слабеет, и Араннай наконец отшатывается, тяжело дыша и вытирая руки о рубаху. — Еще чуть-чуть, и она бы тебя сожрала, — с ухмылкой бросает Изабелла, — Осторожнее с этими тварями, перезай им глотку до того, как они успеют запеть. Зевран вымученно улыбается и невольно смотрит в декольте пиратки. Пожалуй, он зайдет к ней сегодня ночью, расслабиться после подобного стресса. Он всегда ненавидел рыб.