YE KAHAANEE

*Каран

В огромном старом ангаре, как всегда, было шумно, душно и многолюдно. Жители всей округи привыкли, обменявшись последними новостями и пропустив стаканчик в трактире, приходить сюда, чтобы потратить оставшиеся деньги на любимое времяпрепровождение — здесь шли бои без правил. В центре грязноватого зала возвышался основательно сколоченный из грубых крепких досок помост, заплеванный, пятнистый от въевшейся крови, на котором, голые по пояс, боролись ко всеобщему удовольствию силачи всех мастей. Сегодняшний вечер обещал быть особенно интересным: местный фаворит Калия уже успешно уложил на лопатки двоих и теперь боролся с третьим соперником, намереваясь закрепить свой триумф. Не всякий рискнул бы выйти на ринг против этой устрашающей груды мышц, однако оспорить превосходство Калии все же самонадеянно вызвался один из недавно пришедших в клуб боксеров. Кулачищи фаворита опасно молотили воздух, но новичок с самого начала держался так уверенно, что очень скоро на него стали ставить все чаще и болеть за него — все громче. Совсем молодой, довольно худой и высокий, но великолепно сложенный, он вел трудный поединок с недюжинной выдержкой и бесстрашием. Понемногу один сдавал, а натиск второго становился сильнее, и вот чемпион пропустил удар и пошатнулся, а вот уже — неслыханное дело! — дважды свалился на помост… — А-джей! А-джей! — скандировали зрители. Одобрительный гул толпы ни на секунду не сбивал с толку нового бойца; его рельефные мускулы блестели от пота, мокрые пряди волос прилипли ко лбу, в дерзких выпадах, в молниеносных атаках пульсировала сосредоточенная, контролируемая ярость, сокрушительная для противника — а темно-карие, почти черные глаза оставались холодными. Мятые рупии сыпались дождем, приземляясь прямо в цепкие пухлые руки Джека и Басу. Бой приближался к кульминации: парень практически в прыжке резко развернулся на месте — серьга в правом ухе блеснула в электрическом свете яркой искрой — и последним, особенно зрелищным ударом сбросил поверженного Калию в проход между двух служащих трибунами полузаржавевших грузовиков. Ангар буквально взорвался от восторженных воплей. Толстяки неожиданно прытко взобрались на помост, поздравляя своего подопечного с заработанным статусом фаворита, публика бушевала, устроила неистовую овацию, ревела его имя, — но лицо Аджея, правильное, продолговатое, с точеными скулами, с аккуратным подбородком, тронутым тенью щетины, было абсолютно бесстрастным; не обращая ни малейшего внимания на сходящую с ума от восторга толпу, он деловито пересчитывал полученные от агентов купюры. * Дом плотника Гиридхари Редди находился в районе Шивпура — здесь жили разнорабочие, мастеровые, ремесленники и мелкие торговцы. Скромно обставленная комнатушка в полтора этажа с крохотной кухонькой составляла все имущество дюжего гуджаратца, когда-то приехавшего с молодой женой в Раджастан в поисках работы; теперь же этот раньше времени сгорбившийся, облысевший старик только и мог что сидеть на скамейке у двери да глазеть на прохожих. Сюда-то и направлялся давно привычным маршрутом Аджей — мимо шумного рынка, водокачки, разномастных домишек… Здесь прошло его детство — с утра до вечера на улице, он неохотно возвращался на ночь домой, и за проступки, и за отсутствие их попадая под тяжелую руку отца, который посменно работал на цементном заводе, а в остальное время беспробудно пил. Вместе с оравой уличных мальчишек Аджей воровал яблоки и бобы из дальних садов, и тем не менее частенько ложился спать голодным. Он рано усвоил, что в любых трудностях, в отличие от слов, уж точно можно положиться на свои кулаки — но даже будучи плотью от плоти бедного и грязного квартала, он все же чем-то неуловимо отличался от других. Было нечто аристократическое в его манере держаться — простой, но отстраненной; в гордой осанке, в развороте широких лепных плеч, в неторопливых — вне ринга — движениях, лишенных суетливости. Прямые черные волосы, золотисто-оливковый оттенок кожи, мягкие, чистые линии лица — красота изящная, почти классическая, если бы не необычный разрез больших глаз с тяжелыми, скрывающими внешний уголок веками. Еще до окончания школы Аджей стал работать, но денег все равно не хватало, и однажды по совету знакомого он попробовал участвовать в состязаниях борцов-любителей. Вначале такая «карьера» казалась ненадежной: несмотря на упорный труд, он долго перебивался случайными заработками — пока не встретил Джека, который со своим другом Басу занимался букмекерством на боях без правил, и не стал профессиональным бойцом. К тому же это было единственное, что получалось у него хорошо. Боксировать на потеху публике было хоть и труднее, чем грузить мешки с цементом или ночами дежурить у склада, но и платили за это больше — бывало, за вечер удавалось выручить несколько сотен рупий. Львиная доля заработанного уходила на лечение отца, который уже дважды попадал в местную больницу с острым циррозом. Дорогостоящие лекарства, может, и шли бы впрок, если бы тот не продолжал — втайне от сына, которого теперь побаивался — прикладываться к бутылке, проявляя в поисках алкоголя свойственные пьяницам чудеса изворотливости. Аджей работал с агентами уже больше года, и его будни давно не отличались друг от друга. Несколько дней в неделю он участвовал в боях, после которых в лучшем случае валился на кровать и спал как убитый, в худшем — пересчитывал целые ребра и отдавал заранее припасенные деньги врачам; оставшееся свободное время приходилось тратить на тренировки и домашние заботы. Но сегодня день выдался на удивление свободным, и, неспешным шагом проходя мимо небольшого, выкрашенного голубой краской дома, он в очередной раз стал свидетелем оживленной возни на чистеньком крылечке. В этом доме жила дочь соседа, его сверстница Биндия. У нее были свои поединки: едва ли не каждое воскресенье улицу оглашали возмущенные крики женихов, которые со своей многочисленной родней имели глупость приходить просить ее руки и неминуемо отправлялись восвояси, часто от этой самой руки и пострадавшие — миниатюрная на вид Биндия отличалась импульсивным и крайне упрямым характером. С самого детства она, не отставая от мальчишек, лазила по деревьям, бегала наперегонки, спорила и даже дралась, упрятав для удобства гриву волнистых темно-каштановых волос в матерчатую кепку. Имелся у Биндии и еще один раздражающий недостаток — она никогда не упускала случая выказать свой явный романтический интерес. Даже теперь она практически при каждой встрече намекала Аджею, что уж его-то она бы с крыльца не спустила; и если бы тот был хоть на толику расположен шутить, то предложил бы ей попытаться это проделать. *** В один хмурый, дождливый мартовский вечер Аджей, вернувшись с рынка, не нашел отца дома; уличный торговец рассказал ему, что видел у их двери карету медицинской помощи. В списке пациентов единственной в районе бесплатной больницы фамилия Редди действительно нашлась — среди поступивших в этот день в отделение реанимации. В больничном коридоре его встретили несколько сердобольных соседей, и взволнованная Биндия, бросившись к нему навстречу, сообщила последние неутешительные новости. Разговор с хирургом подтвердил всю серьезность положения и необходимость немедленной и сложной операции на печени. Десять тысяч рупий — такова была сумма, озвученная врачом. * Десять тысяч рупий — такова была сумма, которую Аджей поставил условием своего проигрыша в главном бою этой субботы, которого зеваки ждали с нетерпением и на который были готовы спустить даже недельную зарплату. Недоумение в глазах Джека и Басу сменилось жадным блеском, когда они принялись подсчитывать прибыль от несыгравших ставок: цифра получалась настолько внушительная, что их не пришлось долго уговаривать на риск нарушить запрещающие сговор негласные правила. Соперник чемпиона клуба определялся по итогам предварительных боев на неделе. Сегодня им оказался один из людей Джувала, неприятного субъекта, то ли самостоятельного агента, то ли чьего-то посредника — да кто его разберет! — двухметровый атлет с повадками гориллы. Одобрение публики распаляло его; только что разделавшись с очередным несчастным, он прохаживался по рингу, хвастливо поигрывая мышцами. Прозвучало имя Аджея, и зрители замерли, следя за тем, как поднимается по ступенькам их фаворит. Злые, недалекие голубые глазки уставились на него сверху вниз с неподдельным удивлением. Аджей не спеша снял рубашку и двинулся навстречу противнику, как делал уже тысячу раз — с той только разницей, что теперь итог поединка был известен ему заранее. Выносить боль, не давая отпор — не имея на то права — оказалось неожиданно легче, чем он думал. Наверное, помогала мысль об отце, за которую он ухватился как за соломинку, приказывая себе терпеть, собираясь с силами, пытаясь концентрировать внимание на том, чтобы по возможности хотя бы оставаться на ногах. Но тело предавало его, слабея, на краткие секунды совсем отключая сознание; и в эти моменты, когда зрение с трудом передавало затуманенному мозгу сведения о происходящем, свирепый замах нападающего соперника, его злорадное самодовольство вдруг смутно напомнили ему что-то… что-то знакомое… Удар! Еще удар! Из глубины души волной поднимался протест, не подчиняющийся ни воле, ни рассудку, имеющий мало общего даже с инстинктом самосохранения… это было отторжение — чужой, враждебной силы, граничащее с отчаянием. За мгновение до того, как получить джеб в живот, Аджей, действуя скорее машинально, схватил противника за предплечье, останавливая огромный кулак буквально на лету — и вдруг ему почудилось, будто он вцепился голыми руками в холодный сабельный клинок. Ощущение было мимолетным, но настолько явным, что почти обожгло ладони миражом жестокой боли, прошившей до самого позвоночника… Непомерно острая потребность противостоять, потребность защитить себя нахлынула, как огненный шквал. Полукрик, полурычание вырвалось у него сквозь стиснутые зубы. Он вскинул голову, правой рукой блокировал новый выпад и грудью отпихнул не ожидавшего такой прыти быка. Рывком вывернув ему руку, он ударил по ней коленом; кость хрустнула, верзила взвыл не своим голосом, но Аджей уже не мог остановиться — красная пелена застила ему глаза. Не помня себя, он бил и бил, пока у соперника не пошла горлом кровь, бил, пока тот не зашатался, пока не рухнул с помоста на бетон, под ноги зрителям, и даже тогда спрыгнул вслед и, оттолкнув тех, кто пытался ему помешать, продолжал избивать потерявшего всякую способность к сопротивлению атлета. Его схватили, и чей-то визг в самое ухо вдруг отрезвил ведром холодной воды: — Да успокойся же! Ты сказал, что отцу нужна операция, ты обещал проиграть бой, чтобы получить десять тысяч! Но ты разорил нас, выиграв его!.. Что с тобой, Аджей?! — Я не знаю, — тихие слова разнеслись по ангару, мгновенно замолчавшему после вырвавшегося у Басу скандального признания, — я действительно хотел проиграть… Не знаю, что случилось со мной, — медленно повторил он, взял рубашку и в напряженной, неловкой тишине направился к выходу. Но стоило только толпе скрыться за грузовиком, как дорогу ему преградил представительный господин в компании довольного, прячущего в усах ухмылку Джувала. Первый, не мешкая, молча протянул Аджею увесистую зеленую пачку. — На то, чтобы узнать, кто я, у тебя впереди еще целая жизнь, — сказал он, упреждая повисший в воздухе вопрос, — но для твоего отца дорога каждая секунда. Вот деньги. И вот моя визитка. * Дорога до больницы казалась бесконечной. Ему и в голову не пришло застегнуть накинутую на плечи рубашку или отереть с лица алые пятна; сжимая в руке спасительные рупии, перескакивая через две ступеньки, Аджей пронесся по коридору и ворвался в палату… Чтобы увидеть, как странно небольшое, щуплое тело на жесткой больничной койке аккуратно накрывают простынью. Он перехватил испачканной кровью рукой белую шершавую ткань, отдернул ее. Гиридхари равнодушно смотрел в потолок, и Аджею вдруг как-то очень явно бросилось в глаза их с отцом внешнее сходство, полоснуло по горлу, останавливая дыхание. Все кончено. Он не успел… Внутри ртутью разливалась пустота. *** «Стежок, сделанный вовремя, ценнее девяти других» — в справедливости этой поговорки Рахул Саксена не раз убеждался на собственном опыте. Когда Питер Лал, в прошлом наемный убийца, а теперь крупный бизнесмен и надежный клиент, стабильно обеспечивающий поставки огромных партий «калашниковых» в Бунди и Аджмер, не заплатил за очередную отгрузку и внезапно перестал отвечать на звонки, ему пришлось отправить своих людей разобраться в этом деле. Двое вернулись покалеченными, а третий не вернулся вовсе, и стало понятно, что дожидаться денег от Питера бесполезно. Проблема затягивалась, но он не спешил принимать окончательное решение, каким-то шестым чувством надеясь найти лазейку, хотя и весьма опасался недовольства своего поставщика. Тот был его давним знакомым и многолетним партнером по оружейному бизнесу, но счесть, что приятельские отношения помешают ему получить причитающуюся прибыль, мог только тот, кто не знал Дурджана Сингха. Саксене льстило, что такой знатный и родовитый помещик называет его своим другом, и эта дружба порождала заманчивые планы на будущее — не так давно было решено, что его единственная дочь войдет в семью Сингхов невесткой. Породниться с высшей из каст было огромной удачей для Саксены, происходившего из кшатриев и сделавшего состояние на нелегальной торговле оружием, и хотя будущий сват слыл человеком жестоким и бескомпромиссным, его богатство и положение были достаточным поводом для того, чтобы закрыть на это глаза. Тем временем ситуация, которая стала почти что критической, разрешилась самым неожиданным образом. Когда Джувал взахлеб рассказывал о супербойце из местечкового боксерского клуба, способном, по его словам, положить и сотню Питеров, он весьма скептически отнесся к этой затее, хорошо зная цену всяким доморощенным любителям побоксировать; однако после того, как увидел бой своими глазами, в очередной раз зарекся впредь игнорировать знаки судьбы. Безусловно, не иначе как счастливый случай помог ему заполучить в работники человека, встречу с которым оплативший свою самоуверенность втридорога Лал запомнил навсегда, и вышеупомянутый хваленый боксер быстро стал одним из самых незаменимых его людей. Вот уже месяц Саксена одобряюще наблюдал за этим парнем, почти юнцом, однако по физической форме и навыкам боя дававшим фору гораздо более опытным молодцам. Он невольно уважал Аджея за независимость и чувство собственного достоинства, но… иногда ощущал в его присутствии легкий холодок по коже. И это он-то, чего и кого только не видевший за десятилетия теневого бизнеса! Казалось, мальчишка не испытывал ни благодарности за щедрую плату, ни страха перед своим могущественным господином или противниками один другого опасней: сдержанный, немногословный, себе на уме, он без лишних разговоров исполнял то, что ему поручали — а иной раз это значило сделать почти невозможное! — и потом небрежно принимал толстые пачки банкнот с легкой, даже как будто презрительной усмешкой на исчерченном синяками и кровоподтеками красивом лице. Саксена был уверен, что при таких данных Аджей мог бы далеко пойти, но, к сожалению, тот был излишне честен и, по всей видимости, чужд тщеславия и жадности; впрочем, опыт подсказывал, что эти недостатки могут исправиться с возрастом. * Теперь, когда он работал на Саксену, деньги у него водились — хватило бы на самую лучшую клинику для отца. Было даже непривычно не иметь необходимости думать о том, как отдать долги, где раздобыть лекарства, как выкроить на новые джинсы взамен старых, порванных, да так, чтобы еще осталось на еду до конца недели… Свободного времени у него тоже стало больше, но пользы от этого было мало. Он и раньше сторонился увеселений, и лишь изредка выходил куда-либо с приятелями, для которых крепкая выпивка и походы в местный бордель были излюбленными занятиями; в последнее время и это потеряло для него всякий интерес. После того вечера он не виделся больше с Джеком и Басу, да и незачем было: к ним он уже не мог вернуться, и найти новых агентов из-за случившегося скандала было бы трудновато. По всему выходило, что стать вместо боксера-профессионала частным телохранителем — не худший вариант, но Аджею он не был по душе. Ощущение превосходства от побед не стоило унизительного положения слуги, вынужденного разбивать в кровь лица должников, слишком наглых посредников, зарвавшихся конкурентов и просто любых неугодных хозяину людей, — как не стоили его и деньги, которые он преимущественно откладывал на черный день, после стольких лет бедности так и не привыкнув — и не видя смысла — широко их тратить. Через неделю после смерти отца он отправился по адресу, указанному на визитке, чтобы отдать оставшиеся восемь тысяч и сообщить, что вернет потраченные на кремацию две в максимально короткий срок. Довольно долго пришлось дожидаться в гостиной, попутно ответив по воле случая на телефонный звонок, предназначавшийся для дочери господина Саксены. Со звонившим они обменялись всего лишь несколькими фразами: тот идиотским радостно-дружелюбным тоном нес какую-то чушь, но после отповеди Аджея неожиданно серьезно и кратко извинился и быстро свернул разговор. Саксена был удивлен визиту, но принял его радушно и даже предложил ему работу. Соглашаться не хотелось, но человеку, у которого он вынужденно оказался в долгу, отказывать было нельзя; так эта встреча положила начало новому витку в его карьере. Причем эта новая карьера началась немедленно, потому что в тот же день пришлось ехать с хозяином в аэропорт, а вечером — явиться на Нанта-роуд для исполнения первого задания. * По пути они обсудили детали будущей работы, а по приезду в аэропорт Аджей остался на стоянке. Он терпеливо ждал, облокотившись на «мерседес», как вдруг… — Эй, ты, в белой рубашке! Это машина господина Саксены? Аджей обернулся и увидел высокого парня, черноволосого и смазливого, в серебристо-сером, явно дорогом заграничном костюме и темных очках, с саквояжем в руке. Он кивнул. — Отлично. Положи этот чемодан в машину! Аджей молча отвернулся, но когда франт раздраженно-брезгливым тоном повторил приказ, снова взглянул на него. — Я не слуга твоего отца, — спокойно заметил он. — Как ты смеешь? — крикнул тот, и в его голосе зазвучали истерические нотки, — высмеивать имя моего отца, Дурджана Сингха? А? Получай! — и занес руку, явно — для удара по лицу. Аджей, даже не моргнув, перехватил его кулак открытой ладонью и с легкостью опустил вниз, ощущая, как дрожат холеные пальцы; его тон не изменился, став лишь самую чуточку холоднее:  — Держи правую руку в кармане, иначе всю оставшуюся жизнь тебе придется есть левой.  — Что за шутки! — злобно прошипел сын Дурджана Сингха. Воспитательный момент был прерван появлением Саксены. — А, вы уже познакомились! — провозгласил он добродушно. — Это Аджей, превосходный боец! А это — Сурадж Сингх, жених моей дочери. Молодые люди принужденно кивнули друг другу — Сурадж деланно и нервно, Аджей саркастически и едва заметно — и было ясно, что этим двоим дружба совершенно точно не грозит.