YE KAHAANEE

*Эта нить

Этим вечером господин Саксена вновь вызвал Аджея; правда, оказалось, что никакой особой задачи у него не было, и его присутствие требовалось «в целях безопасности» на помолвке Сонии. Не сказать, чтобы он был этому рад — он предпочел бы сделать то, что нужно, и уйти, однако положение наемника не оставляло ему выбора, и он покорно скучал в стороне от многочисленных гостей, прислонившись к стене и, к счастью, оставаясь почти незамеченным. Бурные аплодисменты приветствовали появившихся в украшенном светящимися гирляндами внутреннем дворе роскошного особняка Саксену, Сонию и Сураджа. Счастливый отец стал произносить приветственную речь, в которую Аджей даже не пытался вникнуть; захотелось пить, и он направился в дом вслед за сновавшими туда-сюда официантами в поисках стакана воды. Вдруг со двора послышались шум и крики. Спешно вернувшись и посмотрев поверх голов, он увидел мельком, как некто накинулся на этого гуся Сураджа, выкрикивая обвинения, и наградил его парой приличных ударов. Аджей сделал было шаг вперед, но, подумав, не стал пока вмешиваться — пусть папенькин сынок разбирается сам. Да и хозяин не давал никаких приказов. Однако суматоха все нарастала: ошарашенные гости жались по углам, Саксена волок в дом упирающуюся дочь, приказывая Джубалу вызвать полицию, а Сурадж… Сурадж уже хрипел на земле под натиском своего обидчика, который, видимо, и не собирался останавливаться! Ну, это уж слишком, решил Аджей. В мгновение оказавшись возле дерущихся, он с легкостью перекинул незнакомца через голову. Видимо, это было вовремя — господин Саксена вспомнил о его существовании и завопил: — Аджей, расправься с ним! Аджей привык действовать незамедлительно. Это все же была его работа — ему платили, чтобы он дрался; поэтому, не задумываясь, он кинулся на свою жертву, и оба покатились по полу в объятии крепче, чем братское. Впервые в жизни Аджей ощущал что-то вроде обескураженности. Обычно бой разжигал в нем чувство удовлетворения, часто — азарта и никогда — страха. Он повергал даже куда более сильных соперников, чем сам, потому что умел в минуты адреналиновой горячки сохранять холодный ход мыслей, изучать в процессе тактику врага и практически всегда находить способы справиться с ним. Тем страннее было преследовавшее его теперь чувство, что он дерется… с самим собой. И дело не только в том, что противник был равен ему по силе и ловкости — любой выпад, любой удар Аджея если и попадал в цель, то не производил желаемого эффекта; неизвестный отражал их так, словно предугадывал заранее. Шли минуты, рушились столы и стулья, разбивались бутылки, голова шла кругом от боли — а они все так же продолжали бой, забыв обо всем, что их окружало, одержимые одним желанием — победить. Видимо, во время их драки началась гроза, потому что в тот самый момент, когда, в очередной раз столкнувшись и откатившись друг от друга, они снова поднялись на ноги и разбежались для решающего броска, резкий удар молнии словно прожектором осветил поле битвы, и Аджей смог взглянуть прямо в окровавленное лицо своего врага. Врага?.. * Где-то за много миль отсюда женщина с развевающимися по ветру седыми волосами безмолвно склонила голову перед престолом богини Кали, прижимая к груди давнишнюю выцветшую фотографию, моля всей душой об одном, только об одном… * Когда неожиданно один из цепных псов отца Сонии помешал ему свести счеты с подлецом Сураджем, Виджай не сомневался, что расправиться с ним будет легко — с той требующей немедленного отмщения бурей, которая бушевала внутри, он бы мог воевать против целого света. Ослепленный адреналином, почти не чувствуя боли, он наносил удар за ударом, но противник не унимался. Не помогли даже коронные приемчики — из камня, что ли, выточен этот головорез? Но даже понимая, что обессиливает, Виджай не мог остановиться. Придется драться насмерть… ну и пусть. В очередной раз упав, он тем не менее собрал остатки сил и встал, изготовившись атаковать — снова и снова, сколько сможет… Удар молнии. Одно мгновение, когда все вокруг вспыхнуло ярким белым светом. Лицо противника, так славно разукрашенное в драке. Его лицо… Рука Виджая, сжавшаяся было в кулак, разжалась сама собой. * Внезапная, оглушающая растерянность — чувство, которое Аджею было, в общем-то, незнакомо — вдруг ледяным ветром потушила колючую злость, стучавшую в висках, зудевшую в разбитых костяшках пальцев. Со странным клокочущим звуком на него обрушилась волна тишины. Как тишина вообще может издавать звуки?.. Тяжкий, непроницаемый вакуум вокруг нарушал лишь заполошный стук его собственного сердца, которое едва не выскакивало из груди. И ведь не от усталости, не от боли, не от ярости — от стремления знать; стремления такого неконтролируемо сильного, будто бы от этого зависит чья-то жизнь. Кто ты? Ты, которого я хочу убить, которого я должен уничтожить. Я никогда не видел ненависти на твоем лице. Ты всегда так широко улыбался, что само солнце, казалось, сияло ярче, что любая грусть вмиг пропадала, что ни одна беда не могла и приблизиться… Даже сейчас в твоем взгляде — тень этой улыбки. Тепло твоего смеха. Если я найду ответ на этот вопрос, я пойму что-то очень важное. То, без чего мне… не быть. Еще секунда, еще мгновение — и я узнаю… * Этот взгляд, из яростного мгновенно ставший изумленным… почти беззащитным? В твоих глазах — эхо чего-то давнего, забытого, никогда не существовавшего — и не менее реального, чем земля под ногами. В твоих чертах — спокойная уверенность, которая всегда была моей опорой, моей стеной — незыблемым правилом, таким же, как то, что день сменяется ночью. Я должен драться с тобой — но я не могу. Это невозможно. Это просто… неправильно. Я ведь знаю тебя… Ты — это я. * Решительные шаги сбросили их оцепенение; Саксена приближался, держа наперевес ружье. Он вскинул прицел — и… За секунду до выстрела незнакомец успел толкнуть Виджая на землю, броситься на Саксену, намертво вцепиться в оружие. — Мерзавец! Пусти! Аджей! Спешно поднимаясь, Виджай увидел, как Аджей бьется в хватке Саксены и Сураджа, пытающихся вырвать ружье, и вдруг услышал его истошный крик: — Беги!!! Беги, Арджун, говорю тебе! Беги скорее, Арджун!!! Реальность дрогнула — и раскололась пополам. Странный сон, все повторяющийся и повторяющийся, полный неизбывной тоски… Неведомая сила, отчаянный зов, которому невозможно противостоять… Наводящий дрожь, умоляющий, будто предсмертный вопль: «Беги, Арджун!»… Неожиданно для самого себя Виджай сделал шаг назад… еще один… затем бросился бежать со всех ног. Он летел, не разбирая дороги, подальше от этого дома, а наполненный ужасом голос, зовущий его — Арджун! — продолжал звучать в ушах… *** Неизвестно, как Биндия узнала о его аресте, но появилась она у камеры Аджея очень скоро — даром что на дворе уже стояла глубокая ночь. Припав к решетке, она выкрикнула его имя, выведя из глубокой задумчивости. Он поднял голову. — Зачем ты здесь? Всегда острая на язык, сейчас Биндия смущенно молчала. Наконец она выдавила: — Я… как ты? — Нормально. — Тебе… очень больно? Он встал, с удивлением посмотрел на нее. — Нет, — зачем она спрашивает? Он с детства привык к побоям, ему часто доставалось и гораздо больше… — Ты можешь не скрывать от меня ничего, Аджей, — в голосе Биндии звучала решимость. Ее лицо выражало тревогу, изумление и еще что-то, чего он не мог понять. Что-то пронзительно-нежное… — Я слышала, что ты напал на богача Саксену… Ты же понимаешь, что он тебя может сжить со свету, если захочет? Зачем ты это сделал, Аджей? Если бы он знал, что ответить на этот вопрос! Отвернувшись от девушки, он невидящим взглядом смотрел в стену. — Я спасал человека, которого Саксена наверняка убил бы. — За что? — Он появился на помолвке его дочери и подрался с Сураджем Сингхом, ее женихом. — Он любит ее? — Должно быть. Хотя он кричал что-то про поджог конюшни, в котором виноват Сурадж. Саксена приказал мне убить его, и я бы сделал это, но когда увидел, что Саксена целится в него… сам не знаю, что на меня нашло, но я понял, что не могу… просто не могу дать ему умереть. Произнося это, Аджей удивлялся сам себе. Замкнутый и нелюдимый, он предпочитал словам поступки, и уж точно не был склонен откровенничать с другими о том, что чувствовал; но сейчас ему было неожиданно легко рассказывать ей об этом — о том, что с самого этого происшествия, не переставая, сдавливало ему сердце тупой болью, о странных мыслях, которые были настолько ему несвойственны, словно в нем говорил кто-то другой… — Я кричал ему, чтобы он бежал, чтоб убирался прочь. Не знаю, почему, но я кричал… «Беги, Арджун!» — Арджун? Он обернулся. — Эти слова вырвались сами собой. Но кто такой Арджун?.. Она обеспокоенно смотрела на него, но не успела ничего сказать, потому что в дверном проеме внезапно появился четкий угольно-черный силуэт, освещенный ярким сиянием луны. Человек сделал шаг вперед, второй, третий, и когда скудный свет тюремной лампы упал на его лицо, что-то сжалось в груди Аджея. Это был тот самый парень, которого он несколько часов назад спас от верной смерти. * Почти синхронно они подошли к самой решетке, каждый со своей стороны, жадно всматриваясь друг в друга, не в силах оторвать глаз. Они были разными, практически непохожими — но обоих преследовало иррациональное, мистическое чувство, что между ними не железные прутья, а стекло. Зеркало. — Кто ты такой? — вопрос вырвался сам собой. — То же самое я хочу спросить и у тебя. Почему мне кажется, что… Виджай закончил за него фразу: — Что мы знаем друг друга? — глаза Аджея изумленно расширились, подтверждая эти слова. — Что мы с тобой давно знакомы… Нас что-то связывает, что-то словно тянет друг к другу. Может, мы встречались раньше? Тот медленно покачал головой. — Нет. Я даже имени твоего не знаю… — Тогда… почему на вечере ты кричал «Беги, Арджун, беги!»? — Я в полной растерянности. Я никак не могу понять, как эти слова слетели с моих губ, и почему… что заставило меня сказать это? Я не знаю никакого Арджуна… Все запуталось еще больше, подумал Виджай. — Я тоже, — ответил он. И добавил пытливо: — Но получается, что у нас обоих есть связь с этим именем… будто с каким-то давним воспоминанием?.. Он говорил все это, пытаясь прояснить то болезненное беспокойство, которое терзало его с давних пор во снах, а после этого вечера еще прочнее угнездилось в груди; но щемящая тревога становилась только настойчивей, потому что в эту минуту он не просто понимал Аджея с полуслова — он читал в его лице свою собственную обескураженность и свою же странную, беспричинную тоску. И — как будто бы того было мало — знал, что и Аджей так же остро чувствует каждое его слово и каждый взгляд. Действительно — невидимая нить. До того прочная, что почти осязаемая… Осознанно встряхиваясь от этого забытья, он выпрямился. — Ладно. Меня зовут Виджай. Ты спас мне жизнь, и за это я тебе очень благодарен, Аджей. Если ты, не дай Бог, окажешься в такой же ситуации, то я всегда готов помочь тебе и отдать этот долг. Он протянул другу ладонь, и когда тот ответил на рукопожатие, обоих вновь пронзило тоскливой иглой смутное ощущение, что и это уже когда-то было. С трудом переведя взгляд, Виджай посмотрел на Аджея — и увидел в его глазах отражение своего внезапного страха. Почти ужаса… Почему так тяжело разнять руки?..