YE KAHAANEE

*Вера не умирает

Одиннадцатого апреля Аджея должны были отправить в центральную тюрьму — отбывать срок. С самого утра Биндия стояла у ворот, надеясь увидеть его хотя бы еще раз перед долгой разлукой. К полудню ожидание стало уже невыносимым для ее расстроенных нервов, и девушка, прислонившись к тюремной стене, закрыла глаза. Время текло так медленно… …Ей вспомнилось, как однажды, встретив его на улице и в очередной раз завязав разговор, она кокетливо, как ей думалось, упрекнула его в том, что он «похитил сердце девушки», и вдруг услышала в ответ удивленное: — Ты? Девушка? Пойди взгляни на себя в зеркало — ты и на девушку-то не похожа! Его неприязненные слова, как ни странно, не вызвали в ней обиды — лишь недоумение: она и не задумывалась о том, какой ее видит Аджей, и сочла его откровенность вызовом, принять который было делом чести. Джинсы, рубашка и кепка полетели на пол; из шкафа появилось пламенно-алое, отделанное желтым ленга-чоли — отец сшил ей его на девятнадцатый день рождения, вложив в работу все свое мастерство. То-то обрадовался бы старик, увидев, как изумительно сел его подарок — он уже давно оставил всякую надежду на то, что дочь начнет носить платья! Среди самых надоевших Биндии вещей его причитания о том, что никто не поверит, что он хороший портной, раз собственное дитя пренебрегает его трудами, делили пальму первенства с желанием поскорей выдать ее замуж за одного из сынков своих зажиточных клиентов. Щелкнул в замке старой деревянной шкатулки ключик, и на свету блеснули украшения ее покойной матери. Взмах алой юбки, легкий звон позолоченных серег, яркая капелька бинди, волна упавших на плечи темно-каштановых волос — Биндия и впрямь не узнала себя в зеркале; она улыбнулась своему отражению и выскочила из дома. Аджея она нашла на берегу Чамбала, на пологом каменистом склоне. Явно раздосадованный и ее нарочито непринужденной болтовней, и самим ее присутствием, он порывался отделаться от нее, но Биндия не намерена была так легко сдаваться — она невозмутимо соврала, что встретила его совершенно случайно, и раз уж им теперь по пути, почему бы не идти вместе? Они шли по прилеску, спускавшемуся с горы до самой реки. Лучи пробивались сквозь изумрудную листву, создавая причудливую игру света и тени на узкой тропинке, издалека — с другого берега? — доносились трели пастушьего рожка, нестройные, резкие, но удивительно музыкальные звуки. Биндия уцепилась за эту возможность, заявив, что в такое чудесное воскресенье ноги сами пускаются в пляс, и закружилась в танце, подпевая мелодии придуманными на ходу словами. Ей было искренне весело — одно его присутствие рядом окрыляло, наполняло искрящимся счастьем, которого было так много, что оно лилось через край, как сладкий лимонад; она танцевала, наслаждаясь отличной погодой, красотой природы вокруг, ритмичными, свободными движениями своего собственного тела, ничего не скрывая, ничего не тая… Она пела, и пело ее сердце, потому что Аджей, старательно принимая свой обычный равнодушный вид, все же украдкой смотрел на нее и улыбался. И как он улыбался! Его тонкие черты преображались, смягчались, словно наполнялись солнечным сиянием, в глубине темных глаз рождалось лукавое тепло — тот огонь, в котором она бы сгорела, не задумываясь, та бездна, узнать которую было бы так желанно… Чувствуя, что его взгляд скользит по ее телу, по волосам, осторожно, но уверенно, Биндия старалась еще пуще, и тяжелые широкие браслеты играли свою собственную, чувственную музыку; но внезапно он стиснул ее запястья стальными пальцами — его прикосновение заставило сердце сладко ухнуть куда-то вниз — и пристально всмотрелся в разноцветные обручи. — Что случилось, Аджей? — Нет, ничего… мне показалось, что эти браслеты… — его лицо неожиданно исказилось, в глазах, устремленных на нее, мелькнула бессильная тоска. …Он тогда ничего больше не сказал, отпустил ее руки, развернулся и ушел, не оборачиваясь. Она обескураженно смотрела ему вслед. Только что, на одно мгновение, он, всегда закрытый, всегда отстраненный — был уязвим; его боль отозвалась в ней, прогнав ликование. Ох уж этот невозможный парень, он слишком гордый, он никогда не потерпит сочувствия… Если бы он только мог, если бы только хотел разделить с нею свои горести и надежды! Наконец ее терпение увенчалось успехом. Заскрипела калитка, и полицейские вывели знакомую фигуру. — Аджей! — Биндия вскочила, и прежде чем конвой успел сделать хоть движение, кинулась ему на шею, пытаясь сдержать слезы. Получалось плохо. Необходимо было сказать хоть что-нибудь, но рыдания душили ее, и она только повторяла и повторяла его имя, словно это могло помочь… Аджей опешил: он не ожидал увидеть ее сегодня. Несколько дней он провел в камере, и Биндия приходила навестить его, но эти встречи были короткими. Он не привык, чтобы ему сочувствовали, и не хотел больше открывать ни перед кем душу после разговора с Виджаем, оставившего в сердце мучительную занозу. Когда она пыталась заговорить, он отвечал односложно или не отвечал вовсе, искренне надеясь, что она обидится и больше не придет. Но девушка упрямо появлялась перед решеткой каждый день, и хотя он боролся с желанием грубо прогнать ее, что-то его останавливало. Она все-таки — единственный человек, которому не все равно… У него не было полноценной семьи, и с годами он научился не жалеть об этом, но с тех пор, как умер отец, Аджей стал задумываться о том, что его жизнь бесцельна. Он преодолеет все трудности, какие бы ни стали на его пути, но… зачем? Для чего? С того вечера, когда произошло это нападение, ему казалось, что он знает ответ: он выйдет на свободу и отомстит бывшему хозяину. В этих злорадных мыслях он и предпочитал отсиживаться, не желая отвлекаться на окружающий мир. Когда Биндия вчера попыталась сквозь решетку дотронуться до его плеча сочувствующим жестом, Аджей вышел из себя и приказал ей убираться. Кажется, в запале он добавил еще пару неприятных слов, потому что девушка, вдруг замолчав, со слезами выбежала из комнаты. Посмотрев ей вслед, он на мгновение ощутил что-то вроде стыда; впрочем, это ощущение быстро прошло, уступив место мрачным мечтам о будущей мести. И вот теперь — она снова здесь, она обнимает его, плачет… о нем? Горло неожиданно больно сжало, Аджей сглотнул, не зная, что сказать. Смог прошептать только: — Не плачь, Биндия. Она подняла на него заплаканные глаза, смотря с надеждой, с болью… с любовью. Да, с любовью. Надо ее как-то утешить… — Пройдет шесть месяцев, и я вернусь. Когда выйду из тюрьмы, то преподам хороший урок Саксене, — сказал он, запоздало осознавая, что для нее озвученное — это, пожалуй, так себе утешение. Она не отрывала от него умоляющего взгляда, и Аджей пожалел, что руки скованы. Если бы он обнял ее, возможно, она бы успокоилась. Хотя к чему это все… Он знает, что ждет его дальше, и Биндия так и останется для него чужой… Не желая больше видеть ее, Аджей отвернулся, позволив полицейским оттащить себя в машину. Девушка осталась смотреть вслед автомобилю, даже не заметив приближающийся мотоцикл. Взвизгнули тормоза, и мотоциклист остановился прямо рядом с ней. — Куда его повезли? * Полицейская машина вот уже с полчаса петляла по узкой дороге. Аджей безучастно смотрел перед собой, ни о чем не думая. В ближайшие полгода у него будет достаточно времени для размышлений… Вдруг раздался звук разбивающегося стекла, и оглушенный водитель рухнул на руль. Автомобиль, потеряв управление, резко понесся под гору. Вильнул на ухабе — хорошо, что матерчатый кузов оказался недостаточно прочным! — выкинув Аджея и двоих конвоиров прямо в траву, и на полной скорости врезался в дерево. Прогремел взрыв. Одновременно с этим послышался рев мотора, и откуда ни возьмись появился мотоцикл с двумя прекрасно знакомыми ему пассажирами. Мгновенно оценив обстановку, Аджей понял, что счет идет на секунды, пока полицейские не оправились от ушибов и не открыли огонь. В два прыжка очутившись на дороге, он вскочил на мотоцикл позади Виджая и Биндии, и троица устремилась прочь. *** Тишину в почти пустом вагоне нарушал только мерный стук колес. За окном, покачиваясь, плыли поля и холмы, залитые красноватыми лучами закатного солнца. Виджай молчал, собираясь с духом, пытаясь найти слова для важного разговора. — Аджей, — позвал он, но тот не поднял головы. Виджай встал со своего места и сел с ним рядом. — Аджей, однажды ты спросил у меня, кто я такой. Сегодня я могу ответить. И не только о себе, но и о тебе тоже. При этих словах Аджей удивленно взглянул на него. Наблюдавшая за ними Биндия нахмурилась. Виджай вынул из кармана фотографию и подал ее Аджею; несколько секунд тот смотрел на снимок, затем медленно поднял на него взгляд. — Да, — ответил на невысказанный вопрос Виджай. — Ты — Каран, а я — Арджун. Мы родились заново. И он рассказал своим спутникам обо всем, что узнал в деревне Малакера. Во время его монолога Аджей ни проронил ни слова. Изменилось лишь выражение лица — из недоуменно-тревожного оно стало задумчивым. Внезапно он встал и молча вышел из вагона. Виджай прекрасно мог его понять — он сам совсем недавно высмеял бы каждого, кто начал бы плести ему подобную чушь. Только теперь он всей душой знал, что это правда, и растерянно думал — ведь и Аджей должен почувствовать то же самое… Однако вместо той прочной связи, которую они оба ощутили при первой встрече, сейчас почему-то были лишь отчуждение и холод. * Солнце уже давно зашло, и в бескрайнем небе над морем степной травы появилась бледная луна. Аджей стоял у двери тамбура, слушая пение ветра, вдыхая аромат природы. Аромат жизни. В голове был сумбур, сумятица, посреди которой одна-единственная фраза ножом вонзалась в рассудок, все никак не уходя, звуча вновь и вновь… «Мы братья, Аджей!..» У меня нет брата, отрешенно думал он. У меня никогда не было брата… Сзади послышался звук шагов, и Виджай стал рядом с ним. — Мама до сих пор ждет, что мы вернемся, — сказал он горько. — Солнце — и то устает и садится, а наша мать без устали и отдыха ждет своих сыновей… Он пристально посмотрел на Аджея. — Ждет нас. Слышать это было больно. Поверить в это… почти невозможно. *** В ущелье, в лучах рассветного солнца, стояла женщина. Когда-то она была прекрасна — теперь ее пышные черные волосы припорошило сединой время, а скорбь оставила неизгладимые, печальные следы на лице, избороздив его морщинами; одни только зеленые глаза по-прежнему были полны упрямства и несгибаемой воли. Она стояла, вслушиваясь. Всматриваясь в петляющую между скал дорогу — своим израненным сердцем, в котором не смогла умереть надежда. Она ждала. Ей почудилось слабое движение там, за холмом, и она подалась вперед тяжелыми, неверными шагами, вся — натянутая струна, вся — ожидание… Из-за холма показались двое. Они шли рядом, молча, смотря прямо перед собой — на нее. Не те мальчишки в белых рубашонках, какими она их помнила — молодые мужчины, высокие, широкоплечие, в темных куртках. Ее сыновья. Они приближались к ней твердой, уверенной поступью, и в их взглядах ничего нельзя было прочесть — и можно было прочесть слишком много… Годы летели над ней, как облака по небу — бессчетные годы, полные тоски, страха, боли и ненависти, но никогда — отчаяния… Никогда. Она знала, что этот момент настанет. И этого знания не смогло бы уничтожить ничто на свете. Ее Каран и Арджун вернулись. Она подошла к Карану, взглянула в его темные глаза, легко провела ладонями по лицу, по плечам… коснулась Арджуна, и тот с готовностью прижал ее руку к своему сердцу. Она схватила руки сыновей, поднесла их к губам. Силы оставили ее, ноги подкосились, и она упала на колени, спрятав лицо в ладонях своих мальчиков, заливаясь слезами, испивая чашу такого безграничного счастья, что нельзя было понять, воскрешает оно — или убивает… Мертвая тишина нависла над деревушкой Малакера, ибо ее жители все до одного были свидетелями этой встречи; пораженные, они стояли и смотрели, не смея поверить случившемуся чуду. Имя которому — Любовь.