***
Джин-хён — очень красивый, очень умный и очень душевный. Он всегда поможет советом и утешит. После недели неясности с Чонгуком я решил поговорить с ним и попросить объяснить мне, что я делаю не так? Я пошёл в его с Шугой-хёном комнату, а обнаружил там читающего Намджуна. Лидер не отрывался от книги, завидев меня, только кивнул. И я решил спросить у него, он ведь тоже очень и очень умный! О, лидер столько всего знает — его интересно слушать, только я часто ничего не понимаю. Помявшись, я начал. — Намджун-хён, скажи мне, ты любишь Джина? — Я удивился своей нескромности и даже стушевался, пока удивлённые внезапным вопросом глаза смотрели на меня в упор. — Конечно, всех вас люблю. Вы — моя семья, ребят. — Нет, я имел в виду, ты хочешь его защищать и помогать, ото всех спрятать и никому не отдавать? — Я пытался вспомнить как можно больше слов Чонгука. Репер задумчиво молчал, а я продолжал наступать: — Хочешь, чтобы он был твоим? — Я с искренним интересом смотрел на погрузившегося в свои мысли хёна — тот откашлялся и начал. — Нас с Джин-хеном связывает очень многое, больше, чем кого-либо. Мы познакомились задолго до дебюта и долгое время пытались сдружиться. Часто я его не понимал, часто он не одобрял мою насупленность и в некой степени озлобленность на мир. Но с ним я всегда был другим — он менял меня: делал мягче, учил сочувствовать людям, понимать их, любить. Он помогает и успокаивает. Знает, как поступить, во многих ситуациях, и я часто прошу у него совет. Мы проводили очень много времени вместе, да и сейчас проводимы, в беседах, спорах и обсуждении всего, что с нами происходит. Мы вместе начали этот путь, ведь я был один в агенстве, и никого не знал. А Джин… Джин всегда рядом, он стал моим ангелом-хранителем. Я очень ему благодарен, и, да, я безумно люблю его, не могу представить жизнь иначе, не могу вообразить себя без всех вас. Я не позволю кому-либо причинить боль ему или вам, я буду бороться и защищать, я порву жилы, но всегда буду с ним. Джин — мой, я — его. Мы ещё до дебюта так решили, Тэхён. Я ответил на твой вопрос? Я не ожидал такой откровенности и целого потока информации. Мои глаза наливались слезами. Он любит его, безумно любит. Я не знал, что сказать, я был поражён. Искренность лидера ошарашила меня. Я никогда бы не подумал, что их столько всего соединяет. Нет, не так, что их может соединять ещё больше, чем есть сейчас. Со временем они стали как единое целое — это заметили все. Может поэтому их почти никогда не трогали с фан-сервисом и предоставляли свободу выбора. Я глядел в хёновы глаза и утопал от той искренности и чувственности, с которой он пол заносили каждое слово. Скажет ли Чонгук так обо мне хоть когда-нибудь? — Ой, какие люди! Столько гостей! Вы что решили перебраться в мою комнату? — Звонкий смешливый голосок прервал нас, и мы оба обернулись: Джин-хён обворожительно улыбался, поправляя чёлку и с любопытством ожидая ответа от нас. Такой красивый. Первым молчание нарушил реп монстр. — Похоже наш ребёнок созрел, радость моя, поговори с ним. — Лидер показал свои ямочки на смущённо надувшегося хёна и вышел из комнаты, незаметно прикоснувшись к пальцам старшего и одними губами произнеся: «люблю». Джин-хён обернулся, провожая репера и уселся на кровать, с интересом ожидая моей речи. — Джин-хён, ты любишь Намджуна? — Начал было я, а потом добавил. — Когда люди встречаются, что они делают? Как не теряют интерес? — Я не знал, как сформулировать волнующие меня вопросы. Ещё и слова лидера про взросление поставили меня в тупик. Я же взрослый! Мне уже больше двадцати! Я большой! Усевшись с обворожительным хёном рядом, я ждал ответа. — Я слышал ваш разговор — мешать не хотел. — Честно ответил хён. — Я люблю его больше всех на свете. Больше жизни, хотя нет, Намджун и есть моя жизнь. — Хён сделал паузу, выдохнув. — Я влюбился в него далеко не сразу, и наши отношения были полны всякого. Понимаешь, выстраивать диалог с человеком, особенно с тем, у кого есть четкие убеждения и мнения по поводу разных вещей, очень сложно. Тот, кто держит свои позиции, не сдаваясь, не так легок на подъем, и общение нужно выстраивать очень долго. Но мы оба этого хотели и пытались понять и узнать друг друга. Мы были очень юны и бесшабашны, поэтому было всякое. Если тебе нравится кто-то, то вы обязательно найдёте способ поддерживать связь, и ваши чувства не угаснут. Даже если это осуждается обществом, у вас есть вы и те, кто поддержат. Тэхён, не бойся и расскажи мне все. Почему ты спрашиваешь? Это из-за Чонгука? Мягкий голос успокаивал, убаюкивал, я видел волнение в глазах старшего и понимал, что он уже обо всем догадывается. Может уже все знают. Я обдумывал сказанное им, понимая, насколько лидер и хён удивительны: они проделывают огромный труд, сохраняя и углублял существующую между ними связь, что если бы это было возможным, то точно бы превратились в единое существо. Они ответственно относились друг к другу. Они ценят и понимают, принимают и ищат компромисс. Будет ли у меня так когда-нибудь? Я не знаю, хватит ли нам с Чонгуком терпения и смелости становиться на такой путь. Но мне было тепло и радостно за хёнов, я бы очень хотел быть на их свадьбе. Слезы больше не сдерживались, а капали по щекам, я был слишком чувствительным. Сокджин-хён, завидев неладное, крепко обнял, уложив мою голову себе на грудь и мягко гладил по волосам, нашептывая. — Тэхён, ты очень светлый и невинный человечек. Ты — наша связь с миллионами неизведанных вселенных, ты наш огонёчек и солнышко, наш самый стильный и модный малыш. Все хорошо, почисти глазки. Хочешь шутку про глаза? — Я молча кивнул, вытирая слезы рукавом. — Почему у мышки глазки большие? — Хён с ожиданием смотрел на меня, а я на него, втягивая сопли. — Потому что у кошки маленькие! Ха! Ха! Ха! — Скрип и хлопки ладошки по коленке оживили комнату, а я так и не поняв шутки, засмеялся, услышав заразительный хохот. Улыбка тут же поселилась на моем лице и стало легче. Я забыл, почему пришёл, мне было просто очень хорошо. Сокджин-Хён всегда тепло и трепетно относится к каждому из нас, особенно к самым младшим, иногда я правда чувствовал какую-то семейную, братскую заботу, внимание и доверие. С ним было легко говорить обо всем. Реп монстр был очень строг и серьёзен — хён часто смягчал лидера. Они правда выглядели парой. Счастливчики. Что за сентиментальный бред я несу? Надо ответить хёну, пока он ещё вопросов не задал. — Я и Чонгук, ух, мы, ну, один раз он утащил меня в свою комнату и потрогал, а потом ещё на вечеринке заставил повторить то, что делал со мной, а после поцеловал. Я., — Замялся. Страшно было признаваться хёну и себе. — Он мне нравится. Он такие мысли в моей голове поселил, что я не думал раньше, совсем, а теперь мне хочется думать…о всяком там. Я стесняюсь и боюсь, но доверяю ему и восхищаюсь его силой, но и пугаюсь этой напористости, вдруг он использует меня и бросит? И мы же встречаемся, но он теперь меня не трогает нигде и, и не целует… И вообще не смотрит почти. Что я делаю не так? Почему я такой дурак! — Я страшно стеснялся рассказывать, но доверял старшему и открывался. Мне стало грустно и больно от равнодушия Чонгука. Я ведь только впустил его в свою жизнь. — Тэхён, ты меня поражаешь порой. — Сокджин-хён располагающее улыбался. — Ты себя в зеркало видел? Да кто от такого откажется? И то, как вы с Чонгуком взаимодействуете, говорит о многом. Между вами на самом деле чувствуется связь. — Лицо старшего стало очень серьёзным. — Ты боишься того, что повлечёт за собой ваша более тесная близость, так? — Я видел, как красивый хён пытался подобрать слова. — В тебе очень много страхов и сомнений — их нужно отбросить, потому что макнэ тоже это чувствует. Думаешь, ему легко было тебя зажимать по углам? Очень сомневаюсь. Не наговаривай на себя. Ты прекрасен таким, какой есть. Чонгук просто боится сорваться и сделать что-то не так. Ты же сам сказал, что только он проявляет инициативу. Так не может продолжаться вечно — ему тоже хочется ласки и любви, даруемых тобой и никем иным.***
Слова хёна сильно впечатлили меня — я долго обдумывал их и метался между желанием запереться в комнате в подвале, никуда не выпуская Чонгука, или убежать в танц-зал, не возвращаясь до ночи. Я плакал, потому то, что рассказали старшие, было очень личным, эмоциональным и живым. Я не чувствовал себя достойным, а они оказали мне большое доверие. Всю ночь я плохо спал, а утром понял, что нужно было брать себя в руки и поговорить с Чоном. И вот когда все старшие уходили, он тоже решил уйти! Дурак! Я не показал виду, что расстроен, просто выходил из комнаты и прощаться не стал, продолжив притворяться спящим. Не знаю, сколько я спал, свернувшись клубочком спиной к двери, но проснулся очень быстро: было жарко, я не понимал сначала, почему, но когда почувствовал чьё-то пылающее тело рядом, сомнения исчезли — это был Чонгук. Только он был настолько горяч, что впору ставь сковороду и готовь. Ассоциации с едой. Я превращаюсь в Джин-хёнааааааа…айщ! Я не смог додумать свою мысль, потому что почувствовал зубы на своём плече. Я вскрикнул, пытаясь отодвинуться, но мертвая хватка Гука не поддавалась. Уверен, что он ржёт. Я ещё и поелозил вдобавок, накаляя атмосферу, вызвав лишь неясный возглас макнэ — ему явно нравилось быть сзади. Я не мог отрицать, что мне тоже это нравилось. Чувствовать тепло и невесомые касания губ по коже шеи и плеч, ведь Гукки часто обнимал меня и зарывался носом в волосы будто по-привычке — я очень любил такие моменты, потому что тогда я видел маленького Чонгукки, с которым познакомился очень давно. А теперь чувствовал молодого мужчину рядом, тело и действия которого показывали все его мысли и желания лучше слов. — Чонгук-аа, — тихонько шепотом пропел его имя, — Чонгук-ааа, — не унимаясь скулил, морща нос и выпячивая губы, — зачем ты это делаешь? — руки Гука перестали сжиматься так сильно, и я облегченно выдохнул. Только он снова молчал! — Ты не хочешь со мной разговаривать, Гукки? — Я осторожно шептал, притупив взгляд в стену, — так мне было легче, чем поворачиваться и говорить, смотря ему в глаза. — Ты хочешь сейчас попользоваться мной и забыть на неделю, как тогда в твоей комнате или на вечеринке? Или заставишь меня сделать что-то, что… — Я не договорил, потому что его ладошка лишила меня этой возможности. Он крепко держал мой рот, второй рукой вплотную опять прижимая к себе — мне стало страшно. Вдруг он сделает то, до чего ещё не дошли спонсоры? Но это же Чонгук. Он не может так поступить. Я ему верю. Я слышал сбивчивое хриплое дыхание, больно опаляющее кожу шеи. Чувствовал, как трепещет моё нутро от нетерпения и подспудного страха. Страха потерять Чонгука навсегда. Ощущал, что Гук сильно напряжен и возбуждён. И, признаться честно, последнее меня волновало куда больше: сейчас в доме были только мы вдвоём и я хоть и не признавал подобного, но опасался, несмотря на все доверие к Гукки. Мне было тяжело дышать, потому что крепкая ладошка зажимала рот очень сильно — я боялся, что появится синяк. Чон обнимал меня за живот, нюхал, облизывал укушенное плечо, одаривал вниманием и лаской все открытые участки кожи. Мне было очень и очень жарко, хотя сейчас я был в одних пижамных штанах. Спиной я чувствовал, что торс макнэ тоже обнажён, и стонал от мысли о том, что, возможно, сейчас он был весь голый рядом. Чонгук дёрнулся. Кажется, я стонал в голос. Напряжение между телами достигало пика: я не мог расслабиться, потому что был удерживаем силой, и не мог противиться, потому что лежать так мне даже нравилось. Эх, я точно больной. Услышав мой стон, Чонгук ослабил хватку на ладони, а вот к себе ещё сильнее прижал — вжал меня в своё тело: я ощутил уровень его возбуждения очень быстро своей задницей, приложенной к его паху. Волнительно осознавать, что кто-то так хочет быть с тобой. И снова это молчание дурацкое. Чего он этим добивается?! Задумавшись, я чуть приоткрыл рот и, высунув язык, провёл им по среднему пальцу Гука, на что тот вновь дёрнулся, но ладонь не убрал, а прижался подбородком к моему плечу, посматривая, что я делаю. Я ещё раз лизнул его руку, получив довольное хмыканье, но этого мне было мало. Не знаю, почему я это делал — я не мог думать, совсем, потому что жалобный стон Чонгука сводил с ума. Мне казалось, что я властен над ним сейчас. Я начал целовать его ладонь — он расслабил руку на животе, и я смог вытащить свои, захватывая в плен ладошку у себя на губах. Я целовал руку Гука, терся о неё носом, чмокал каждый хрящик и косточку, каждую фалангу пальца обвёл губами, иногда высовывая язык и дразня Чона двусмысленными действиями. В этот момент я чувствовал заворожённый взгляд Гука, участившееся дыхание — он не ожидал от меня таких пошлостей. Мой собственный пульс скакал, а сердечный ритм был сумасшедший. Потому что для меня такие прикосновения были очень личными и казались эротичными. Может Чон думал, как я? А может просто хотел, чтоб я облизал не только пальцы. Одновременно мне поплохело и стало хорошо от развратных мыслей с участием Чонгука, и я ненашутку увлёкся его пальцами, вовсе забывшись, разгуливая по закоулкам сознания. Гук крепко прижимался, терся о мою задницу, а я больше выпячивал её, прогибая заодно и шею, позволяя укутать её касаниями губ. Ладонь на его животе сползла к кромке пижамы, а вторая рука продолжала находиться в моем плену — теперь я обеими ладонями гладил её, рассматривал каждую косточку и изгиб, трогал языком, играл. Моё собственное возбуждение не на шутку разошлось, и я тихонько постанывал от своеобразных ласк. Толчки Чонгука стали резче, он взял меня за бёдра обеими руками и вжал в простынь, я оказался лицом к подушке, а руки впились в её ткань до боли в костяшках, потому что мне очень сильно хотелось чего-то ещё. Гукки вцепился в мои бёдра, чуть приподняв их над постелью и неистово терся, издавая хриплые стоны удовольствия, резонирующие с моими жалобными хныканьями, перемешанными с похотливыми низким хрипами. Я не мог сказать, что мне не нравилось то, что он делал сейчас, но где-то глубоко в голове вертелся вопрос: надолго ли это, и на чем ещё будет держаться наша связь кроме секса? Из мыслей меня вырвал утробный полу вздох — полу рычание. Дыхание Чонгука стало выравниваться, и я понял, что он кончил прямо на мне. Я притих, ожидая последующих действий этого сумасшедшего, но он только лежал, обцеловывая мою спину, гладил уже расслабленные руки, прилёг рядом, поворачивав меня к себе лицом, и упоро смотрел. Гук всегда смотрел очень пристально и долго. Однако сегодня побил рекорд — я не вынес его взгляд и отвел глаза. В нем было что-то новое, в этом взгляде, какие-то слишком интимные чувства, которые он, судя по всему, намеревался разделить со мной. Макнэ взял мой подбородок, направляя мои глаза в его сторону, и я начал плакать. Снова. Я снова заревел при нем. Ревел от бессилия, от страха боли, от боязни неизвестности. Рыдал, потому что боялся потерять его. Всхлипы становились громче. Все моё возбуждение быстро кануло в забытьё. И я разнылся, как слабак. Я опять показывал ему свою несостоятельность и беспомощность. Кому такой человек нужен? От этих дум я ещё больше расстраивался и сильнее ревел. Слезы душили, ком в горле становился непомерных размеров, и я сорвался на истерику: начал выбиваться из его рук, кусаться, бить, кричать, пинаться. Я отталкивал его, вцепившись ладонями в обнаженную кожу пресса — Гук продолжал быть таким горячим, что одновременно с истерией накатывало сильное желание трогать его вечно. Чон уперто продолжал гладить меня по спине, прижимать к себе и успокаивать. Его настойчивые губы коснулись моих, пытаясь отвлечь интимными прикосновениями, и я с силой вцепился в его нижнюю губу, до крови её кусая, продолжал брыкаться и почти заехал ему головой в нос, но макнэ успел отстранится и озверел. Скомканные в порывах страсти простыни были полностью изничтожены в борьбе двух тел: я всеми силами пытался отпереться от этого безумца, с воплями извиваясь и умудряясь наносить удары ногами и локтями, находясь в ловушке из кольца неразмыкаемых рук. Немного прооравшись, я понимал, что веду себя глупо и похож на конченного психа, но поделать ничего не мог — все разом обрушилось на меня: переживания из-за спонсорских шоу, боязнь стать потасканной, использованной и никому ненужной шлюхой, непонятные чувства к Чонгуку и разрушаемая дружба — все это давило на меня, не давая возможности расслабленно вдохнуть полной грудью. Укус был лишним, я знал это, но смотрел на него с таким презрительным видом, какой только мог изобразить. Я врал себе, врал ему. Я отталкивал единственного близкого человека. Меня убивало его молчание, его упёртость, сочувствие и понимающие жесты, и его восприятие меня как должное, как того, кто безвольно и всецело принадлежит ему одному. Я не хотел быть безвольной куклой в его руках, будто у меня не было выбора, не хотел быть должным и обязанным ему чем-то. Кажется, беседа с Сокджин-хёном никак не отразилась в моем мозгу, потому что сейчас я делаю плохие и глупые вещи — причиняю боль любимому человеку. Что может быть подлее? Гук по-звериному рычит и переворачивает меня на спину, подминая под себя. Кровь из его губы струйкой сбежала вниз по подбородку, а теперь капля упала на мои губы. Он со злостью смотрел на меня, явно не понимая, зачем я так с ним поступаю. Эта злость за укус очень быстро сменяется гневом за дурацкую драку, и ещё быстрее эти чувства заменяются совершенно иным, противоположенным ощущением — в его глазах я читаю принятие, понимание, сочувствие и любовь. Он все готов терпеть. Он все простит поймет, потому что знает, каково мне. Он не может прочувствовать все так, как я, но он может дать мне чувство безопасности, успокоить и защитить. Юноша смотрит на меня пристально, гипнотизирует своими черными глазами. В них нет презрения, обид и неприятия — я вижу в них только безмерное тепло и желание близости. Чонгук как умелый мастер играет со струнами моей души. — Тэхён, — начал он твёрдо, — я не буду ходить вокруг до окола и скажу только один раз, точнее, повторю все то, что говорил тебе в своей комнате тогда, когда мы впервые были близки. — На этих словах он усмехнулся, очевидно вспоминая, как жадно я отзывался на его касания, а я думал, какой был сукой, что так ни разу его не поцеловал. — Я хочу, чтобы ты чётко раз и навсегда запомнил, уложил в своей инопланетной голове, что ты — все для меня. — Властный тон его голоса не пугал меня, а успокаивал, будто мне только силой можно объяснить что-либо, потому что иначе не слушаю. Иначе в останусь на своей волне и пошлю вас куда подальше. — Я не умею говорить громкие слова. Я показываю все делом: свои чувства, свои желания, свои мысли. Возможно, все изменится, но сейчас я такой — неразговорчивый и очень похотливый. — Последнее слово было озвучено с особым смаком, и я стушевался, потому что Гук опять потерся, только теперь о мой пах. Я же выгибался ему навстречу, как пантера. И совсем не стыдился, что укусил его. Лизнув капельку его крови, упавшую мне на губу, я заворожённо смотрел в его расширяющиеся от желания зрачки. Мне хотелось утонуть в тёмных омутах. Я привстал на локти, потянувшись к губам Гука, приложился к ним: лизнул ранку, осторожно захватывая повреждённую губу в рот, медленно посасывал, обводя языком. Я не пытался углубить поцелуй, я пытался извиниться. Я чувствовал вину за свои истерики, за то, что отталкивал. — Прости меня, Гукки. — Мои зареванные глаза выдавали все моё смятение и неуверенность. — Ты мой. Тэхён. Мой и больше ничей. Ты мой полностью и без остатка. — Гук рвано выдыхал мне в губы, отрывисто произнося каждый звук. — Я хочу тебя всего. Всегда. Везде. Постоянно. — Он вновь прижимался ко мне, двигаясь, а я содрогался от накатывающей похоти. — Тэхён, ты сводишь меня с ума. — Неожиданно ясный взгляд заглядывал в мою душу. — Я люблю тебя. — Макнэ очень тихо произнёс последние слова, не теряя зрительного контакта со мной. Он не накинулся на меня со страстными поцелуями, нет, он, словно маленький ребёнок, коснулся моей щеки, погладил её, уводя ладонь к скуле, очерчивая овал лица, зацепил меня за подбородок вновь и пристально смотрел. — Тебе так нравится разглядывать меня? Я не знаю, что думать. — Я поступил в своей манере — перевёл тему разговора. В сознание бахнуло: Гук признался в любви, Гук сделал это, не молчи. А я не мог ответить так же честно, как он. Я боялся. — Когда смотрю на тебя, то успокаиваюсь. Знаю, что ты рядом, что со мной здесь. И я не буду просить тебя отвечать на мои сердечные переживания. — Последнее сильно задело, вскрыло нутро, вывернуло наизнанку — я не должен ранить его, не должен врать нам обоим. Боковым зрением я заметил, как корпус макнэ приподнимается, а руки перестают гладить. Я запаниковал. Он может уйти навсегда. Мы останется рядом, но не будем вместе. Никак. Ни друзья, ни любовники. Никто. — Нет! — Я подался вперёд, ухватывав его за шею и с силой обнимая. Схватил ногами его бёдра, телом прижался к ошарашенному Чону. Повис маленькой глупой коалой, не желая расставаться со своим деревцем. — Гуккииии. — Жалобные стоны срывались с губ. — Родной, любимый Гуккиииии. — Я тянул каждое слово, покрывая шокированное лицо поцелуями. — Я очень и очень и очень сильно… ах. — Гук «ожил», со всей дури вжимаясь в меня. Он не отврываясь смотрел в мои заволоченные пеленой чувственных желаний и раскаяния глаза, прожигая до костей. Задыхаясь, я упрямо продолжил. — Я люблю тебя, очень сильно люблю тебя, Гукки. — Ласковый тон заплаканного низкого голоса творил с Чоном вероятные вещи за секунду превращая его из невероятно нежного романтика в страстного героя-любовника. Чонгук воодушевился моими словами, а я чувствовал себя свободно и счастливо, потому что отбросил в сторону все страхи и признался ему. Я знал, что ещё во многом мне нужно открыться, и это опять влекло за собой кучу переживаний, но теперь я был уверен в том, что даже если будет нелегко, даже если будет невообразимо трудно, Чон будет рядом. Всегда. Ведь он сам так сказал. Я был безмерно благодарен за разговор с лидером и Сокджин-хёном, за терпение Чонгука. За его веру в меня и необъятную любовь. Ах! Мне стало очень хорошо. Я больше не хотел вырываться из его объятий и убегать от себя. Я был на седьмом небе от счастья, получив сокровенное признание в любви и преданности.